* * *
Я плеснул в стаканы коньяку и сел напротив нее.
- Ну что? - не скрывая торжествующих ноток в голосе, сказал я. - Путешествие получилось интересным?
Она равнодушно пожала плечами и как-то чересчур спокойно улыбнулась:
- Оно ведь еще не закончилось.
Признаться, ее тон несколько охладил мой самодовольный пыл. Я ожидал радостного смеха, краски смущения или даже легкой обиды, но никак не равнодушной улыбки!
- Скоро закончится, - уверенно сказал я.
- Конечно… - она казалась задумчивой. - Скоро все закончится. Вот только как?
- Ну, как? Будем надеяться на лучшее, - моя уверенность постепенно улетучивалась.
- Да, мой милый, - мне послышалась в ее голосе грусть. - Надежда - это даже не мечта. Надежда нематериальна; поэтому она и умирает последней. Или не умирает вовсе. В отличие от людей.
- Что ты этим хочешь сказать? Что дорожный секс настраивает тебя на философский лад? - я был язвителен и даже груб.
- Мой мальчик, зачем ты хочешь меня обидеть?
Ненавижу в женщинах это отвратительное свойство; стоит хотя бы раз переспать с ней, и она тут же начинает относиться к тебе немного свысока: сюсюкать, мудро улыбаться, называть тебя "малышом" или "мальчиком" и так далее. Что это? Непроизвольная реализация материнских инстинктов? Не знаю. Не знаю и знать не хочу, но мне это очень не нравится.
- Я вовсе не собираюсь тебя обижать, моя девочка, - я выделил эти слова особой интонацией. - Просто не люблю в людях эту черную меланхолию. Ну что ты сразу начинаешь: "Чем это все закончится?" А чем это должно закончиться? Законным браком, что ли? Я даже не знаю, может быть, ты уже замужем. А? Ты замужем?
- Разве дело в этом?
- Нет? Не в этом? Тогда в чем же?
Она взяла со стола стакан и сделала пару глотков.
- В чем? В том, что мне не хочется с тобой расставаться.
Честно говоря, моему мужскому самолюбию это польстило. Уголки моих губ дрогнули, но я заставил себя скрыть улыбку.
- Вот как? Ну что же? Давай будем встречаться. Напиши мне свой телефон, адрес. Ты ведь живешь в Москве?
Она слабо кивнула.
- Ну вот, - стараясь быть убедительным, сказал я. - Я обязательно тебе позвоню. И даже как-нибудь заеду. Я теперь… тоже буду жить в Москве. Наверное. Понимаешь, при такой службе, как у меня, человек не принадлежит сам себе, - мне показалось, что я нашел хорошую отговорку. - Ну, чтоб тебе было понятнее… Ты смотрела кино про Джеймса Бонда? Так вот: я - российский Джеймс Бонд.
Ее глаза как-то странно заблестели; в полумраке купе было непонятно - то ли от слез, то ли от смеха.
- Какой ты глупый! Российский Джеймс Бонд… Ты совсем еще мальчик. К сожалению, не очень хороший…
- Ну, знаешь… - рассердился я. - Что ты заладила: мальчик, мальчик? Какой я тебе мальчик? Мальчики не носят оружие… И не получают пулевых ранений… И вообще… - я махнул рукой.
- Ты еще не сказал: и не трахают в поезде случайных попутчиц. Так ведь? - закончила она за меня.
- Да! Если угодно, и это тоже! - подтвердил я.
Она молчала. Повисла долгая пауза. Я почему-то почувствовал себя неловко и решил первым нарушить затянувшееся молчание:
- Ну ладно… Не сердись, - примирительно сказал я ей. - Я был неправ. Понимаешь, устал. И эта рана… Да и вообще - у меня выдалась очень трудная неделя… Прости. Мне совсем не хочется под конец омрачать то, что так хорошо начиналось. Мы с тобой еще обязательно встретимся. Вот разберусь с делами - и встретимся.
- Нет, Сашенька. Боюсь, что нет.
- Ну ты что - опять за свое? - я снова начал закипать. - Сказал: встретимся - значит, встретимся.
- Хорошо, - согласно кивнула она. - Пусть будет так.
- Да так оно и будет, - заверил я ее. - А сейчас мне надо отдохнуть. До Москвы еще далеко?
- Не очень. Часов шесть.
- Ого! Целых шесть часов. Этого мне вполне хватит, - я был рад, что разговор перешел в более спокойное русло. - Я посплю, а ты меня разбудишь, если что? Ладно?
