– Это кассирами и менеджерами не берут. – Сигарета под широкой ладонью Зарудного лопнула, табак и клочки папиросной бумаги рассыпались по столу. – И старшими менеджерами тоже. А вот в управляющие берут. Особенно таких, которые, как наш господин Никитин, привлекались за экономические преступления. Да сегодня, Шпола, вся эта "экономика" и преступлением не считается – такой бизнес везде раскручивается. Но для меня, Андрей, как там тебя по батюшке?..
– Петрович, – подсказал Шпола.
– …это не имеет значения. Мне, Андрей Петрович, сорок четыре, я еще те времена помню, когда валютчики и спекулянты шли под суд и садились! Это сегодня они герои и жертвы режима. Я еще и других героев знаю, самоновейших – жертв преступной власти. При Кучме их притесняли, при Ющенко гнобили, еще время пройдет – новые объявятся. В общем, Шпола, знаю я этих бизнесменов как облупленных. Никитин позволил Момоту таких бойцов в службу безопасности набрать, а тот и рад стараться. Обратно в ментовку им дороги нет, как и дружку твоему закадычному…
– Неудачный пример. Горелый не бандит и никогда им не был.
– Ну да, и не оборотень в погонах. Всего лишь подержал пару мужичков сутки под замком, попрессовал, используя служебное положение, и денежки за это получил. Кстати, о Горелом, перепуганная вдова описала мне вечернего посетителя, и кого-то мне это описание сильно напомнило. Я парням поставил задачу: пусть откатают пальчики в помещении, потерпевшая покажет, за что там брался непрошеный гость. Пропустим через картотеку, установим личность… Или все-таки сам признаешься, что Горелого к Коваленко послал?
– Никуда я его не посылал! – возмутился Шпола.
– Ну да, сам пошел. По собственной инициативе… – Зарудный взял чистый лист бумаги, начал сворачивать кулечек. – А зачем? Потерпевшая говорит, что о какой-то прорицательнице расспрашивал. Но это же бред, верно?
– Бред, – согласился Шпола. – Но чистая правда.
– Ты что имеешь в виду?
– Я не знаю, зачем Сергей к ней пошел. Не знал даже, что он туда собирается. Но вернулся он с очень любопытным результатом – ему стало известно об этой самой прорицательнице. И мы с ним…
– Выбрось это из головы, Андрей Петрович, – проговорил Зарудный, собирая то, что осталось на столе от сигареты, в аккуратный кулечек. – Не было бы у нас информации о долгах Коваленко, может, и взялись бы мы всерьез за эту самую вашу ворожку… или ведьму. А теперь, – скомканный кулечек исчез в могучей ладони, – это всего лишь дело техники. Мы уже никогда не узнаем, зачем на самом деле Коваленко приходил в полицию. Может, ведьма эта – часть какой-то оперативной комбинации Саши Момота, он был мастер на подобные штучки. Обязательно вызовем ее, допросим, но не о ней сейчас речь, будь она неладна. На Коваленко наезжали. На него давили, всячески прессовали. Угрожали ему. А через час после того, как он все-таки решился прийти к нам, хотя так и не подал заявления, Коваленко исчез. Ну а рано утром его труп с дырой в черепе выбросили из машины у калитки его собственного дома. Типичный случай прямого запугивания, разве нет?
Шпола не мог с этим не согласиться.
– Дальше. Почему я говорю тебе все это без свидетелей, Андрей Петрович? – Зарудный через весь кабинет отправил скомканный кулечек в корзину для мусора. – Ты нормальный мужик и все поймешь. На самом деле Саня Момот тоже неплохой мужик. Ты знал его?
– Видел пару раз… – Шпола все еще не понимал, куда клонит начальник.
– Ну а я с ним когда-то… А! – Подполковник неожиданно отмахнулся от накативших воспоминаний. – Есть у меня его координаты. Сам позвоню, попробую договориться. На него самого Никитин давит, иначе долги не выбить. Да и особо не с кем Сане работать, кроме отморозков. Короче, он должен понять: лучше отдать исполнителей, уволив их задним числом. Мы закроем дело, а он свои выводы сделает.
Теперь Зарудный смотрел Шполе прямо в лицо, и опер мгновенно уразумел еще одну вещь: подполковник с капитаном – начальник уголовного розыска с опером "убойного" отдела – обычно подобных разговоров не ведут. И такие вещи согласовывают крайне редко. Потому что опер – человек маленький, ему ставят задачу – он выполняет. Из своих неполных тридцати двух Шпола уже лет десять жевал полицейский хлеб, поэтому знал: о таких делах подполковники договариваются не с капитанами, а как минимум с полковниками… если не с генералами.
