* * *
А у Надежды Федоровны, когда она, заслышав на улице шум автомашины, вышла на крыльцо и увидела Веру, идущую по саду, мелькнула мысль, что они с ней и не расставались надолго. Просто дочь живет в городе и приехала на выходные в деревню.
Да, это была ее Верка, постаревшая на тридцать лет, седая, но очень знакомая, с тонким, ястребиным, как и у самой Надежды Федоровны, носом, складкой над переносьем и почему-то тревожными глазами. Надежда Федоровна хотела пойти навстречу дочери, да почувствовала вдруг, что ноги не слушаются ее и никак не хотят оторваться от пола.
"Да как же это, господи?" - прошептала старуха, пугаясь своей беспомощности, чувствуя, что вот-вот упадет, но в это время Вера уже взбежала на крыльцо и обняла ее.
Потом, уже в доме, дочь знакомила Надежду Федоровну с мужем и сыном. Оба понравились ей, скромные, приветливые, не зыркают по сторонам. Думала, муж-то будет высок и кудряв, а вышло все наоборот - пониже Верки, лысенький. По сложенью - ровно колобок. Но глаза зато ласковые. Надежда Федоровна все допытывалась, как его величать по имени-отчеству, а дочь смеялась:
- Он у нас без отчества. Луиджи, и все. Зови просто Луи.
Поначалу малость чопорно все вышло, будто на смотринах. "Как доехали?", "Как здоровье?" Слава богу, по- русски говорят. Расспросили друг дружку, помолчали. Надежда Федоровна улыбнулась:
- Гостеньки дорогие, наш дом - ваш дом. Чем богаты, тем и рады, - она развела руками. - Осмотритесь, оглядитесь… Чего не таю - не взыщите. У нас тут хоть и тесновато, да не подеремся ведь?
Луиджи понял, рассмеялся добрым, открытым смехом.
- Не подеремся, не подеремся, - поддакнул Иван, и всем стало весело и легко. Верка принялась раскрывать чемоданы, доставать подарки. Все охали, восхищались красивыми шарфиками и косыночками, теплым мохеровым платком, в который она закутала мать.
Да только не дали им и часа посидеть по-семейному. Один за другим начали подходить гости, в доме стало людно и шумно.
Когда все наконец уселись за праздничный стол, в комнате в первую минуту повисла напряженная тишина. Каждый поглядывал на соседа, надеясь, что тот начнет: возьмется наливать, скажет слово, но и сосед молчал, искоса поглядывая на Луиджи да на Верку, сидевшую рядом с мужем. Луиджи чувствовал на себе любопытные взгляды и краснел. То и дело вытаскивал из кармашка белоснежный платочек и осторожно прикладывал к лысине.
- Ну так что ж вы, родненькие, - не выдержала Настя. - Примолкли все, будто и встрече не рады… Итальянка-то наша приехала! Не пропала там, в своей Италии… За это и выпьем. - Она взяла графинчик, налила себе и сунула в руки Ивану. - Ну-ка, давай, Ваня, разливай дорогим гостям.
Все сразу оживились, облегченно вздохнув, начали подкладывать себе закуски, пошли по рукам графинчики, тарелки со студнем.
Каждый старался попотчевать гостей. Павел Мохов, сидевший напротив Верки, подсовывал ей то вилок соленой капусты, то студень, то грибки в сметане, каждый раз спрашивая:
- Вы, Вера Семеновна, наверное, отвыкли от нашей пищи? В Италии грибки не растут? Апельсинами питаетесь?
Вера смущалась, опускала глаза, но тут же подымала и внимательно, изучающе приглядывалась к Павлу. Перед самой войной Павел был по уши влюблен в старшую Богункову. "А он будто и не изменился, - думала Вера. - Красивый. Только суровый какой-то. Мечтал учителем стать, и вот - добился. А вторая мечта не исполнилась… - Вера неожиданно для себя ощутила вдруг легкое сожаление о том, что судьба развела ее с Моховым. - Наверно, жили бы счастливо". Но тут же отмахнулась от своих мыслей.
Приятель Мохова, учитель литературы Олег Николаевич, все время ерзал на стуле, почти ничего не ел, а к вину и вовсе не прикасался. Чувствовалось, что он хочет о чем-то спросить Веру, но стесняется и никак не может вклиниться в беседу. Несколько раз он склонялся к Павлу и начинал ему что-то быстро-быстро шептать на ухо. Мохов всякий раз смеялся и отмахивался от приятеля.
Наконец Олег Николаевич выбрал момент, когда Вера, уже раскрасневшаяся от выпитого, встретилась с ним взглядом, и спросил:
- Вера Семеновна, красота у вас там, в Неаполе, наверное, несказанная? Везувий, дворцы, залив Санта- Лючия…
- Неаполитанские песенки! - крикнул Мохов.
- Да погоди ты, - рассердился Олег Николаевич. - Дай с человеком поговорить!
- Красиво у нас, тепло! - сказала Вера. - Это верно. Бывает, осень стоит - ни одного дождика…
- А музеи, музеи в городе есть? Я читал - у вас столько интересного. Гробница Вергилия… Вы были там? Расскажите.
Вера растерянно смотрела на Олега Николаевича и машинально кивала головой.
Учитель, не замечая ее замешательства, настаивал:
- Расскажите про гробницу, Вера Семеновна!
- Ой, что вы, не до гробниц мне. Дети ведь у нас! Покормить, обстирать надо.
- Ну а по воскресеньям? Ходите на море? Вот Помпея… Эх! Я так хотел бы побывать там! Это грандиозно, да? Город, дошедший до нас через тысячелетия! - Олег Николаевич воодушевился, говорил громко.
Луиджи смотрел то на учителя, то на жену. Он не все понимал в скороговорке Олега Николаевича, ждал, когда Вера переведет ему, о чем это с таким пылом говорит этот молодой человек в тяжелых роговых очках, но жена почему-то смущалась все больше и больше и молчала…
- Да что вы, Олег Николаевич, мучаете сестренку? - не выдержала Настя. - Мало вам учеников в школе?
- Ты, Николаич, и правда пристал, как банный лист, - сказала Надежда Федоровна. - Музеи, Помпеи! Я вон рядом с Питером жисть прожила, а спроси меня, часто там бывала? В метро не ездила ни разу. Смешно сказать - а боюсь. Все как человек по земле ходишь, а тут - нате, полезай как крот под землю. А музеи? - она махнула рукой. - Какие там музеи! То садишь картошку, то копаешь. А от дочки разве дождешься приглашения? - она кивнула на Анастасию. - За всю жизнь не дождалась. Вот была бы Ниночка жива, она б пригласила. - Надежда Федоровна махнула рукой и пригорюнилась.
Олег Николаевич смутился:
- Да я, собственно, так, из любопытства. Думал, приятно будет поговорить. - Он как-то сразу сник и склонился над тарелкой.
Вера глубоко вздохнула, словно собралась с духом, и тихо сказала:
- Вы не обижайтесь, Олег Николаевич. Я ведь не потому молчу, что обидеть хотела… Я в этой Помпее и не была ни разу. Луиджи мне рассказывал, когда он учился в школе - их на экскурсию возили. И Марио наш был. Тоже с учителем. А мне не довелось… - Она улыбнулась доброй, открытой улыбкой и тихо заговорила с мужем. Видно, пересказывала ему, о чем расспрашивал учитель. Луиджи кивал головой и почему-то виновато улыбался Олегу Николаевичу. Потом ласково обнял жену и поцеловал в щеку.
Олег Николаевич до конца вечера сидел мрачный, никаких вопросов больше не задавал, а все время подливал и подливал себе водки из графинчика с петухами.
Надежда Федоровна прислушивалась к расспросам учителя литературы с неудовольствием. Она чувствовала, что дочери неприятны его вопросы. А ей хотелось, чтобы Верке, ее Верке, было хорошо и ласково в отчем доме. Она, словно часовой на посту, за всем наблюдала, все видела. Заметив, что дочь несколько раз махнула рукой, отгоняя табачный дым, густо висевший над столом, старуха строго позвала внука:
- Мишка! Фортку открой. Никакого продуху нет. - Проследив, как мальчик исполнил приказание, она улыбнулась Верке - Ишь, накурили, ироды. Задохнутся люди… - И тут же спросила у Анастасии - Ребенок небось некормленный?
- Не хочет! - беззаботно махнула та рукой.
- Не хочет! - повторила старуха. - Сами разбаловали: жареного не ем, пареного не хочу, на тушеное глаза не глядят! У-у, привереда!
Все засмеялись, а Мишка стоял рядом с бабушкой, приклонив к ее плечу голову, и улыбался, довольный тем, что на него обратили внимание.
Надежда Федоровна следила, чтобы у Веры и у ее мужа была еда в тарелках, приносила с кухни холодненького морсу, который Луиджи поглощал стаканами. Каждый раз, проходя мимо дочери, она старалась украдкой то погладить ее по плечу, то поправить волосы, то просто прикоснуться ненароком.
Марио примостился у окна на диване в окружении молодежи. Рядом, притиснув его плечом, сидела соседская Ритка и тихонько пела, подыгрывая себе на гитаре. Пшеничные ее волосы рассыпались по плечам, и она время от времени подергивала головой, чтобы красивее лежали. Она пела, неотрывно глядя на Марио, словно хотела его загипнотизировать:
Широкой лентой связаны, Хранились вы года
Но приговор мой сказан Прощайте навсегда
- Ритка, лешачка! Отлипни от мальца! - сказала Надежда Федоровна и добавила громким шепотом: - Уставилась, бесстыжая! Грудями не играй!
- Да пусть повеселятся! - засмеялась Вера, тронув мать за руку. - Молодые ведь!
- Я те настрекаю сейчас! - обернувшись к внуку Мишке, пригубившему стакан с пивом, вдруг крикнула старуха. Казалось, вся жизнь в доме, весь распорядок этого радостного семейного праздника незримо согласуется с ее волей.
А Ритка все глядела на молоденького, то и дело смущающегося итальянца своими большущими, будто застывшими глазами и, перебирая струны, тихонько пела один романс душещипательнее другого:
Мне сегодня так больно, Слезы взор мой туманят, Эти слезы невольно Я роняю в тиши..
Пришли сильно запоздавшие Аверьянычи. Сестра Надежды Федоровны с сыном Николаем и его женой Лидой. Собственно, фамилия у них была Рожкины, но все звали их Аверьянычами, по имени рано умершего мужа Анны - Аверьяна Рожкина.
Анна Федоровна еще от дверей разглядела Верку и кинулась к ней, зарыдав и запричитав в голос. Они обнялись, и Верка стала гладить тетку по спине, уговаривать:
- Да что ты, тетя Анна! Ну жива ж я, здорова! Что плакать-то?!
Но Анна продолжала рыдать, пока Надежда Федоровна не цыкнула на сестру.
Та словно бы и не плакала - поправила беленький платочек на голове и, скорбно поджав губы, сказала Верке:
- Вот видишь, мать твоя все командовает. Все не по ей!
- А-а, - недовольно махнула рукой Надежда Федоровна. - Ты, Анна, ровно как староверка. Хлебом не корми - дай попричитать. Садись вот. Да своих зови, чего застолбенели у дверей. - Она поставила на стол чистые тарелки, рюмки, принесла с кухни горячей картошки.
Николай подошел к Верке. Степенно, не улыбнувшись, поздоровался за ручку.
- Ой, мамочки! - качала та головой, пытаясь обнять брата, но Николай не давался, стоял набычившись. - Вот вымахал, вот вымахал… Никогда бы не узнала!
- Чегой-то он у тебя словно огурец проглотил? - спросила Надежда Федоровна у сестры.
- Беззубый. Выдрал все, вставлять хочет. Вот и сказала я ему - не скалься. - Все засмеялись.
Николай рассерженно глянул на мать и, отойдя от Верки, молча уселся рядом с женой. Однако молчал он недолго. Выпив пару рюмок, он осмелел и громко, на весь стол спросил, прикрывая ладонью беззубый рот:
- Верка, правда, что ль, у вас там в ресторанах голые бабы пляшут?
- Правда, правда! - крикнул Гриша Лоска. - Мне верный человек рассказывал. Сам видал.
Верка смутилась, не найдя что ответить.
- Какая она тебе Верка?! - строго одернул Аверьяныча Иван.
- А что, сеструха ведь! Хоть и двоюродная.
- Се-стру-ха… - врастяжку, с какой-то укоризной произнес Иван и вдруг, что-то заметив, сам набросился на Веру - Да ты что у мужа опять рюмку отымаешь? Поставь и не трогай! Пусть пьет в охотку!
- Ишь, расхрабрился хозяин-то! - сказала мать с каким-то даже удовлетворением.
Луиджи улыбался, застенчиво поглядывая то на жену, то на Ивана. Вера что-то быстро-быстро зашептала ему на ухо.
Иван недовольно завертел головой:
- Ну пошла накачивать. Луи, давайте выпьем, чтоб жилось нам хорошо!
- Да, да! - обрадовался Луиджи. - Чтобы хорошо! Всем хорошо!
Они чокнулись. Мать в это время выговорила Вере:
- Нечего мужика на людях шпынять. Небось сам все знает…
- Как же, знает… - с обидой прошептала Вера, но от мужа отстала.
Раздухарившийся Аверьяныч все требовал от нее ответа:
- Нет, ты мне все же ответь, Вера, неужто совсем голые бабы пляшут? И срам не прикрыт?
- Вот пристал, ровно банный лист! - усмехался Иван. - Подавай ему голых баб! Анна, - окликнул он мать Аверьяныча, ты послушай, чего тут твой Николай требует!
Тетка Анна сердито посмотрела на Ивана и обиженно сказала:
- Поите его больше, поите. А над пьяным и посмеяться можно.
Иван отмахнулся от нее, как от надоедливой мухи. Сказал Николаю:
- Я тебе, Аверьяныч, счас журнал дам посмотреть, Вера привезла. Там все боле про юбки-платья, но и голые девки есть. - Он выбрался из-за стола и принес из маленькой комнаты яркий толстый журнал.
Николай хотел было взять его, но жена перехватила:
- Успокойся, вместе листать будем. Мне тоже интересно моды посмотреть.
- Правильно, Лида! - одобрил Иван. - А то Колька еще винегретом замажет.
Лида медленно листала журнал, а Николай время от времени вскрикивал:
- Вот это машина! Красотища! Я таких отродясь не видел. А во еще… Ну живут люди! Глянь, Лидка, дом-то какой - ровно дворец. И гараж под ним. - И требовал, чтобы жена показала картинку всем присутствующим. - Иван! - дергал он за рукав свояка. - Погляди, Иван! Павел Георгиевич, смотрите сюда! - От Аверьяныча отмахивались. Он обижался и покрикивал на жену - Лидка, давай листай дальше. Чего на платья уставилась. Все равно таких не куплю!
Наконец он затих, только время от времени восклицал громким шепотом: "Живут же люди!"
Потихоньку стол распался на маленькие группки. Вера о чем-то тихо говорила с Анастасией, тетка Анна, подставив свой стул поближе, внимательно прислушивалась к их беседе. Подвыпившие Иван и Гриша Лоска втолковывали Луиджи что-то про охоту и рыбалку. Время от времени с того конца стола, где они сидели, раздавались бурные взрывы хохота. Видать, Иван рассказывал что-то веселое, потому что Луиджи то и дело всплескивал руками и восторженно крутил головой. Вера иногда поглядывала на мужа и тоже улыбалась. Была довольна, что к нему отнеслись дружески, с вниманием, без всякой предвзятости. Настороженность в ее глазах постепенно исчезла, сменилась ровной, спокойной радостью.
Однако не обошлось и без огорчений. Учитель Олег Николаевич, обиженный Веркиным невниманием к злополучной Помпее и другим знатным достопримечательностям Римской империи, потихоньку нагрузился до мрачного состояния и, не справившись с обуревавшими его чувствами, неожиданно ударив кулаком по столу, изрек:
- А это все-таки свинство! Не побывать в Помпее! Каких-то жалких двадцать километров! Вас дети не поймут!
Все зашумели на Олега Николаевича, принялись его стыдить, а Вера заплакала. И от обиды на эту проклятую Помпею, и просто оттого, что всю последнюю неделю, с тех пор как Луиджи взял билеты на самолет до Ленинграда, нервничала и переживала за предстоящую встречу.
Гости стали потихоньку расходиться по домам.
Аверьянычи шли молча, погруженные в свои мысли. Уже перед самым домом тетка Анна сказала, обращаясь к невестке:
- Ты, Лида, заметила, какой костюмчик на Верке? У нас такой материи днем с огнем не сыщешь. А сшит-то как! Умеют там жить.
- Да брось ты, мать! - неожиданно рявкнул на нее Николай. - Умеют, не умеют. Машинки, девки… Чего же она белугой-то ревет?
- Учитель причепился… - робко возразила мать, но Николай с таким остервенением сплюнул, что она замолкла.
На следующий день встали рано - не спалось. Долго пили чай. За разговорами Надежда Федоровна не один самовар вскипятила. Иван повел мужчин показать огород, озеро. Мать спросила у Веры:
- Может, на кладбище сходим? Я тоже давно не была…
- Я одна, ладно, мам? - попросила Вера. - Первый раз одна. Потом вместе сходим.
Мать кивнула.
Через дорогу, напротив, сидели на скамеечке две старухи в одинаковых темных клетчатых платках. Вере почудилось, что старухи пристально рассматривают ее сквозь кусты и ждут, когда она выйдет за калитку. "Старухи-то, наверное, знакомые? До войны в том доме Мария Вавилкина жила… Неужели она так состарилась? - ужаснулась Вера. - Сейчас я выйду - расспрашивать начнут…" Ей вдруг стало боязно открыть калитку и выйти на дорогу, навстречу и этим старухам, и тем людям, которые еще повстречаются по пути на кладбище.
"Хоть бы знакомых не встретить", - подумала она.
Там, у себя в Неаполе, собираясь к матери в Замостье, Вера с особым удовольствием представляла себе, как пройдет по деревне, заглядывая из дома в дом, навещая своих давних подруг, рассказывая им о своем житье- бытье, вспоминая молодые годы. И вот испугалась. А чего- она и сама понять не могла. Просто екнуло сердце, и рука, которую она протянула было к щеколде, чтобы открыть калитку, сделалась неожиданно тяжелой.
Наверное, из-за того, что жизнь ее так резко сломалась надвое, на две такие непохожие и неравные половинки, воспоминания о детстве и юности нисколько не поблекли в Вериной памяти, не погасли под напором последующих лет, а, наоборот, стали более яркими и рельефными.
"Ну что же я, чего стесняюсь, надо идти", - решилась Вера и, открыв калитку, вышла на дорогу. Старухи с достоинством поклонились ей.
- Здравствуй, Семеновна! - ласково проворковала одна из них, полная, с надутыми, как у карапуза, щеками. - С приездом тебя.
Вторая, сухонькая и маленькая, вся закутанная в платок так, что торчали один нос да глаза, все время кивала, подслеповато щурясь.
Вера остановилась. Поздоровались. Подумала: "Сейчас начнут расспрашивать".
Но та, которая назвала ее Семеновной, сказала участливо:
- На кладбище, дочка? Сходи, сходи, поклонись папке. И Ниночку проведай. - Она жалостливо вздохнула и перекрестилась, прошептав что-то себе под нос.
Утро было тихое, безветренное. Не слышно было ни голосов, ни рокота трактора. Откуда-то, наверное с огородов, тянуло дымком, и Вере показалось, что жители куда-то ушли из деревни, оставив одних старух. Как на подбор, дряхлых, закутанных в темные платки. Старухи сидели на скамеечках, стояли, облокотившись на забор. Одни молча раскланивались с Верой, другие называли ее по имени, вздыхали, качали сочувственно головами. И ни одна ни о чем не спрашивала, не зазывала в дом, не предлагала присесть на лавочку. Словно все они знали, куда и зачем идет Верка-итальянка ранним субботним утром.
"Сколько же их здесь расселось, - удивлялась Вера, боязливо приближаясь к очередной старухе, ужасаясь от того, что не может ни одну из них узнать. - И чего они расселись? Всегда сидят, что ли? Или потому, что суббота?" Она спиной чувствовала, что старухи глядят ей вслед, и представляла, как они тихо перешептываются, жалея ее.
"Чего они меня жалеют, чудачки? - подумала Вера. - Темные старухи. Наверное, за всю жизнь дальше Сиверской не побывали! Чего жалеют, чего жалеют…"
Но думала Вера про старух без обиды, скорее ласково. Сколько лет прошло, а помнят. Семеновной зовут.
Потом их вели через всю деревню к школе. Сквозь вой вьюги то там, то здесь были слышны отрывистые крики, плач. Во многих домах неярко светились окна.