- Разбужу, - сказала она и отвернулась к окну.
Все, на этом надо было заканчивать беседы, а то ведь можно бесконечно выслушивать эти бабьи бредни и бесконечно пытаться в чем-то ее переубедить. Я положил пистолет под подушку, деньги - в карман; "дело не в том, что я тебе не доверяю, просто - привычка, выработанная годами", завалился на полку и отвернулся к стене. И действительно, я скоро уснул: крепко и без сновидений.
* * *
Проснулся я от толчка. Знаете, когда поезд трогается, локомотив толкает задом первый вагон, первый вагон толкает второй, и так далее, вплоть до последнего; а уж последнему толкать нечего, и он передает энергию удара обратно, вперед; толчок возвращается к локомотиву, и поезд трогается. А не было бы этого толчка, так и не тронулся бы; буксовал на месте; шутка ли - сдвинуть такую махину?
Первый толчок всегда ощутим; а потом поезд разгоняется бесшумно, очень плавно - почти незаметно.
Но я почувствовал этот толчок - и проснулся. Проснулся и тут же посмотрел в окно - мы медленно набирали скорость. Я перевел взгляд на соседнюю полку: там никого не было. Ее не было! Я рывком вскочил на ноги и проверил, на месте ли ее вещи. Вещей тоже не было. Она вышла! Незаметно скрылась, пользуясь тем, что я спал. Что-то здесь не то! Она ведь собиралась ехать до Москвы? Нет! Тут дело неладно. Я заглянул под подушку и ощупал карманы: пистолет и деньги не пропали.
И все же - что-то было не так. Что-то случилось нехорошее. Я мучительно раздумывал, что же могло случиться, и вдруг понял: перстень! Коробочка с перстнем исчезла!
Я засунул пистолет за пояс и выскочил в коридор. Мы еще находились в пределах станции; я бросился в тамбур. Худая рыжая проводница стояла в дверном проеме с флажком в руке и прижимала острый локоть к пологой груди.
- Где она? - спросил я.
- Кто? - не поняла проводница.
- Ну, эта женщина… Моя попутчица из третьего купе!
- Она только что вышла, - недоуменно ответила проводница.
- Мне тоже нужно выйти, - заявил я; а поезд между тем набирал ход.
- Нельзя, - пробовала сопротивляться проводница, но я заорал:
- Прочь! А не то я сорву стоп-кран! - и не дожидаясь, пока она освободит мне дорогу, я решительно шагнул вперед.
- Да черт с тобой! Прыгай, ненормальный! - закричала проводница, повисая на поручне и едва успевая от меня увернуться; она испугалась, что я вытолкну ее. Честно говоря, я был близок к этому; вздумай она сказать мне еще хоть слово поперек, и я бы в тот же миг выкинул ее на рельсы.
Я прыгнул и, не удержавшись на ногах, растянулся на земле; в нос ударил терпкий запах смоленых шпал. Ладони саднило; я расцарапал их о щебень, которым был засыпан промежуток между путями; хорошо еще лицо не разбил.
Я вскочил и побежал к вокзалу; навстречу зеленой изгибающейся змее, громыхавшей мимо меня.
* * *
Это была совсем небольшая станция. Настолько небольшая и незначительная, что никто не считал нужным заменить перегоревшие лампочки на фасаде вокзала - маленького кирпичного домика с выбеленными известью стенами. Из-за перегоревших лампочек я так и не смог прочитать название; в конце концов, это было не так уж и важно. Какая разница, как называется это проклятое место?!
В здании было пусто; ни единой живой души; везде порядок и чистота; вдоль стен - старые некрашеные скамейки. Под потолком крупная ночная бабочка с громким шорохом билась в матовое стекло плафона; она отчаянно стрекотала треугольными коричневыми крыльями, возмущенно поводила длинными загнутыми усиками, но никак не могла достичь желанного света, попасть в самый центр его мертвящего сияния. Испачканное побелкой стекло надежно отделяло ее от заветной цели; все усилия были тщетны, как она ни старалась. Ее пульсирующая тень нервно металась по потолку.
Я вышел из здания вокзала и вновь окунулся в темноту. Куда же она могла деться? По обе стороны от железнодорожных путей черными неровными глыбами громоздился ночной лес; ветер шелестел в густых кронах спящих деревьев. Он то налетал энергичными порывами, и тогда листья злобно шипели - так, что становилось не по себе; то стихал до едва различимого плеска.
Ну не в лес же она подалась, правда? С чего это молодая красивая женщина побежит ночью в лес? Что ей делать в этом лесу?
Мимо меня она пройти не могла; кроме вокзала, никаких строений больше не было видно - значит, и зайти ей было некуда. Я решил, что надо идти по путям; в ту сторону, откуда мы приехали. То есть - от Москвы.
Вам не приходилось бегать по шпалам? Весьма утомительное занятие: чтобы не оступиться и не сломать себе ненароком ногу, приходится семенить, ведь расстояние между шпалами невелико. Со стороны это выглядит очень смешно, однако я утешался тем, что меня никто сейчас не видит.
Сколько времени прошло, не скажу точно, но вдруг я отчетливо увидел ее; луна показалась из-за верхушек деревьев и осветила железную дорогу. Отполированные рельсы тускло блестели в холодном лунном свете. Совсем недалеко, метрах в пятидесяти впереди меня шла эта женщина.
- Стой! - окликнул я ее, но она даже не обернулась. Не обернулась, но и шагу не прибавила. Я побежал быстрее. Я задыхался; пот ручейками бежал по моей спине и лицу.
- Стой! - снова крикнул я, разозленный. Я видел, как вздрогнули ее плечи; сомнений быть не могло: она меня услышала. Но все равно не остановилась. "Чертова баба!" - выругался я про себя. "Догоню - не знаю, что сделаю!"
Через пару минут я ее догнал; сдернул с нее эту дурацкую шляпу и забросил в кусты; затем крепко схватил за воротник и резко развернул к себе.
- Ну что, сука? - процедил я сквозь зубы, едва сдерживаясь, чтобы не ударить ее: наотмашь, по лицу - так, чтобы хорошенько разбить губы и нос. - На камушки потянуло? Ты знаешь, что чужое брать нехорошо? Верни то, что взяла!
Она стояла и смотрела мне в глаза: совершенно спокойно, словно размышляя о чем-то:
- Зачем он тебе? Зачем ты хочешь вернуть себе то, что тебе не принадлежит?
Эти слова привели меня в бешенство. Я все-таки не удержался и отвесил ей тяжелую пощечину; она еле устояла на ногах.
- Ах, не принадлежит? Неужели ты хочешь сказать, что он принадлежит тебе?
- Нет, - все так же спокойно ответила она, потирая рукой горевшую щеку. - Мне он тоже не принадлежит.
- Зачем же ты его украла, стерва? - меня буквально трясло; но я ничего не мог с собой поделать.
- Я хотела спасти тебя, - отвечала она.
Я расхохотался:
- Ах, спасти! Так, может быть, я тебя еще и благодарить за это должен? Да? Чего молчишь, дура? Ты меня чуть было не подставила! Вот если бы он пропал, тогда бы мне точно пришел конец!
- Нет, - убежденно заговорила она. - Ты ошибаешься! Тебе совсем не нужен этот перстень. Ты не хозяин этой вещи, не надо ее брать.
- Конечно, не хозяин, - согласился я. - Я и не спорю. Но меня попросили отвезти его хозяину, вот я и везу.
- Не надо этого делать. Такие вещи сами выбирают себе владельцев. Лучше забудь про него.
- Что?! - я рассмеялся. - Да ты, по-моему, бредишь! Давай его сюда! Ну! Быстро! - я все никак не мог успокоиться. Черная энергия требовала выхода: я выхватил у нее из рук чемоданчик и что было сил хватил его об рельсы; щелкнули сломанные замки, и чемодан раскрылся; оттуда посыпались ее вещи, но она даже не обратила на это внимания. Она грустно смотрела на меня.
- Ну! Чего уставилась, идиотка? Где перстень? - я сорвал с ее плеча сумочку и вытряхнул оттуда все содержимое. Записная книжка, авторучка, гильза помады, носовой платок, пудреница… Пластмассовый корпус пудреницы от удара о землю раскололся пополам, и в маленькое зеркальце тут же прыгнула луна, будто бы специально дожидалась этого момента.
Вот он! Я увидел маленький футлярчик, обшитый фиолетовым бархатом. Вот он! Дрожащими руками я осторожно поднял футляр и открыл его…
Луна тут же забыла про зеркальце; про все на Земле забыла, кроме этого маленького кусочка, лежащего на моей ладони; она посылала свои лучи только ему; нежилась на безупречных гранях, заставляя его сверкать разноцветными искрами; проникала внутрь, наполняя его голубым свечением…
Какая, в сущности, пошлая вещь! Простой углерод! Дальний родственник угля и карандашного грифеля, однако же нет в них той магии, которая заключена в холодном сверкании бриллианта. В них нет загадки. Твердости. Силы.