Словно прочитав его мысли и уловив сомнения, Зарудный поднялся, обошел стол и опустился на стул рядом с Андреем. Заговорил доверительно:
– Ты ведешь это дело, ты его и закроешь. Ситуация весьма неоднозначная: Момот здесь скорее наш союзник, чем противник. И я сделаю все, чтобы не поднимать шума вокруг смерти Коваленко. Можешь представить, что начнется, если убийца, который нажал на курок, потащит за собой бывшего полковника полиции, тот – банкира Никитина с его темным прошлым, банкир задействует свои связи в Сумах и Киеве, и к нам в управление пришлют толпу долболобов – для выяснения обстоятельств. И что окажется в сухом остатке? Все тот же придурок, который нажал на курок. Ну, может, еще и ведьму твою к нему неведомо каким боком присобачат. Понимаешь? В общем, если с Момотом получится договориться по-хорошему, все необходимые концы у тебя окажутся.
– А если не получится?
– Тогда уже по полной программе, Шпола. Но имей в виду, Момот далеко не дурак, с ним ухо надо держать востро.
Стремительно поднявшись, Зарудный прошел на свое место во главе стола и, усевшись, потянулся за мобильным. Прежде чем позвонить, добавил:
– Пусть пока все идет своим чередом. Докладывать будешь мне лично. Сейчас вали спать, но чтобы в восемь как штык был тут. Дел – выше крыши. Можешь воспринимать это как личную просьбу, а можешь – как приказ.
Шполе было ясно – разговор окончен. По крайней мере, на этом этапе. Он кивнул и направился к выходу.
– Там в коридоре дружок твой должен сидеть, – раздалось за спиной. – Скажи, пусть зайдет… примерно через полчаса.
Горелый все это время действительно томился в пустом предбаннике, даже успел слегка вздремнуть.
Ничего не объясняя, молодые оперативники, доставившие Сергея в управление, привели его в какой-то кабинет, записали с его слов все данные – он продиктовал их старательно, даже чересчур старательно, – после чего зачем-то "откатали пальчики", сунули ему пару салфеток, чтобы вытер руки, и только после этого переместили сюда. С задержанным остался один из оперов.
О том, с чем связано это неожиданное задержание и чем вся эта ситуация могла обернуться, Сергей старался не думать. Вопросов он не задавал: статус подчиненного в полиции мало чем отличается от статуса заключенного – ни от того, ни от другого здесь практически ничего не зависит. Будь ты хоть опер, хоть зэк, все равно остаешься винтиком огромной и неповоротливой системы и никакие твои действия, даже очень правильные и сто раз выверенные, не в силах ускорить работу громадного механизма. Инициатива наказуема по обе стороны колючей проволоки, поэтому лучшее, что ты можешь сделать, будучи в рамках системы, – не суетиться. Пока ничто не угрожает тебе лично, плыви себе по течению – куда-нибудь да вынесет.
В свое время Горелый верил, что инициатива в оперативной работе кому-нибудь да нужна. Не хотелось мириться с положением тупого исполнителя. Но вскоре стало ясно: самое ценное в оперативной работе – та самая халтура, за которую брались многие, и с его арестом и осуждением эта практика не прекратилась. Сергей знал это по себе и подозревал, что и другие коллеги берутся за левак не только ради солидного дополнительного заработка, хотя деньги, по меткому замечанию актера Миронова в старой советской комедии "Берегись автомобиля", еще никто не отменял. Вместе с тем, работая налево, оперативник – настоящий оперативник, разумеется, – чувствовал себя свободным от всякого рода инструкций, которые в большинстве своем противоречили одна другой, связывали руки и убивали не только инициативу, но и само желание ее проявлять.
Угодив за решетку, Сергей не обнаружил там для себя ничего нового: он и раньше знал, что на зоне каждый сам за себя и в процесс выживания администрация колонии никогда и никаким образом не вмешивается. Вроде бы было достаточно того, что вертухаи охраняют, а "кум", то есть начальник оперативной части, хочет знать всего несколько вещей: не готовит ли кто-то побег; кто кого и за какие грехи намерен "подрезать"; каким образом и кем в зону доставляются наркотики, спиртное, а порой даже проститутки и любовницы авторитетов.
Для того чтобы поддерживать в колонии видимость порядка, большего и не требовалось.
Поэтому, сообразив, что в лице молчаливых парнишек-оперов, выполнявших приказ подполковника Зарудного, его подхватило какое-то новое течение, Горелый на всякий случай проанализировал события последних суток и пришел к выводу, что особых проблем не предвидится. Поэтому поудобнее устроился на казенном стуле, прикрыл глаза и отдался на волю этому течению.
