- Зоррита говорит, что лжецы - сущие дети. Мариса пыталась втереть ему очки насчет своей встречи с Инес, но он оборвал ее.
- Зоррита не записывал показания от руки, а использовал диктофон. Я прослушал всю его беседу с Марисой, - возразил Фалькон. - Если и есть что-то в ее показаниях крайне для тебя невыгодное, о чем ты никоим образом не хотел бы ставить в известность Зорриту, так это факт встречи Марисы и Инес и особенно обстоятельства этой встречи.
- Наверно, - скучным голосом промямлил Кальдерон. Он не понял, куда клонит Фалькон, а упомянутая деталь не показалась ему значимой.
- Зоррита разыскал свидетеля, наблюдавшего их встречу шестого июня в Садах Мурильо. Сделать это оказалось нетрудно, потому что произошедшая между ними сцена была впечатляющей и запоминалась. Свидетель утверждал, что они скандалили, как две уличные девки, которые не могут поделить территорию.
- Похоже, свидетель в этом смысле человек опытный.
Мужчины обменялись невеселыми улыбками.
- Согласно его показаниям, оскорблениями сыпала Мариса, - продолжал Фалькон, не переставая щелкать страничками ноутбука. - Она даже выкрикнула что-то наподобие: "Так знай же, что если он и поднимает на тебя руку, так это потому, что ему обрыдло видеть утром твою кислую рожу после того, как ночью он был со мной и все было лучше некуда!" Тебе Мариса об этом рассказала? Спрашиваю потому, что в рассказе Зоррите она об этом промолчала.
- Ну и что тебя в этом так заинтересовало?
- Во-первых, мне интересно, откуда Мариса узнала о том, что ты бьешь Инес? Никаких синяков на лице у Инес не было. Может быть, ты говорил ей об этом?
- Нет.
- Может быть, ее прошлое, тяжелая жизнь в Гаване научили Марису хорошо распознавать следы побоев?
- Мне совершенно непонятно, к чему ты все это говоришь, Хавьер, - с металлом в голосе, словно с судейской трибуны, произнес Кальдерон.
- У Зорриты сложилось впечатление, что нападала Инес. В беседе с ним Мариса несколько раз повторила слова Инес: "La puta con el рurо".
- Она и мне упомянула эту ее фразу, - сказал Кальдерон. Теперь он слушал внимательнее.
- Зоррита решил, что рассказать ему о встрече с Инес Марису заставила еще не изжитая обида. Что она все еще зла на Инес за то, что та публично позорила ее. Но совершенно ясно, что это не так. На самом деле последнее слово оставалось за Марисой и перевес был на ее стороне. Свидетель утверждает, что Инес в результате поджала хвост и ушла, как побитая дворняжка. Так какой же смысл был Марисе рассказывать следователю об этой встрече?
- Ты думаешь, что здесь присутствовал какой-то расчет?
- Я прослушал запись. Зоррите стоило только разок-другой ее ткнуть, и из нее все это так и лилось. А история эта в ее интерпретации - лишний повод усмотреть в твоих действиях мотив: избавиться от Инес, забив ее до смерти, чтобы убийство выглядело непреднамеренным. Так что скрыть это все от следователя - самое милое дело и всецело в твоих интересах.
Кальдерон курил затягиваясь и с такой сосредоточенностью, что, казалось, голова его должна идти кругом от никотина.
- И последний мой вопрос относительно записи, - продолжал Фалькон. - Старший инспектор Зоррита встретился со мной спустя несколько часов после того, как допросил тебя. Я спросил, удалось ли ему тебя сломить и добиться признания. Зоррита ответил, что, в общем, удалось. Он признался, что, услышав твой отказ от услуг адвоката - бог знает, Эстебан, о чем ты только думал, отказываясь, - он посчитал себя вправе действовать грубее и при допросе надавить на тебя более решительно. Это, вкупе с ужасными результатами вскрытия, видимо, произвело на тебя сильное впечатление, так что в сознание твое вкралось сомнение. Зоррита решил, что именно тут ты и поверил в то, что действительно мог совершить убийство.
- Я был в замешательстве, - сказал Кальдерон. - А отказываться от адвоката меня заставляла гордость. Я и сам адвокат и мог бы защитить себя сам.
- Когда Зоррита попросил тебя описать твое возвращение домой в ту ночь, ты, по его словам, стал излагать события как бы в форме киносценария.
- Этого я не помню.
- Ты говорил от третьего лица, описывал увиденное словно со стороны, словно наблюдал все, покинув свою телесную оболочку или стоя за кинокамерой. Было ясно, что ты находился в трансе. Разве твой адвокат не сказал тебе об этом?
- Возможно, оттого, что был этим крайне смущен.
- В рассказе о том, что ты увидел, войдя в дом, наблюдается некоторая путаница, - сказал Фалькон.
- Ну, это-то мы с адвокатом обсудили.
- В твоей "сценарной версии" ты описал свое состояние как "раздражение" от нежелания видеть Инес.
- Я не хотел ссоры. Злости, которую испытывал, узнав от Марисы о ее встрече с Инес, я не чувствовал. Я был очень сонный и буквально спал на ходу. Для меня это были утомительные дни - много работы, а вечерами еще эти мероприятия, встречи с журналистами…
Фалькон открыл новую страничку своей записной книжки.
- Меня вот какие слова твои заинтересовали: "Добрел до спальни, рухнул на кровать и тут же отключился. Он осознал лишь боль. Он бешено задергал ногой". Что это значит?
- Ты цитируешь дословно?
- Да. - Фалькон положил на стол диктофон и нажал кнопку "play".
Кальдерон изумленно слушал. Дым от сигареты, застывшей в его руке, поднимался, окутывая пальцы.
- Это что - я?
Фалькон проиграл еще раз его слова.
- Разве это так уж важно?
- По-моему, Мариса прижгла тебе ногу зажигалкой, - сказал Фалькон.
Кальдерон вскочил так, словно в зад ему вонзилась иголка.
- Нога у меня уже который день болела, - возразил он, внезапно обретя память. - Я натер ее!
- Зачем же понадобилось Марисе жечь тебе ногу зажигалкой?
- Чтобы разбудить. Я дрых как сурок.
- Мне кажется, чтобы разбудить возлюбленного, существуют иные, более приятные способы, - сказал Фалькон. - Похоже, ей остро требовалось тебя разбудить, потому что время вашего расставания было очень важно.
Кальдерон опять опустился в кресло, закурил новую сигарету и уставил взгляд в высокое зарешеченное окно. Потом он моргнул, прогоняя навернувшиеся слезы, и закусил нижнюю губу.
- Ну да, это ты мне помогаешь, Хавьер. Понимаю всю иронию ситуации.
- Тебе другая помощь требуется, не моя, - сказал Фалькон. - Давай-ка вернемся к тому, что я заключил из записи. Еще одно интересное наблюдение относительно той ночи в твоем рассказе Зоррите - две версии того, как вы встретились с Инес.
Кальдерон стал привычно повторять уже сказанные и отрепетированные слова, и Фалькон движением руки остановил его.
- Нет. То, что вы там с адвокатом заготовили для суда, меня мало волнует, - сказал Фалькон. - И пойми, что для меня дело тут не в тебе. Мои попытки могут оказаться тебе полезными, но основная моя задача вовсе не снять тебя с крючка. Я должен найти путь, должен проникнуть.
- Куда?
- В заговор. Кто подложил в подвал мечети бомбочку "Гома-2 ЭКО", которая взорвала шестого июня сто кило гексагена, разрушив жилой многоквартирный дом и детский сад.
- Хавьер Фалькон держит слово, данное им севильцам! - буркнул Кальдерон.
- Слово это никто не забыл, тем более я.
Наклонившись над столом, Кальдерон вперился взглядом в зрачки Фалькона, как будто желая проникнуть через них в его черепную коробку.
- Я различаю в этом подобие уже некой навязчивой идеи! - воскликнул он. - Но одиночные боевые действия, Хавьер, в полицейской работе нежелательны и бесперспективны. В каждом испанском доме престарелых найдется, наверно, вышедший в тираж детектив, который, глазея от нечего делать в окно, все еще прокручивает в голове загадки, так и оставшиеся неразгаданными, - очередная без вести пропавшая девчонка, побои, неизвестно кем нанесенные какому-нибудь бедолаге. Брось ты это дело. Никто и не ожидает, что ты все распутаешь!
- Но мне не устают напоминать об этом в управлении и во Дворце правосудия, - сказал Фалькон. - И что еще важнее, разгадки я жду от себя сам.
- Ну, в таком случае до встречи в психушке, Хавьер. Спротежируй мне там место у окошка, - сказал Кальдерон. Откинувшись на спинку стула, он разглядывал конус тлеющего в пепельнице пепла.
- На психушку я не согласен, - ответил Фалькон.
- Нет, ты определенно хочешь уложить меня на кушетку какого-нибудь психиатра, - сказал Кальдерон, изо всех сил стараясь говорить уверенно. - И знаешь что? Пошел ты на фиг вместе со всеми остальными. Сходите с ума как хотите, а меня не втягивайте, лучше в себе разберитесь. В особенности ты, Хавьер. Ведь еще пяти лет не прошло с последнего твоего "полного психического коллапса". Так, кажется, это формулировалось? А работаешь ты на износ. Ведь один бог знает, сколько ты рылся в материалах по взрыву, пока не принялся шерстить записи Зорриты, надеясь отыскать несообразности в моем деле! Тебе надо отдохнуть, проветриться. Кстати, как у тебя дела с Консуэло? Ты уже ее трахаешь?
- Лучше поговорим о том, что было в четыре часа утра в четверг восьмого июля, когда ты вернулся к себе на улицу Сан-Висенте, - сказал Фалькон и постучал по своей записной книжке. - По одной версии, ты, вернувшись, увидел Инес стоящей возле раковины и "был так рад ее увидеть", по другой же - ты почувствовал "раздражение", после чего - провал, а когда очнулся, ты лежал в коридоре, а встав и зайдя в кухню, увидел Инес на полу мертвой.
Кальдерон, казалось, проглотил комок в горле - так тяжело ему было в который раз воскрешать в темных глубинах памяти подробности той ночи. Он так часто это делал - чаще даже, чем повторяет дубль, оттачивая сцену, неумеренный в своей взыскательности кинорежиссер. Сейчас вновь перед ним мелькали кадры, отрывочные и в обратной последовательности, начиная с момента, когда луч фонарика патрульного выхватил из темноты его фигуру, склонившуюся над телом Инес, которое он пытается сбросить в реку, и вплоть до того блаженного и безгреховного состояния, в котором он вылез из такси и, поддерживаемый водителем, поднялся по лестнице в свою квартиру с единственным намерением как можно быстрее очутиться в постели. Эту деталь он ни за что бы не уступил - он твердо помнил, что в тот момент об убийстве он не помышлял.
- Такого намерения у меня не было, - вслух произнес он.
- Начни с начала, Эстебан.
- Послушай, Хавьер. Сколько раз я ни пытался все вспомнить - с начала, с конца или середины, - сколько бы ни старался, все равно в памяти словно провал какой! - Кальдерон закурил новую сигарету от окурка предыдущей. - Помню, что таксист отпер мне дверь, запертую на два оборота, и ушел. Войдя в квартиру, я заметил в кухне свет. Помнится, что я почувствовал раздражение - подчеркиваю: раздражение, а не злость и не желание убить. Я был раздосадован тем, что предстоит объяснение, когда единственное, чего хочется, - это плюхнуться в постель и забыться сном. Это я помню совершенно отчетливо, а затем - пустота, до того момента, когда я очнулся на полу в коридоре возле кухни.
- А что ты думаешь насчет теории Зорриты о том, что провалы в памяти обычно случаются у тех, кто хочет забыть совершенные ими злодеяния?
- В моей практике я с этим сталкивался, и, несомненно, теория эта имеет под собой почву. Свой случай я анализировал досконально и…
- Так что же может крыться за твоими словами, что ты увидел Инес живой и здоровой и испытал при этом радостное чувство?
- Мой адвокат говорит, что Фрейд называет это "воплощением желаемого", - сказал Кальдерон. - Если ты отчаянно желаешь чего-либо, твое сознание рисует, создает это для тебя. Я не хотел видеть Инес лежащей мертвой на полу. Я хотел, чтобы она оставалась живой, и желание мое было так сильно, что мой мозг совершил подмену, заменив реальность вымыслом, этим моим желанием. В сумбуре первого моего допроса у Зорриты всплыли обе эти версии.
- Ты должен понимать, что это основа всего твоего дела, - сказал Фалькон. - Противоречивые детали, которые я обнаружил, незначительны: Мариса роется в твоих карманах, побеждает в перебранке в Садах Мурильо, прижигает твою ногу зажигалкой. Все это пустяки в сопоставлении с твоим зафиксированным рассказом о том, как, войдя в запертую на два оборота дверь, ты увидел Инес живой, после чего отключился и очнулся, когда она оказалась мертва. Твое внутреннее смятение и вся эта чепуха насчет "воплощения желаемого" ничего не стоят в сравнении с непреложными фактами.
Кальдерон курил теперь еще более сосредоточенно. Потом он поскреб в своей редеющей шевелюре, левый глаз его дернулся.
- А почему ты считаешь Марису ключевой фигурой?
- Самое плохое, что могло случиться в решительный момент нашего расследования дела о взрыве, - это лишиться следственного судьи, отвечающего за связи с общественностью и арестованного по обвинению в убийстве жены. В результате был нарушен весь ход расследования. Если тебя опорочили намеренно, то главной исполнительницей была Мариса.
- Я поговорю с ней, - кивнув, сказал Кальдерон. Лицо его посуровело, челюсти были сжаты.
- Ни в коем случае, - сказал Фалькон. - На ее посещения наложен запрет, Эстебан. Я против того, чтобы ты с ней делился. Единственное, чем тебе всерьез следует заняться, - это постараться раскрыть тайники памяти и вспомнить каждую деталь, которая может оказаться мне полезной. И было бы желательно прибегнуть для этого к помощи профессионала.
- Ах, ну конечно! - вздохнул, догадавшись, Кальдерон. - Куда ж без психоаналитика!
4
Бордель "Пути-Клуб" в Эстепоне, Коста-дель-Соль, пятница, 15 сентября 2006 года, 14.30
Леонид Ревник все еще сидел за столом Василия Лукьянова в клубе, но на этот раз он ждал вестей от Виктора Беленького, своей правой руки. Получив контроль над побережьем вскоре после того, как в 2005-м полиция расчистила для этого почву, он первым долгом привлек Беленького в качестве главы строительного бизнеса, что давало возможность отмывать деньги, получаемые от распространения наркотиков и продажи живого товара. У Беленького был приличный вид благовоспитанного человека - красивый, лощеный, успешный бизнесмен, к тому же свободно говоривший по-испански. Впрочем, вся эта благовоспитанность была лишь внешней оболочкой, дорогой упаковкой, внутри которой притаился зверь, чьи вспышки неукротимой ярости пугали даже самых свирепых психопатов из окружения Ревника и его клевретов. Но Беленький умел быть и обаятельно-дружелюбным и на удивление щедрым, особенно к тем, кто спешил выполнить любое его распоряжение. В результате он завязал тесные связи в полиции, в Гражданской гвардии, и некоторые офицеры-гвардейцы хранили у себя в гаражах толстые пачки купюр, переданных им Беленьким. Леонид Ревник надеялся разузнать через Беленького, где осели деньги и диски, которые Лукьянов выкрал из клубного сейфа. Сейчас он курил свою третью на дню сигару. Сейф был все еще распахнут, и пустая утроба его зияла, выставленная на обозрение. Кондиционер в комнате барахлил, и Леонид обливался потом. Лежавший на столе мобильник зазвонил.
- Виктор, - произнес Ревник.
- Я немножко запоздал со звонком. Добыть информацию оказалось не так просто, потому что дело это, строго говоря, вне юрисдикции моего знакомого, - сказал Беленький. - Отряд, прибывший на место аварии, базируется в Утрере, городке неподалеку от Севильи. Обнаружив деньги, полицейские доложили по начальству в Севилью и, поскольку сразу же стало ясно, что это не рядовая автокатастрофа, а жертва - человек не простой, инструкций, что делать, испросили на самом верху, у комиссара Эльвиры.
- Черт… - прошипел Ревник.
- Ну а он передал полномочия старшему инспектору Хавьеру Фалькону. Помнишь его?
- Его каждый помнит еще с того взрыва в июне, - сказал Ревник. - Так куда же все это пошло?
- В управление полиции в Севилье.
- А найдется там у нас кто-нибудь?
- Как иначе я бы все это узнал?
- Ладно. Каким же образом нам это вернуть?
- С деньгами ты можешь попрощаться, - сказал Беленький. - Едва с ними покончили эксперты, как деньги тут же были отправлены в банк! Не фургон же захватывать!
- Да плевать мне на деньги, ей-богу, но вот… Да, ты прав. Другое дело диски. С чем бы нам подлезть к Фалькону?
- Купить его нельзя. И не мечтай.
- Так что же нам остается?
- Как всегда. Действовать через женщину, - сказал Беленький. - Имеется некая Консуэло Хименес.
- Ну да, - сказал Ревник. - На все найдется баба.
Остановившись на красный свет, Фалькон разглядывал свое лицо в зеркальце заднего вида, пытаясь отыскать в глазах следы навязчивой идеи, о которой говорил Кальдерон. Разглядывать красноречивые темные круги под глазами не было нужды: он и без того знал по легкой одеревенелости левой руки, по онемению, которое он ощущал в правой ноге, - знал, что гнездившаяся в нем и не дававшая ему покоя тревога начала уже выходить наружу.
Работа давила Фалькона своей тяжестью, как переполненный, плохо уложенный рюкзак, сбросить который ни на минуту даже в ночные часы нет возможности. По утрам он просыпался с помятым лицом, потому что проваливался в сон лишь за час до рассвета и спал этот час мертвецким сном. Каждая косточка в нем ныла и скрипела. Результат недельного отпуска, взятого им в конце августа и проведенного в Марокко в обществе друга Якоба Диури и в кругу его семейства, улетучился по возвращении после первого же рабочего дня.
Сзади завыла автоматическая сирена. Он вильнул в сторону, и фары проскочили мимо. Через Пуэрто-Осарио он въехал в старый город и, кое-как припарковавшись возле церкви Сан-Маркос, прошел пешком по улице Бустос-Тавера к пешеходному туннелю, соединявшему улицу с четырехугольником сарайчиков и мастерских, где находилась студия Марисы Морено. Его шаги по булыжному покрытию гулко раздавались в пустоте темного перехода. Вынырнув из туннеля, он, морщась от яркого света, увидел дворы и обрамлявшие его покосившиеся, полуразрушенные строения. Сквозь щели в стенах пробивалась трава, кое-где виднелись опорные балки, кучи металлического хлама и выброшенные холодильники.
По пожарной лестнице он поднялся к двери над каким-то сараем. Изнутри слышалось шарканье и глухое постукивание.
- Кто там?
- Полиция.
- Momentito.
Дверь открыла высокая стройная мулатка. У нее была очень длинная шея, а в утянутых назад медно-рыжих волосах Фалькон заметил мелкие щепочки. Опилки прилипли и к щекам. На женщине был ярко-синий халат, надетый на голое, в одних только трусах, тело. Ее лоб и переносицу покрывали капли пота. Пот стекал и на обнаженные ключицы. Она тяжело дышала.
- Мариса Морено? - осведомился Фалькон, показывая полицейское удостоверение. - Я старший инспектор Хавьер Фалькон.
- Я уже раз двести рассказывала старшему инспектору Луису Зоррите все, что знаю, - сказала женщина. - Прибавить к этому мне нечего.
- Я пришел поговорить с вами о вашей сестре.
- Моей сестре? - удивленно протянула женщина. Но лицо ее, как это тут же отметил Фалькон, застыло от страха.
- У вас имеется сестра по имени Маргарита.
- Имя моей сестры мне известно.