Ведь вот чем, пожалуй, бриллиант привлекает людей: этот камень - словно символ смерти. Ее материальное воплощение. Ну посудите сами: сколько бы вы ни держали его в руках, он всегда будет оставаться холодным; им можно резать стекло, царапать железо… Он вечен. Он холоден. Его блеск завораживает… Не так ли и смерть - единственное, к чему мы постоянно стремимся: осознанно и неосознанно?
Я бережно закрыл футлярчик, погладил его и поцеловал; приложиться губами к самому камню я не решился. Нашелся! Ну и хорошо!
Я засунул футляр за пазуху и только теперь смог наконец перевести дух. А она все это время молча стояла рядом.
- Ну что? Так и будешь тут стоять? - спросил я ее. - Пойдем на станцию, посмотрим расписание: может, сядем на какой-нибудь проходящий поезд.
Она кивнула.
- Вещи-то собери…
Она покачала головой:
- Теперь в этом нет смысла…
- Ну, как хочешь, - я положил руку на ее мягкие ягодицы и подтолкнул вперед. И тут… Вы не поверите, но меня обуяло такое сильное желание, что я снова не смог с собой совладать.
Я набросился на нее сзади, повалил в кусты и, страшно торопясь, ломая ногти обо всякие пуговицы, молнии и крючки, принялся ее раздевать.
Она не сопротивлялась. Она только заплакала: тихонько, как плачут чем-то сильно обиженные дети, когда они одни, и никого из взрослых рядом нет. Меня это возбудило еще больше. Я терзал ее, заламывал руки, сильно сжимал пальцами лицо и даже чуть было не разорвал ей рот. Она не сопротивлялась. Она тихонько плакала…
* * *
Потом мы сидели в здании вокзала на качающейся некрашеной скамейке; совершенно одни, и только бабочка из последних сил билась о плафон.
Я посмотрел расписание: пожелтевший лист бумаги в растрескавшейся рамке под засиженным мухами стеклом.
- Через пятнадцать минут поезд. Стоянка - одна минута. На нем мы доберемся до Москвы.
- Я не поеду, - сказала она. - Я останусь здесь.
Я пожал плечами:
- Как хочешь… Дело твое.
Мы замолчали. И вдруг - меня пронзила одна простая мысль! Как же она раньше не приходила мне в голову!
- Скажи! - спросил я у нее. - Скажи, как ты узнала, что у меня есть перстень. ОТКУДА ты это узнала?!
Она улыбнулась:
- Я все про тебя знаю… Знаю, что до восьми лет ты писался в постель; знаю, что тебя часто бил пьяный отец; знаю, что ты лишился девственности в двадцать два года, потому что у тебя было много прыщей, и ты стеснялся подходить к девочкам; знаю, что однажды компания пьяных подростков забила насмерть случайного прохожего, и ты был среди них… Я знаю про тебя ВСЕ; даже то, что ты сам хотел бы забыть…
- Подожди, - опешил я. - Откуда такая информация? Тебе известно все… Но откуда? А-а-а… Ты следила за мной? Ты - агент Пианиста? - я даже хлопнул в ладоши - так меня поразила эта догадка. - Так вот оно в чем дело! Но как же ловко вы все подстроили: получилось, что не ты шла за мной; а я преследовал тебя! Надо же! Сели в один вагон, в одно купе… Но я хочу тебе сказать вот что: это хорошо, что ты остаешься здесь. Мне не нужны соглядатаи! Я уезжаю! Один! Ищите ветра в поле! Я увезу с собой перстень! И продам его! У меня будет куча денег! Так и передай своему придурку-шефу: мол, плакали твои денежки… Потерялся перстенек. И Саша Беленов пропал. Нет больше Саши Беленова! У него теперь - другое имя, другая биография, другая жизнь…
- Глупенький! - с жалостью тихо произнесла она. - Я и есть твоя жизнь…
Я расхохотался ей прямо в лицо.
- Ну, знаешь… На этот счет есть разные точки зрения.
Подошел поезд. Я вскочил на подножку, сунул проводнику деньги.
Она так и осталась сидеть на скамейке. Она не двинулась с места.
Поезд тронулся. Он быстро набирал ход и скоро скрылся в темноте. Маленькая станция, а вместе с ней и эта странная женщина исчезли из виду… Навсегда…