* * *
"Как же так?" - размышлял Пинт, старательно подруливая; разбитая подвеска старенькой "Волги" никак не хотела "держать" дорогу. "Неужели все так и есть на самом деле? Неужели я настолько плохо разбираюсь в людях? Кто бы мог подумать, что эти двое - Николай и Илья, самые умные, самые честные, самые…" - он не находил нужного слова, нервно дергал головой и продолжал: "неужели они способны на такое? И, главное, в чем причина? А я? Тоже хорош! Старый пень! Я даже не могу понять, что происходит! Если бы речь шла о каком-нибудь Костыле или ему подобном, тогда все понятно - за полчаса я бы выдал десяток версий, и за два дня все бы их проверил, а на третий, глядишь, уже кого-нибудь арестовал… А сейчас? Я ничего не могу понять, в голове не укладывается весь этот ужас! Я не могу поверить, что все это происходит с моими людьми! С самыми лучшими моими людьми! Вот что страшно! Нет, пожалуй, еще страшнее то, что я боюсь во всем этом разбираться! Боюсь! Я чувствую, что все равно ничем не смогу им помочь! А что я могу сделать? Давно уже прошло то время, когда я выступал в роли заботливой няньки. Помню, как Илью рвало, когда он впервые увидел труп. Помню, как Николаю на одном задержании порезали ножом кожаную куртку, и парень очень переживал, потому что деньги на обновку подарил ему отец. Все помню. Как учил их азам, прописным истинам, непреложным законам и неписаным правилам сыска. И что в результате? Гнусная пародия на разборки; полночные избиения, подстреленные собаки… Словно бы их подменили! Не могу поверить!"
Постепенно дома стали редеть; вдоль дороги побежали чахлые деревца; Пинт свернул на ухабистую грунтовку, ведущую к городской свалке. Примерно через пятьсот метров он ясно ощутил разницу между старой "Волгой" и самосвалом, возящим мусор: легковушка не могла продвинуться дальше. Сидя в машине, Пинт внимательно огляделся: поблизости никого не было. Тогда он достал пистолет Иванцова, снял с предохранителя, взвел курок и, левой рукой направив оружие в придорожную канаву, нажал на спуск, и одновременно клаксон, чтобы приглушить грохот выстрела. Затем он еще раз огляделся; и снова никого не увидел. Пинт подобрал дымящуюся гильзу, выброшенную эжектором в сторону, кинул на резиновый коврик перед пассажирским сиденьем - чтобы немного остыла - развернулся и поехал обратно в город.
Въехав во дворик отдела, он описал плавный полукруг и остановился под окнами своего кабинета; вышел из машины и хлопнул дверцей - немного громче обычного, что выдавало крайнюю степень раздражения, и взбежал на крыльцо, попутно отметив, что правое переднее колесо заметно спущено. "Пробил, наверное", - машинально подумал Пинт и направился в отделение экспертизы.
* * *
Ответ был готов быстро; уже через час. Работа эта несложная - эксперт взял обе гильзы, рассмотрел их под специальным микроскопом, отметил характерные особенности, присущие оружию, из которого стреляли в обоих случаях, и нашел, что они очень похожи.
"Оскар Карлович, эти гильзы - как близнецы-братья", - слегка картавя, сказал Пинту Борис Маркович - старейший и опытнейший криминалист в отделе. "Конечно, в жизни случаются различные чудеса, но в нашем деле мы обходимся без них", - добавил он. "Мое категорическое заключение: обе латунные попки капсюлей дырявил один и тот же боек; не извольте сомневаться, я за тридцать шесть лет работы научился неплохо разбираться в оружии и в патронах к нему. Как, впрочем, и во всем остальном," - самодовольно изрек тщеславный старик.
Пинт улыбнулся и, поблагодарив, пожал сухую ладошку эксперта. "Вот бы и мне так - наконец-то научиться разбираться во всем", - вздохнул он про себя.
Итак, самые ужасные предположения - те, о которых он не хотел думать до последней минуты - подтвердились. Что-то надо было делать… А что?
* * *
Пинт сидел в кабинете, подперев голову руками. Вдруг в дверь кто-то негромко постучал.
- Да! - крикнул Пинт. Дверь отворилась; на пороге стоял Беленов. Лицо его выражало крайнюю степень озабоченности; было видно, что парень очень переживает происходящее.
- Оскар Карлович! - вежливо, даже немного приниженно спросил он. - Что там насчет гильзы? Что говорит экспертиза?
Пинт в раздумье пожевал губами:
- Что-что? Говорит, что эта гильза Ильи. Видишь ли, я съездил к Иванцову за пистолетом; отстрелял его в тихом месте. На городской свалке. Ну, а гильзу привез экспертам. Совпадение - стопроцентное. Ну, и что прикажешь теперь делать? Я забрал у него оружие и приказал не выходить из дому - что-то вроде домашнего ареста. В самом деле, ну, не в камеру же его сажать!
- Да, - осторожно поддакнул Беленов. - Камер у нас свободных нет, а с уголовниками… Нельзя, оперативников каждая собака в Энске знает.
- То-то и оно. Но что происходит, Саша? Ты мне можешь объяснить? Это же просто в голове не укладывается! - Пинт вскочил из своего мягкого кожаного кресла и принялся нервно расхаживать от стола к окну. В какой-то момент он заметил, что Беленов, соблюдая субординацию, так и стоит на пороге, и кивком показал ему на стул. - Садись, чего стоишь!
- Спасибо, Оскар Карлович! - Беленов аккуратно присел на краешек и уперся обоими локтями в столешницу. - Вы знаете, мне вот какая мысль пришла в голову: ведь гильза еще ни о чем не говорит. Вот если бы в нашем распоряжении была пуля, извлеченная из тела несчастной собаки, тогда да! Это - улика железная! Пулю не подбросишь. А гильзу - можно.
- То есть? Что ты имеешь в виду? - недоуменно спросил Пинт.
- Я не верю, что это мог сделать Илья, - прямо ответил Беленов. - Мне кажется, что некто, желая подставить Иванцова, просто подбросил гильзу. Понимаете, гильза - это уж слишком демонстративно. Собаку убили с одного выстрела; пуля прошла насквозь и расплющилась о стену, стало быть, идентификации не подлежит. Значит, опознать стрелка можно только по гильзе. И она тут же находится! И оказывается от пистолета Ильи! Понимаете, что-то тут не вяжется. Вчера Илья пригласил меня к себе и просил помочь в разрешении конфликта между ним и Крайновым. То есть Илья сам хотел помириться - если это, конечно, не был отвлекающий маневр, рассчитанный специально на меня. Я сразу же навестил Крайнова. Николай ответил очень уклончиво. По сути, не дал никакого ответа. Послал Илье алую розу. Увидев ее, Илья очень расстроился. Наверное, это означало продолжение ссоры. И вдруг - сегодня убивают пса Крайнова. Зачем? И почему с такой помпой? Разве тяжело подобрать за собой стреляную гильзу? Нет, что-то тут не вяжется, Оскар Карлович. Какие-то идиотские розы, собаки, гильзы…
- Гильзы… - повторил Пинт. - Подбросили, говоришь? А кто же мог это сделать? И как? Ведь Илья, насколько я понимаю, не ходит по городу и не раскидывает их на улицах? Откуда этот гипотетический злоумышленник мог достать стреляную гильзу от пистолета Ильи?
- Да, - согласно кивнул Беленов, - не раскидывает. Но вспомните недавние стрельбы. Помните, у Ильи пропала одна гильза?
- Да-да-да! - воскликнул Пинт. - Точно! Было такое! Но… Постой! Штука в том, что мы не знаем, ЧТО ИМЕННО пропало: боевой патрон или стреляная гильза! И тут получается два варианта: если пропал боевой патрон - значит, вот он и выстрелил, и виноват во всем - Илья; а если пропала гильза… Но кому нужна пустая гильза? И кто мог ее взять?
- Два человека, - бесстрастно произнес Беленов. - Только двое: я и Крайнов. Понимаете?
- Ты хочешь сказать, что Николай?.. - медленно выговорил Пинт. Он вернулся в кресло и забарабанил костяшками пальцев по столу.
- Я не исключаю этого, Оскар Карлович! Убийство собаки ведет к продолжению и разрастанию конфликта, а ведь Илья хотел совершенно обратного и как раз накануне - через меня - предлагал Николаю помириться. Но Николай мира не захотел. И потом, он принес расплющенную пулю. А может, он потому так спешно закопал труп своего Рекса, что в собаке сидит другая пуля?
- Ты действительно так думаешь? Но это же бред какой-то! - искренне удивился Пинт.
- Конечно, бред! - с готовностью согласился Беленов. - А то, что Илья убил собаку - не бред? Зачем ему это нужно? В крайнем случае мог бы и под ноги Крайнову выстрелить - если хотел попугать. Зачем в Рекса-то? Ну не сошел же он с ума?
- Пожалуй, - покачал головой Пинт. - Но тогда все еще больше запутывается. Что же теперь делать?
- Вы позволите, Оскар Карлович, я выскажу свое мнение? - вкрадчиво спросил Беленов.
- Ну да, конечно, говори.
- Я думаю, их надо развести на какое-то время. То, что вы оставили Илью дома - это хорошо. Но пистолет вы у него забрали зря. Возможно, тот, кто стрелял в собаку, именно этого и добивался.
- То есть - Николай? - уточнил Пинт.
Беленов помолчал, прежде чем ответить:
- Вы знаете, Оскар Карлович, я не говорю об этом с уверенностью только потому, что у меня, так же, как и у вас, не укладывается это в голове. Но совсем исключить подобный вариант нельзя. И потом, даже если это и не Крайнов, а некто неизвестный, все равно не надо оставлять Илью беззащитным. Ну, а если собаку действительно убил Илья, тогда нужно просто получше следить за ним. За каждым его шагом. Я готов взять это на себя.
- Хорошо, - подытожил Пинт. - Иди. Я подумаю над этим.
* * *
В конце дня Пинт заехал домой к Иванцову и вернул пистолет, не сказав при этом ни слова. А Беленову он поручил присмотреть за Ильей. Да и за Николаем тоже.
* * *
Вторник прошел как обычно, но уже полегче, чем понедельник. А в ночь на среду мне приснился мальчик, в которого я была влюблена в шестом классе. Раскинув для балансира руки, медленно переступая, он шел по верху железного забора, которым обнесена наша городская больница. Время от времени он бросал на меня напряженные взгляды и кричал: "Смотри, Вика, это я для тебя иду!" А я волновалась за него и грызла ногти (это только во сне, в жизни я давно уже не грызу ногтей), но он все-таки не удержался и упал. А когда падал, разорвал штаны; лежал в траве и все время повторял: "Не надо! Не смотри на меня!" А я смотрела, и гладила его по голове, и целовала куда придется. Причем, он-то был маленький, а я - такая, как сейчас. То есть - достаточно взрослая. В общем, не маленькая.
Короче, я сразу поняла, что в моем сне происходит подсознательное вытеснение образа детства, и решила принять адекватные меры по восстановлению нарушенной гармонии между "Эго" и "Супер-Эго". То есть - сходить в цирк. Почему в цирк? Ну, наверное, потому, что вчера, возвращаясь с работы, я увидела на привокзальной площади разноцветный шатер передвижного цирка шапито.
* * *
Сказано - сделано. Билет стоил недорого, в кассе их было полно. Я сидела близко от манежа - в четвертом ряду, справа от занавеса.
У нас в Энске не было своего цирка, лишь иногда заезжали гастролирующие труппы. Пожалуй, что эта труппа была не лучше, но и не хуже прочих.
Было интересно. Гремела музыка, сияли разноцветные софиты, акробатов на подкидной доске сменил силовой жонглер, затем вышел иллюзионист, потом дрессировщик с умными собачками и смешной морщинистой обезьяной… Паузы между выступлениями заполнял клоун - обычный человек среднего роста, практически совсем без грима, в поношенной серой кепке. Он мне очень понравился. Особенно понравилось то, как он играл на скрипке.
Второе отделение целиком занимал номер воздушных гимнастов. Захватывающее зрелище! Высоко-высоко под куполом летали два человека в белом обтягивающем трико. Казалось, все было сделано для того, чтобы зритель воспринимал этот опасный аттракцион спокойно и даже как-то отстраненно - словно забавную игру. Значительное расстояние превращало артистов в маленьких игрушечных человечков; сетка, натянутая над алым ковром арены, внушала обманчивое чувство защищенности и надежности; легкость, с которой гимнасты работали разнообразные трюки, не позволяла даже допустить возможность ошибки; хриплая бравурная музыка, рвущаяся из динамиков наружу, еще больше усиливала впечатление искусственности, ненатуральности, ИГРЫ. А уж эта барабанная дробь, да слова шпрехшталмейстера - маленькое бахвальство: мол, "рекордный трюк", тройное сальто… Я тогда еще подумала: "Если у них в программе действительно есть рекордные трюки, чего ж они тогда по провинции ездят? Давно бы уж за границей выступали."
И все-таки был в этом какой-то ужас, почти мистический; неуловимый, неощутимый, неосязаемый, но притом совершенно реальный; так бывает, когда читаешь сказку: понимаешь, что все это - выдумка, от начала и до конца, и только страх - самый настоящий.
Этот страх полностью завладел мною, когда гимнаст стал делать тройное сальто. Это же какой нужно обладать координацией, да как виртуозно владеть своим телом, да какую иметь веру в партнера, чтобы, совершив на высоте пятого этажа три стремительных оборота, образовать точный замок - "руки в руки"! В общем, я сидела, затаив дыхание, и боялась пошевелиться; а потом долго хлопала - громче всех.
Закрывал представление все тот же грустный клоун: он сыграл на старенькой обшарпанной скрипочке красивую мелодию - такую простенькую и щемящую, что она потом никак не хотела выходить у меня из головы.
Я шла по улице и тихонько напевала про себя эту мелодию; я была одна, несмотря на довольно поздний час. Городок у нас маленький, все знают друг друга в лицо, а уж Оскара Пинта и его единственную дочь - тем более. Я никогда не боялась ходить поздно без провожатых: шпане становилось дурно при одной только мысли о том, что может сделать с ними суровый Пинт, если его дочку кто-нибудь обидит. Поэтому, когда я услышала за спиной торопливый топот чьих-то шагов, я не испугалась. Однако странный спутник не обогнал меня и даже не догнал; он так и продолжал идти следом, держась на некотором расстоянии. Это меня рассердило: пришлось брать инициативу в свои руки. Я повернулась и сама начала разговор.
- Ну что, так и будем идти? - строго спросила я его.
Он был небольшого роста, коротко стриженый, круглолицый; одет в какие-то обноски. Он смотрел на меня: снизу вверх, и неловко переминался с ноги на ногу. Что-то он ответил такое… Не помню сейчас. Я вообще не помню нашего разговора, да и зачем забивать себе голову пустыми словами? Главное - это чувства, которые я читала у него в глазах.
Не буду скрывать, я держала себя немного надменно. Поначалу. И он сам был в этом виноват. Умный мужчина знает, что женщина всегда играет: ту роль, которую он позволяет ей играть. Зачем он смотрел на меня снизу вверх? Вот и я нацеливала ответный взгляд в обратном направлении: сверху вниз. И небольшая разница в росте (в мою пользу) была тут не при чем, просто он позволил мне смотреть на него сверху вниз; а я, конечно же, сразу этим воспользовалась.
Потом, правда, все стало на свои места; он показал мне несколько трюков, и я его узнала! Да ведь это же он! Это ведь он только что летал под куполом на глазах у изумленной и восхищенной публики!
И после этого - после того, как я его узнала - от меня уже не укрылось, какой он был милый, красивый и мужественный! Совсем небольшого роста, но необычайно крепкий, очень сильный и смелый! В каждом движении - отточенная твердость и какая-то приятная округлая завершенность; а во взгляде серых глаз - уверенность и решимость. Да и одет, в общем-то, прилично. Вы скажете, что я только что говорила обратное, знаю! А я вам на это отвечу: человеку, так много добившемуся в жизни, человеку с богатым внутренним содержанием нет нужды выделяться из безликой толпы самым легким и примитивным способом - одеждой! Он достиг ТАКИХ высот, что мог уже не сильно задумываться о своем внешнем виде.
Он проводил меня до дома; до самого подъезда. Я видела, что он немного смущается, и поэтому старалась не выглядеть слишком умной; у кого-то это, может, получается легко, а вот у меня - не очень.
Перед подъездом он снова замялся, и все никак не хотел меня целовать. Я-то сразу поняла, в чем тут дело: он не успел вымыться после представления и теперь стесняется запаха пота; глупый милый мальчик! черты лица, голос, запах бывают отвратительны тогда, когда они принадлежат отвратительному человеку; само по себе ничто не бывает отвратительным. Одно и то же платье может великолепно сидеть на мне и безобразно - на какой-нибудь коротконогой, толстозадой тумбочке. Ну и что? Платье-то не стало от этого хуже! Если от приятного мужчины пахнет потом - это приятный запах! Словом, пришлось его взбодрить - двумя нежными, но "застенчивыми" поцелуями; да еще я сказала, что у меня "строгий папа", и поэтому мне срочно надо домой - чтобы он почувствовал себя страстным безумцем, с трудом удерживающимся от того, чтобы не перешагнуть грань дозволенного. (И тут я почти не кривила душой: хотя переступать грань дозволенного он явно не собирался, но папа у меня действительно строгий.)
В общем, я оставила его томиться… ждать… надеяться… Страдать, одним словом. Дозревать. Короче, тактически я поступила грамотно. (Между прочим, папы-то как раз дома и не оказалось.)