- Ты, Алексаныч, представить себе не можешь, какой у тебя был брат! Человечище! Книги - во писал. - Валовой показал, какие толстые писал Василий книги. - Не учебники, а романы! Даже поэму писал. Или рассказ. Про одуванчики. Как его?! - Он смешно сморщил лоб, вспоминая название, и опять показался Павлу Александровичу стариком. - О! "Война с одуванчиками". Большие мысли хотел в нем высказать! Рукопись не читал?
- Нет, - на всякий случай отрекся Зуев. Ему не хотелось спорить с этим шустрым, напористым мужиком. Не хотелось доказывать ему, что Васька в одуванчиках ни бельмеса не понимал, а уж как воевать с ними, и представления не имел. Может, и знал что в детстве, да все у него здесь из головы повыветрилось. Но Валовому об этом совсем не следовало говорить.
Они пили не торопясь. Много закусывали. Вернее, Валовой закусывал. Да еще как! Павел Александрович каждые двадцать минут поднимался из-за стола и опускал в крутой кипяток новую порцию пельменей. Валовой глотал их словно семечки. "Как он себе горло-то не обварит? - удивлялся Павел Александрович. - Вместе с кипятком отправляет…" Сам же он ел мало, лениво ковырял вилкой в банке с печенью. Числилась за ним такая слабость - как выпивать начнет, нос от еды воротит. Но тресковой печени поел - больно деликатная еда. У них в поселке сроду такой не бывало.
- Ты как же теперь управляться будешь, Алексаныч? - допытывался Валовой. - Повезешь все с собой, в родные пенаты или здесь в оборот пустишь?
- В какие Пенаты? Наш поселок Заречьем зовется.
- Вот я и говорю - в Заречье свое повезешь? В ящичках-коробочках?
Зуев засмеялся, по старой привычке прикрыв ладонью рот. Когда беззубым ходил, все, бывало, ладонью прикрывался.
- Ящички… - Он посмотрел на большие кухонные шкафы да полочки. - Тут не ящики, а вагоны нужны. Да куда мне ставить-то? Куда? У меня дома в одной комнате шифоньер стоит да кровать, а кухня у нас общая, у каждого по тумбочке.
- Вот я и спрашиваю. Повезешь, Алексаныч? Может, под эту мебель тебе начальство новую квартиру выдаст?
- Вот балабол! - усмехнулся Павел Александрович. - У меня и вторую мою комнатенку скоро заберут. Я один, а комнаты две, что тут скажешь? Жениться бы. Матери-покойнице обещал. - Он помрачнел и задумался. Сознание полного своего одиночества снова пронзило его острой болью. "Эх, нескладно, нескладно все у меня состроилось. Была бы хоть Катерина. Вместе бы все придумали. Может, и я теперь с ней в Гатчину поехал. Колечка бы при нас был. Учился. Вон сколько книг нам Василий оставил".
- Не повезешь, значит, Алексаныч?! Душа ты моя простая. - Валовой налил снова водки, поднял рюмку. - Давай, чтобы все хорошо было! Чтоб в лучшем виде!
Они снова выпили. Зуев принес бутылку коньяка, найденную за книгами. Наверное, коньяк и вправду был хорош, потому что Валовой радостно закричал:
- Ну ты даешь, Алексаныч! Ну удивил, простая душа! Разбираешься, что почем! Такой коньяк, братец, на кухне не пьют. Нет, нет! Не пьют, - говорил он, любовно нянча бутылку в руках. - Собирайся, в комнаты пойдем. В библиотеку! К Василию Александровичу. - Валовой встал из-за стола. Небрежно отодвинул от себя тарелку с остывшими пельменями и, увидев, что
Павел Александрович берет в руки блюдо с хлебом, икнул и засмеялся.
- Оставь, оставь, к такому коньяку другая закуска положена.
- Другой нет, - развел руками Зуев. Оттого, что он резко поднялся, голова у него чуть закружилась и кухня качнулась перед глазами, но тут же встала на место. - За колбасой разве сходить, - сказал он неуверенно и тут же подумал, что уходить ему из квартиры не следует. Дружба дружбой…
Но Валовой и сам отказался от колбасы.
- Может, яблочко у тебя есть, - спросил он. - Или шоколадка?
- Чего тут только нет. - Павел Александрович вспомнил, что в гостиной, в буфете видел в вазочке шоколадные конфеты. Он вчера даже попробовал было, но конфеты совсем закаменели от времени. "Ничего! - усмехнулся он про себя. - Для тебя, друг мой ситный, и эти сойдут. А я и мануфактурой этот коньяк занюхать могу". Коньяк Зуев не слишком уважал.
Под радостные восклицания Валового он принес вазочку с конфетами.
- Рюмки, рюмки новые достань! - потребовал Валовой.
Зуев открыл дверцу бара. Выстроенные как на параде, засветились хрустальные фужеры и рюмки разных родов войск. Валовой заглядывал в бар из-за спины Павла Александровича.
- Какие брать-то?
Валовой не ответил, протянул руку к большой квадратной бутылке, на которой был нарисован чудной мужик с алебардой.
- И джин тут! И виски…
- Осади, осади! - прикрикнул Павел Александрович. - Рюмки, говорю, какие брать?
- Те вон, - показал Валовой. - Широкие. - Он с сожалением посмотрел на бутылки и вернулся к маленькому столику, на котором стоял коньяк. Павел Александрович поставил на полированную поверхность стола два пузатых хрустальных бочонка.
Валовой ловко открыл коньяк, плеснул себе капельку, погрел бочонок в ладони, принюхался.
- Амброзия! - выпил, смакуя, и лихо подмигнул Павлу Александровичу. Потом налил уже в оба бочонка.
- Ты, Алексаныч, все продай. Не тащи с собой этот хлам. Хочешь, я знакомым свистну? Они тебя от хлопот избавят. Выберут что кому. И денежки с доставкой на дом. Из лапки в лапку. Тепленькие. И книги продадут…
- Мели, Емеля! - рассердился Зуев. - Как же это книги продать?
- А что? Букинистам. Или друзьям. Я свистну. Они возьмут, - стрельнул глазами Валовой.
- Как же их продать-то? - Павел Александрович отставил рюмку и, всплеснув руками, обвел взглядом шкафы с книгами. - Васька их полжизни копил. Книжечку к книжечке подбирал. Все у него тут нужные… - Он уперся взглядом в пестрые тома Детской библиотеки и поправился - Ну, может, и не все нужные, да все его любимые. Я как приезжал - он мне то одну покажет, то другую. Все про них знает. Как начнет рассказывать, заслушаешься. Как же продать-то? Он мне не простит. - Павел Александрович и правда вспомнил, как много показывал брат ему разных книжек, как вместе листали они большущий том, где было написано про Петербургскую губернию, даже про их поселок Заречье. Да все так точно - и про церковь, - она и сейчас стоит, только заколоченная, - и про то, сколько дворов было, и что сеяли, да сколько коров-овец держали. "Нет, Васька головатым мужиком был, - это уж точно, - подумал Павел Александрович, теплея. - В кого он уродился, не пойму. Сроду у нас, у Зуевых, ученых не было? Вот только что ж он, прохвост, мать похоронить не приехал?! Ладно уж раньше, когда болела, не выбрался! А на похороны-то!"
- Чу-у-дак! - пьяно улыбался Валовой. - Сам говоришь- не все книжки нужные. А тебе они и вовсе ни к чему, Куда ты, к примеру, поставишь их?
- Детские - сынку моему, - строго сказал Павел Александрович и задумался. Ну куда и правда денет он Васькины книги? Дома места нет. Тетке Нюре в избу поставить? Изба большая, места много. Да ведь растащат соседи. Один придет, другой. Тетка никому не откажет, а потом позабудет. Как пить дать растащат… Валовой, наверное, почувствовал его сомнения.
- Ты, Алексаныч, добрая душа, правильно решил, - детские сынку. А остальные ж? Продай, продай в хорошие руки. Деньги будут - у себя в деревне корову купишь.
- Сам корову покупай! - озлился Зуев. - Вишь ты, придумал - в хорошие руки! Уж не в твои ли? Небось полцены бы дал, а?