Это длилось до тех пор, пока из кабинета начальника не вышел Андрей Шпола. Вид у него был весьма озабоченный.
Зарудный вызывал бывшего зэка к себе.
Ну-ну…
Едва Горелый переступил порог кабинета и аккуратно прикрыл за собой дверь, Зарудный поднялся из-за стола. Но не затем, чтобы встретить бывшего подчиненного с распростертыми объятиями. Подполковник прошагал через весь кабинет к массивному серому несгораемому шкафу, стоявшему в углу, на ходу нашарил в кармане связку ключей, безошибочно отыскал нужный и с лязгом отпер дверцу.
Рука полковника нырнула в стальное чрево.
Сергей усмехнулся про себя: ничего не меняется – и раньше подполковник держал там спиртное.
Рука и в самом деле вынырнула из сейфа с бутылкой коньяка.
Початой. Чуть-чуть, но все-таки початой. Закупоренные бутылки здесь долго не держались, хотя алкоголь в сером сейфе не переводится никогда.
Словно прочитав его мысли, Зарудный вернул коньяк обратно, а вместо него извлек черную с золотом фирменную коробку. Виски. Односолодовый, двенадцатилетней выдержки. Зарудный водрузил коробку на стол для заседаний, вытащил из нее квадратную бутылку и пристроил рядом пару стаканов, предварительно выплеснув из одного остатки минералки. Продолжая стоять посреди кабинета, Сергей невозмутимо наблюдал за тем, как он свинтил пробку и наполнил стаканы: один до краев, другой до половины. Полный придвинул к краю стола, предлагая, таким образом, Горелому подойти ближе.
– Ладно, я не гордый, – буркнул тот, шагнул вперед, взял стакан и одним махом осушил его, а потом резко выдохнул.
– С возвращением. – Зарудный тоже выпил до дна, но без спешки, небольшими глотками.
Волна опьянения накрыла Горелого еще до того, как хозяин кабинета вернул свой стакан на стол. Комната качнулась, как шлюпка в шторм, на мгновение потемнело в глазах. Но усталость от многодневного питья содержала в себе и опыт: сделав еще несколько глубоких вдохов-выдохов, Сергей положил правую руку на спинку ближайшего к нему стула, перенес на нее вес тела и удержался на ногах. Качка не прекратилась, но стала не такой интенсивной. Вернулась приятная легкость, захотелось полностью расслабиться, а может, даже и усилить эти ощущения, но в кабинете подполковника Зарудного расслабляться бывшему зэку не стоило.
– Считай обменялись рукопожатиями…
Полковник плеснул себе на донышко, потянулся к стакану Сергея, но тот успел накрыть его ладонью.
– Как знаешь, – пожал плечами подполковник.
В недрах сейфа нашлась переполовиненная шоколадка. Зарудный накрошил ее квадратиками прямо на обертку, выложил посреди стола, после чего оперся на свой край, снова пригубил виски и закурил. Перехватив взгляд Горелого, протянул ему пачку.
Тому уже давно хотелось курить: сигареты закончились еще у дома Шполы. Что ж, надо быть последовательным: угощался подполковничьим виски – не отказывайся и от курева.
– Отдохнул? – поинтересовался Зарудный, с наслаждением затягиваясь.
– А я и не устал, – в тон ответил Горелый.
– Оно и видно. Соскучился по работе? Чего тебя к вдове Коваленко понесло? Ты кто такой вообще?
– Лицо без документов. Но со справкой. И соответствующими гражданскими правами.
– Надо же!
– А что? В том числе с правом общаться с кем угодно без ограничений.
– Без ограничений, говоришь? Звучит, как реклама сотового оператора… – В голосе Зарудного не было ни злости, ни раздражения – говорил, как строгий отец или старший брат, наставляющий неразумного младшенького. – За себя ты уже отсидел…
– Не только за себя, – вставил Сергей.
– Об этом потом. – Зарудный сделал еще одну затяжку, отставил стакан, метнул в рот квадратик шоколада, прожевал, морщась. – Повторяю: за свои дела ты отсидел. Паспорт получишь без проблем. Будут проблемы – все решим на раз. В деле, которым сейчас занимается твой друг Шпола, ты не свидетель, не подозреваемый, не потерпевший и уж точно не жертва. А пока у тебя нет документа со штампом о регистрации по месту проживания, ты, Сергей Горелый, бомж, освободившийся из мест лишения свободы. Сечешь? И никакого участия в оперативно-разыскных мероприятиях принимать ты не можешь. Подобные действия при желании можно трактовать как нарушение закона. По крайней мере, как административное правонарушение. Ясно?
– Я могу идти? – Отпустив спинку стула, Горелый сделал шаг назад.
– Нет, не можешь. – