* * *
Я очнулся после операции, в ходе которой виртуозный хирург вытащил из меня крайновскую пулю; рана была не тяжелой, но я потерял много крови. Смертоносный снаряд вошел в тело прямо под ключицей, не задев ее, и, заплутав в тугих жгутах мышц, слабо толкнулся во внутреннюю сторону лопатки; но силы инерции на то, чтобы пробить ее, пуле уже не хватило.
Хирург, пожилой опытный грузин, все время что-то негромко напевал себе под нос; черные и седые волосы его усов торчали сквозь старомодную марлевую маску; в такт своей странной песне он резал, дергал, шевелил толстыми пальцами и что-то подтягивал внутри моей плоти. Но я не чувствовал боли! Мне казалось, что сознание работает абсолютно четко, но при этом я не чувствовал ни малейшей боли! И все-таки, под самый конец операции, когда я услышал решительные команды врача, доносящиеся из-под куска белой марли (в том безболезненном полузабытьи мне казалось, что именно маска - источник сочного кавказского акцента, сними он маску - и будет говорить чисто!): "Уходим! Шить мышцу! Фасции! Ах, этот сосудик! Я его не заметил! Зажим! Накладываем лигатуру! Так! Теперь кожу! Иглу! Шелк! Дренаж! Оставить в ране дренаж!" - в этот момент я все-таки отключился. Нет. Не так, чтобы сразу: кто-то заглянул мне в зрачки и пристально в них посмотрел, затем схватил здоровую, правую руку за запястье. Я подумал, что это - Пинт, что ему все известно и что он пришел за мной. Я попробовал вырваться, сделал несколько глубоких вздохов и… поплыл. Я плыл все быстрее и быстрее, но не в воде, а в какой-то сухой шершавой белизне, и вдруг - провалился в огромную черную дыру; она засосала меня, как воронка. Все!
* * *
Я очнулся после операции и долго не открывал глаза: прислушивался, есть ли кто-нибудь, кроме меня, в комнате. Так прошло полчаса. Или около того - точно не знаю, ведь у меня были закрыты глаза. И даже если они были бы открыты - все равно, часы-то с меня перед операцией наверняка сняли. А даже если бы и не сняли - я ведь ношу их на левой руке, как все нормальные люди, а левой рукой я бы все равно пошевелить не смог - потому что я был ранен именно в левое плечо. В общем, я лежал с закрытыми глазами около получаса. Ну, или немного больше - потому что я, кажется, пару раз засыпал.
Короче, когда я решил, что в палате, кроме меня, никого больше нет, я потихоньку открыл глаза. Но не оба сразу, а сначала правый. Ну, а уж после него, конечно, левый. Когда я потихоньку открыл правый глаз - понятно, я сделал это для того, чтобы в случае чего так же незаметно закрыть его, чтобы никто не начал орать: "Смотрите, он пришел в себя! Смотрите, он открыл глаза!" - так вот, когда я потихоньку открыл правый глаз, я никого не заметил. Затем я прикрыл правый глаз, а левый, наоборот, приоткрыл. И тоже никого. Тогда уже я без опаски открыл оба глаза, и что же я увидел?
Прямо передо мной, в ногах, развалившись на колченогом стуле, сидел этот проклятый пианист. Почему пианист? Ну, не знаю, по-моему, только пианисты могут так паскудно одеваться - в черный пиджак с блестящим воротником, и на шее - дурацкий бантик. А! Еще вот почему: у него были какие-то тонкие, бегающие, неприятные пальцы. Он что-то говорил, а пальцы словно жили сами по себе: порхали по невидимой клавиатуре и брали беззвучные аккорды. В общем, не знаю, почему, но, по-моему, он был пианистом. Впрочем, даже если он никогда не играл на этом чертовом рояле, какая разница? Что от этого меняется? Ровным счетом ничего! Поэтому не надо ловить меня на слове: был он пианистом или не был, это никакой роли не играет!
Он сидел и смотрел на меня и при этом улыбался. Буквально щерился, как параша! С чего, спрашивается? Я так и хотел ему сказать: "Хули ты, мол, щеришься, козел?", но не смог. В горле пересохло. Говорят, так всегда бывает после операции. Поэтому, вместо того, чтобы громко сказать: "Хули ты, козел, щеришься?" я тихо прошептал: "Пить." Ну, блин, так вообще в жизни часто бывает, не обязательно только после операции - хочешь сказать одно, а говоришь совсем другое.
Он дал мне стакан какой-то тухлой воды и сухо сказал:
- А улыбаюсь я просто так, по привычке. Но если вам не нравится - то не буду.
Я приподнялся на подушках и, выстукивая зубами "Танец с саблями", выпил полстакана.
- Так всегда бывает после операции - очень хочется пить, - сказал пианист. Спасибо, просветил! Сказал бы еще, что дважды два - четыре; да кто же этого не знает! Короче, не удивил он меня этим откровением. Удивление пришло позже.
- Ну что же, Александр Николаевич, у нас очень мало времени для разговоров, поэтому я, пожалуй, начну, - он забрал у меня стакан и поставил на тумбочку рядом с изголовьем.
Я молча наблюдал: что он будет делать дальше?
А он скрестил руки на груди, понюхал розочку в петлице и серьезно посмотрел на меня.
- У нас действительно очень мало времени. Точнее, у вас, Александр Николаевич, - поправился он.
Странно, но чувствовал я себя хорошо - не то, чтобы совсем уж здорово, но, во всяком случае, я думал, что будет гораздо хуже. Я даже подумал, что при необходимости смогу встать с постели и хорошенько взгреть этого незваного визитера. Но ничего не сказал. А он продолжал:
- Оскар Карлович Пинт сейчас находится в казино. Сегодня вечером, если вы еще не знаете, были убиты Костыль и двое его телохранителей.
- Ну и что? А при чем здесь я? - перебил я незнакомца.
- Здесь - ни при чем, - он выделил слово "здесь". - Но было бы лучше, если бы вы меня не перебивали, - и брюнет предостерегающе поднял указательный палец. - Право же, это в ваших интересах, поверьте.
- Хорошо, не буду, - согласился я. - Что дальше?
- Так вот, - незнакомец бросил быстрый взгляд на часы, - минут через пять Пинт заглянет в сейф, который находится в тумбе письменного стола - в этом сейфе Костыль обычно хранил свой пистолет. А заодно найдет расписку. Вашу расписку, в коей вы подтверждаете, что получили от Костылёва Владимира Тимофеевича пятьдесят две тысячи американских долларов - в счет оказанных вами услуг. Он достанет этот листок бумаги, сложенный пополам, развернет его, прочитает - и сразу все поймет! Тогда он позвонит в отдел, чтобы узнать результаты затянувшейся экспертизы, получит их, сопоставит факты, выстроит в голове единую картину произошедшего, прыгнет в старенькую черную "Волгу" и примчится сюда. От казино до городской больницы - примерно пятнадцать минут езды. Итого - у вас чуть меньше получаса. Поэтому я настоятельно прошу не перебивать меня.
Я похолодел. Самой первой мыслью, которая пришла мне в голову, было: "Уж лучше бы Крайнов застрелил меня!" Ей Богу, лучше!
Пинта я боялся капитально. Никого в своей жизни так не боялся. Когда бандюки раскидывали пальцы веером, или шпана блистала лезвиями ножей, или пуля вдруг свистела над ухом - не боялся. Не боялся, потому что все это - дешевые понты. А вот Пинт - дело другое.
Голоса никогда не повысит, слова грубого не скажет, резкого движения не сделает, но зато между его словами и делами - никакого зазора. Ни одного миллиметра. А между мыслями и словами - и того меньше.
Если Пинт что-то задумал - он это сделает. Обязательно сделает. Я на минутку представил, что со мной сделает Пинт, когда все узнает - и мне стало не по себе. А уж про рану и вовсе забыл. Надо было спасать свою - хоть и дырявую - шкуру. Срочно!
- Да, я почему-то предвидел подобный поворот событий, - снова улыбнулся гнусный пианист, но мне-то было не до улыбок, понимаете?! - Хочу сделать вам деловое предложение.
- Да пошел ты! - процедил я сквозь зубы и откинул одеяло.
- О! Пожалуйста, не совершайте необдуманных поступков! - предупредил незнакомец. - Не двигайтесь, а то я буду вынужден повысить голос, и тогда на пороге появится оперативник с оружием. Тот, что сидит за дверью - ведь Пинт приказал вас охранять.
Я выругался.
- Ну, выкладывайте, чего там у вас?
- Услуга за услугу, Александр Николаевич: вы отвозите одну вещь в Москву и передаете ее моему человеку, а этот человек помогает вам скрыться. Новые документы, новая биография, новое лицо. Если захотите - новая страна!
Я недоверчиво посмотрел на этого фантазера.
- По-моему, это брехня. Вы хотите меня подставить.
Незнакомец достал из потайного кармана маленькую коробочку, обшитую фиолетовым бархатом, и всем своим длинным гибким телом подался ко мне:
- Если это так, то я рискую гораздо больше, чем вы, - он открыл коробочку - там лежал перстень; золотой изящный перстень с крупным голубым бриллиантом. Боже, какая красота! Даже у меня - уж на что я был равнодушен ко всякого рода побрякушкам - даже у меня перехватило дыхание.
- Знаете, сколько он стоит? - шепотом спросил брюнет.
- Откуда? - так же, шепотом, ответил я, не в силах отвести от драгоценного украшения глаз.
- Много. Очень много. Но я вам доверяю, - он вложил коробочку мне в руку. - Это - на дорожные расходы, - из кармана брюк он извлек толстую пачку зеленых Франклинов и протянул мне. - Можете тратить их по своему усмотрению, лишь бы перстень был доставлен в целости и сохранности. Я вас очень прошу, - он заглянул мне в глаза.
- Ну ладно. Сделаем, - я почти не колебался - а разве у меня был другой выход? - Давайте адрес.
Незнакомец дал мне листок бумаги с адресом: "Москва, и так далее…"
- Послушайте, - ехидно спросил я его. Сначала я хотел сказать "послушай", но передумал: все-таки человек, обладающий таким сокровищем, достоин того, чтобы его называли на "вы". - Послушайте, а вы не боитесь, что я слиняю вместе с этой безделушкой?
- Нет, - твердо ответил он. - Во-первых, вам некуда бежать. В наше время, если нужно спрятаться, бегут не в глухой таежный угол, а в Москву. Это правильно - найти в Москве человека невероятно сложно. Так что, вам все равно надо ехать в столицу. А во-вторых, за каждым вашим шагом будут постоянно следить. Словом, - не обольщайтесь, вы поедете не один. Наблюдение будет негласным, но постоянным. Мои люди не ослабят бдительности ни на секунду, причем вы этого даже не заметите. Ну что? Согласны?
Я пожал плечами:
- А разве у меня есть другой выход?
- Конечно, нет! Тогда - желаю вам удачи! - он вытянулся на своем дурацком стуле; довольный - словно только что сыграл все фуги Баха, а заодно и прелюдии к ним. Пианист чертов! - Счастливого пути!
- Пока! - тихонько сказал я, открывая рамы. Перемахнул через подоконник, и был таков! Приземлился мягко - в густую зеленую траву, изобильно росшую под окнами. Поднялся на ноги, ощупал плечо - не болит! Я крепко зажал в руке футляр с драгоценным перстнем и с места взял крупной рысью. - Пока, придурок!
* * *
Теперь надо было побыстрее покинуть город. Тянуть с этим не стоило; ведь я превратился в объект охоты; в подстреленного, озлобленного зверя; озлобленного, но пока еще не загнанного в угол!
Пинт шел по пятам; я превосходно знал его хватку; это не человек, а безжалостный доберман, всегда настигающий свою добычу. Правда, на этот раз добыча была не совсем обычной: опасной и с острыми клыками; а самое главное - я знал методы Пинта ничуть не хуже, чем он - мои повадки. В общем, партия обещала быть интересной.
Я бежал по мокрой земле, и с каждым шагом сил у меня становилось больше и больше. Когда убегаешь, вообще все меняется: очень многое утрачивает свой смысл, да что многое? Все утрачивает смысл - что не связано напрямую со спасением; а силы, наоборот, прибавляются. Откуда они берутся? Кто помогает обреченному реализовать свой последний шанс выжить? Кто руководит этой игрой? Не знаю. Но одно могу сказать совершенно точно: погоня - это самая увлекательная игра (для охотника). И самая жестокая. Для жертвы. Но все же это была ИГРА, и я не мог от нее отказаться!
* * *
Итак, у меня было совсем мало времени. Когда Пинт обнаружит, что я исчез из больничной палаты, он немедленно разошлет всем постам ориентировку на меня… Впрочем, какую ориентировку? Здесь, в Энске, меня знал каждый "пиджак" и каждый "вратарь". (Это наш жаргон: "пиджак" - сотрудник в штатском, ну, а "вратарь", или "цветной" - тот, кто хватает всех подряд, растопырив руки; патрульная служба, короче говоря.) Так что он может просто сказать: искать Александра Беленова, и всем будет понятно, кого ловить.
Мне надо было срочно выбраться из Энска. Дальше будет полегче.
Я прикинул: самолет улетал в Москву один раз в день. Ближайший рейс - завтра, в два часа пополудни. К тому времени Пинт успеет перекрыть весь аэропорт. Стало быть, самолет отпадает. Что остается?
Поезд. На Москву ходят три рейса в день. Один из них, последний на сегодня, отходит через час. На вокзал ехать опасно - вдруг Пинт успеет и туда? Нет, лучше действовать не так. Надо выбраться из города на машине, и чем скорее, тем лучше, потому что все выезды тоже наверняка перекроют - это вопрос времени, ближайшего часа-двух. Надо выехать из Энска и сесть на поезд до Москвы в соседнем городе - вот это оптимальный вариант. Дело за малым - осталось только найти машину.
Энская больница была построена на окраине: неподалеку от прямоугольных корпусов из желтого кирпича располагалось большое автобусное кольцо - конечная остановка нескольких городских маршрутов. Сначала, сгоряча, я хотел угнать автобус, но сразу же передумал - очень заметно и громоздко; а мне все-таки нужно ехать быстро.
Конечно, можно было (поскольку я уже сказал, что больница находилась на окраине) сразу покинуть Энск - пересечь границу города, и все, но меня это не устраивало. Во-первых, я бы не смог тогда догнать поезд - дорога на Москву лежала в обратном направлении, а, во-вторых, я бы остался без оружия - ведь пистолет я спрятал недалеко от места дуэли.
Итак, у меня было полчаса на то, чтобы: найти (то есть - угнать) машину, пересечь город по диагонали, отъехать от Энска пяток километров, выкопать в придорожном лесочке пистолет и броситься вдогонку уходящему поезду. Ничего себе программка минимум, правда?
Рядом с автобусной остановкой всегда паслись "частники"; и я пошел туда. А одежда на мне, прошу заметить, была больничная: то есть - застиранная фланелевая пижама и тапочки из дерматина. Было уже довольно поздно: под фонарем одиноко стояла скособоченная синяя "шестерка". Владелец, маленький усатый мужичонка, сидел за рулем и обреченно курил. Видимо, он уже собирался уезжать, но тут из темноты возник я.
- Эй, командир! - запыхавшись, окликнул я его. - До Купанского не подбросишь? - Купанское было первым населенным пунктом по дороге из Энска в Москву.
- Далековато, - поморщился усатый. - Да и поздно уже… А мне - в другую сторону… - он выжидательно посмотрел на меня: больничная пижама не сулила больших барышей.
- Договоримся, - поспешил заверить я его.
Он с сомнением покачал головой и сказал:
- Двести рублей.
- Не вопрос! - я судорожно ковырялся в кармане, пытаясь достать из общей пачки одну стодолларовую купюру; если бы я достал все, "бомбилу" наверняка хватил бы удар. Впрочем, и одна купюра вызвала у него шок средней тяжести. Он судорожно сглотнул слюну и с опаской посмотрел на меня.
- Фальшивая, небось? - хрипло сказал он и распахнул дверцу. - Ну, садись, поехали.
Я запрыгнул на переднее сиденье:
- Давай, командир, только побыстрее.
- Как скажешь, - степенно ответил он и машина, отчаянно дергаясь, стала набирать скорость. Водитель он был, конечно, никудышный. В ситуации не ориентировался, дорогу толком не видел, да и машину совсем не чувствовал. Хотя, признаться честно, чувствовать ее было тяжело - пружины передней подвески давно уже просели, а амортизаторы - потекли; ощущение было такое, словно мы ехали на телеге с деревянными колесами; на каждой кочке машину "переставляло", и отчаянному драйверу приходилось с трудом ее "отлавливать". Не знаю, кто его учил в автошколе и учил ли вообще, но поворачивал он исключительно на "нейтрали" и двигателем тормозить не умел.
Я заметил, что он внимательно следит за каждым моим движением; под ногами у него, рядом с центральным тоннелем, лежала монтировка. Не желая понапрасну его пугать и отвлекать от непростого процесса управления этим рыдваном, я забился в угол и так сидел, не шелохнувшись.
Из Энска мы выехали без приключений. Прошло ровно полчаса с того момента, как я впервые увидел этого гнусного пианиста.
* * *
Отъехав от города пару километров, я попросил водителя остановиться.
- Командир! - сказал я сдавленным голосом. - Тормозни - не могу больше. Сейчас сиденье тебе испачкаю - видать, растрясло меня. Ты думаешь, просто так, что ли, люди в больнице лежат?
Эта простая человеческая просьба его окончательно успокоила. Он усмехнулся:
- До Купанского пару километров осталось. Слинять, что ли, хочешь? Деньги давай! - он остановил машину.
- Да на, возьми, конечно, - я бросил "сотку" на сиденье. - Ты только не уезжай, я один не доберусь. Больной, все-таки. Подожди меня, я быстро.
- Да ладно, подожду, - он приосанился, выпрямился в кресле, расправил впалую грудь. - Только ты это… У меня сдачи нет, ты учти! - начиналось мягкое вымогательство.
- Да Бог с ней, со сдачей, - проныл я. - Ты только не уезжай, - и большими скачками помчался в придорожные кусты.
Я узнал это место: метрах в тридцати от дороги, на небольшом возвышении, между корнями высокой сосны я закопал шуршащий целлофановый пакет. В пакете лежал пистолет, замотанный в промасленную тряпку, и запасная обойма.
Ломая ногти, я разрыл мягкую землю, присыпанную пожелтевшими хвойными иглами, и достал пакет. Сжал холодную рукоять, покрытую рубчатым пластиком, передвинул флажок предохранителя и взвел курок.
Меня разбирал смех - почему, не знаю. Наверное, потому, что все так хорошо складывалось. Теперь у меня есть оружие, деньги, драгоценный перстень и, главное - свобода! А я-то думал, что предстоит нелегкая партия, что опера Пинта будут идти за мной по пятам, а под ногами у них будут путаться агенты Пианиста, но нет! Дудки! Никто не следил за мной!
Некоторое время я внимательно наблюдал за дорогой - я бы не вернулся к машине, если бы увидел, что за нами хвост.
Но НИКОГО не было! Ровным счетом никого!
Тогда я вышел из придорожных кустов и направился к машине, держа пистолет за спиной.
Водитель, дурачок, курил и тряс в такт музыке, доносившейся из динамиков, своей глупой головой. Он нарушил первое, самое главное правило "бомбилы": двигатель ВСЕГДА должен работать, первая передача ВСЕГДА должна быть включена, левая нога - на сцеплении, а правая - на акселераторе. Но, видимо, добрая улыбка луноликого Франклина заставила Усатого забыть об осторожности: он заглушил двигатель и курил.
Я наклонился над открытым окошком и ткнул в него пистолет:
- Командир, вылезай! - сказал негромко, но очень твердо.
Водитель, как и следовало ожидать, оцепенел; пришлось пару раз сунуть ему по репе: не очень больно, но чувствительно; я слегка разбил ему нос и тыльной стороной кисти ударил по губам. Это привело Усатого в чувство, он вылез из машины и тихо заплакал.
- Раздевайся! - приказал я. Он мешкал. - Быстрее! - повторил я грозно. Он начал снимать одежду. - Осторожно, не испачкай! - прикрикнул я; из его разбитого носа сочилась кровь.