- Ну, Алексаныч, зачем так грубо? - обиделся Валовой, но обиделся как-то ласково, и Павлу Александровичу показалось, что он совсем трезвый. Во всяком случае, стреляющие глаза его были совсем трезвые. - Я же к тебе со всем почтением. Как к брату. Мне-то самому ничего не надо. Я даже свои книжки назад не прошу. Еще в прошлом году Василию Александровичу давал почитать, а так получилось, что отдать ему все некогда было. Болел он, сердешный…
Павлу Александровичу стало не по себе от того, что он дал волю словам.
- Ну, что уж… Это я так. И книжки свои забирай. Нам чужое не нужно.
- Да книжки-то книжки! - сразу отмякая, буркнул Валовой. - Старье. Всего две, и обе Пушкина: "Евгений Онегин" и "Полтава".
Какое-то смутное воспоминанье шевельнулось в голове Павла Александровича. Что-то ему рассказывал брат про эти книжки Пушкина. Что-то интересное, а что - никак не вспоминалось. При его жизни издавались, что ли?
- Сам смотри, - кивнул он на шкафы. - Найдешь - забирай. Продашь - корову купишь. - Зуев представил себе Валового дергающим корову за вымя ц расхохотался. Будь он внимательнее да потрезвее, то заметил бы, как на мгновение опешил его незваный гость. Но Павел Александрович не заметил, а только сказал, кончив смеяться:
- Эх, чайком бы побаловаться! Пойду посмотрю, может, где заварки пясть отыщу.
Он пошел на кухню и стал шарить по шкафчикам и ящикам. И наконец нашел пачку чая. Внезапно он почувствовал беспокойство. "Чего я этого сквозняка одного оставил? Доберется сейчас до шмуток - и стянет за здорово живешь, хоть и Васин ученик…"
Павел Александрович скинул полуботинки и на цыпочках, чтобы не скрипнула паркетина, прокрался к дверям кабинета. Валовой запихивал какую-то небольшую книжку себе под рубашку.
- Куда пихаешь, обормот! - заорал Павел Александрович, распахивая дверь.
То ли рука у Валового непроизвольно дернулась, то ли сам ее отшвырнул, но книжка стремительно отлетела под письменный стол.
- Я-я! Ни-ни-куда! Не пихаю! - заикаясь от испуга, крикнул Валовой и, увернувшись от кинувшегося на него Павла Александровича, выбежал в коридор. Зуев тяжело развернулся, схватил первую попавшуюся толстую книгу и бросился следом. Валовой уже дергал засовы на двери. Павел Александрович обрушил книгу ему на голову, но в это время Валовой наконец выдернул засов, дверь распахнулась, и он вылетел на площадку вместе с книгой.
- Вот тебе, бес! - крикнул вдогонку Зуев и захлопнул дверь. А потом минут пять стоял, прислушиваясь: "Уж не угробил ли я его?" Никаких звуков с площадки не доносилось, и, приоткрыв дверь, он выглянул. Ни Валового, ни книги на площадке не было.
На следующее утро пришла Ольга Власьевна.
- Ну как вы, Павел Александрович, тут поживаете? - ласково спросила она, усаживаясь в кресло и оглядываясь по сторонам. - Я вам принесла кое-что. - Она раскрыла свою большую черную сумку. Достала конверт. Положила его на стол.
- Здесь письмо на железную дорогу. Чтобы не задерживали вас с контейнерами. С билетами мы вам тоже поможем. А это я вам пирожков домашних принесла с мясом. - Она вытащила пакет и тоже положила на стол. - У нас в буфете хорошие пирожки, но не то. Фарш никудышный. А вы тут, наверное, соскучились по домашней еде. Попробуйте.
- Ну что вы, Ольга Власьевна, - смутился Зуев. - Зачем же вы затрудняетесь? Да ведь я и дома все по столовым да чайным. Редко когда сам готовлю. Зимой разве что. Когда работы поменьше.
- Вот и поедите домашних пирожков. А я что-то, смотрю, работа у вас медленно подвигается. Только за книжки взялись? Все вещи на местах…
Павел Александрович вздохнул. Он не умел объяснить этой симпатичной старушке, что никак не мог набраться храбрости разобрать тут все, вытаскивать вещи из шкафов, снимать портьеры и занавески, вытряхивать ящики письменного стола. Не поднимались у него руки. О нарядных хрустальных люстрах, которые по вечерам так торжественно светили во всех комнатах, он и не вспоминал. Ему и в голову не приходило, что их тоже нужно снимать. "Если б мать была жива, она живо придумала, как поступить. Или Катерина на худой конец…" Все здесь было так красиво, так уютно, так к месту. "Вот бы так все и перенести, - думал Павел Александрович. - Не ко мне, так к тетке Нюре".
- Тяжело, да? - вздохнув, спросила Ольга Власьевна.
- Даже не знаю, как сказать… - пожал плечами Павел Александрович. - Я ведь живу один. Комнатки маленькие. Тетка у меня старая в соседней деревне. К ней в избу кое-что можно поставить. Да у нас ведь, Ольга Власьевна, не дачи. В крестьянскую избу такую красоту не поставишь. - Он кивнул на югославскую стенку и улыбнулся. - Да и не влезет.
Ольга Власьевна тоже улыбнулась.
- Понимаю, миленький. Были бы вы, Павел Александрович, помоложе, все бы у вас сразу устроилось, все, что надо, разместилось. И не мучились бы. И дом новый построили. - Она замолчала, смотрела на него с сочувствием и пониманием. Потом сказала: - Что же нам с вами делать? Продать надо всю обстановку. И книги…
- Вчера один Васин знакомый заходил, - сказал Павел Александрович. - Он тоже советует продать.
- Кто же у вас гостил? - полюбопытствовала Ольга Власьевна. - Уж не Лапицкий ли? Они с Василием Александровичем закадычные друзья были.
- Нет. Валовой.
- Валовой? - удивилась старушка и покачала головой. - Был у нас в институте такой прощелыга. За пьянство уволили.
- Вот как! А говорил, Василий ему вроде учителя был.
Ольга Власьевна вздохнула.
- Ох, Павел Александрович, будьте вы осторожней. Звоните мне, я же телефон оставила. И не открывайте дверь сразу. Выспросите все. Мало ли жуликов! Он хоть ничего тут у вас не… - она замешкалась, подбирая словечко помягче, - к рукам не прибрал?
- Нет, - мотнул головой Павел Александрович. Ему было стыдно за то, что именно так и произошло, как сказала Ольга Власьевна.
- Мы с вами, миленький, сделаем так - пригласим из комиссионного магазина оценщика. Он тут все оценит, составим список, а в комиссионный вы не повезете. Зачем семь процентов терять? Мебель в прекрасном состоянии. Покупатели найдутся. Знакомым Василия Александровича скажем. Ладушки?
- Помогли бы вы мне, Ольга Власьевна, - попросил Зуев. - Я вам заплачу. - Он смутился.
- Да что вы, что вы, миленький! Какая плата! Это моя обязанность - помогать вам. Хорошо бы на книги одного покупателя найти!
Павел Александрович нахмурился, отвел глаза. За окном, по карнизу ходил сизый голубь, заглядывая в комнату. Было слышно, как он стучит лапками по железу. "Ну вот, - с тоской думал Павел Александрович. - И она тоже советует книги продать.
Конечно, зачем они такому скобарю, как я? Подумаешь, тоже умник выискался! Ну нет! Если у меня рожа не вышла, значит, и котелок плохо варит? Еще неизвестно, как бы все получилось…" Он вспомнил про техникум, из которого ему пришлось уйти перед самой войной, - председатель уговорил, пропадал колхоз без мужиков, призванных на финскую. Сказал: через год отпущу, а что через год получилось?! После войны только и слышал: давай, Павел, паши, перепахивай. "Мы дети сурового времени" все пели да грамотки давали. Для кого ©но суровое было, а для кого и нет".
- Или вы не хотите книги продавать? - спросила Ольга Власьевна.
- Не знаю, как и быть. Как вам сказать-то половчее… - Лицо у Павла Александровича напряглось, он весь сжался, словно школьник на трудном экзамене. - Жалко мне в чужие руки книги пускать. Ой как жалко!
У него почему-то не повернулся язык объяснить даже этой, такой ласковой и внимательной женщине, что просто не хочется расставаться с книгами, хочется видеть их все время перед собой, доставать с полки, листать. И читать их хочется.
- Ну и прекрасно! - обрадовалась Ольга Власьевна. - Прекрасно. Я рада за вас. У Василия Александровича прекрасная библиотека, вам на радость будет. Отложите только специальную литературу. Вряд ли она вам пригодится.
- Я уж всю запакую, - упрямо буркнул Павел Александрович, внезапно решив не оставлять здесь ни одной книжки, и потупился. Ему было стыдно смотреть ей в глаза - казалось, что своими словами он обижает хорошую женщину. Он не заметил, как Ольга Власьевна улыбнулась. Улыбнулась по-доброму, понимающе.
- С остальным поступим так, - сказала Ольга Власьевна. - Составим сейчас с вами список того, что вы хотите продать, назавтра я вызову оценщика. А потом пригласим покупателей. Я двум-трем дамам шепну, остальные тут же узнают. У нас слухи быстро распространяются. Ладушки?
- Ладушки, - засмеялся Павел Александрович. У него словно гора с плеч свалилась.
Дни проходили в суете. Павел Александрович выходил из дому только до магазина. Покупал себе еды - и назад. Один раз по совету Ольги Власьевны сходил на рынок, взял молодой картошки. Съездить в центр, прогуляться по городу Павла Александровича не тянуло. Даже короткие выходы в магазин выбивали его из колеи. На тротуарах - неубывающий поток людей, толчея до ряби в глазах. Шум. Духота. Город всегда напоминал Зуеву баню с ее шумом и плеском воды, металлическим стуком шаек и отрывистыми гулкими звуками голосов.
…Молодой, шикарный оценщик из мебельного магазина не понравился Зуеву. Он, как хозяин, расхаживал по комнатам, приглядывался ко всему скучными глазами, слегка кривя тонкие губы. Иногда открывал дверцы, зачем-то стучал по ним. Когда Павел Александрович задрал на кровати белье, чтобы показать, какой красивый стеганый матрас там лежит, оценщик сердито взглянул на него и обронил сквозь зубы: - Я сам разберусь. Не мешайте. Зуев обиделся, сел в кресло и больше не вмешивался. Только смотрел исподлобья за тем, как важно выхаживает оценщик. Когда же тот стал еще и насвистывать потихоньку, подумал неодобрительно: "Вот еще свистун разыскался, высвистишь тут все у меня!" В детстве мать его отучила дома свистеть, покрикивая каждый раз, когда он пытался это сделать: "Свисти, свисти, и так дома никогда денег нет, так последние копейки высвистишь".
Но когда Ольга Власьевна положила перед ним бумажку, где напротив названия предметов мебели рукою оценщика были проставлены остренькие красивые цифры, у Зуева дух захватило. Цифры были большие, а общая сумма, красовавшаяся внизу, казалась просто нереальной.
- Ну что, Павел Александрович? - спросила Ольга Власьевна. - Вас устраивает такой расклад? По-моему, очень достойно. По-божески.
- Устраивает, устраивает. - Голос у Павла Александровича неожиданно сел, слова вырвались какие-то хриплые.
Оценщик спросил Павла Александровича:
- Что же вы от такой хорошей мебели избавляетесь?
- Вот то-то и оно. Слишком хороша она для меня, - весело ответил Зуев. - Не для деревни столы и шкапчики. - Настроение у него было хорошее. Он никак не мог забыть про цифру, проставленную оценщиком на бумажке. Она то и дело возникала у него перед мысленным взором, сердце сладко ухало, и он все повторял про себя: "Ну надо же, надо же…"
- Да, мебель не для села, - кивнул оценщик и ушел, опять такой же строгий и гордый, получив сверх положенного гонорара червонец.
На следующий день в квартире покойного Василия Александровича Зуева состоялось торжище.
Первый покупатель пришел в девять утра. Сухонький, с маленькой бородкой клинышком, он был хмур и неразговорчив. Сунул Павлу Александровичу маленькую влажную ладонь, даже не назвав своего имени. Только "здрасте", и все.
- Доцент Голышев, - успела шепнуть Павлу Александровичу Ольга Власьевна, пока покупатель расхаживал по комнатам.
Он купил югославскую стенку. Тут же отсчитал деньги и небрежно кинул их на стол. Зелененькие пятидесятирублевки легли веером, новенькие, одна к одной. Голышев постоял у стола несколько секунд, что-то соображая, потом стремительно взял раковинку и, обернувшись к Павлу Александровичу, сказал: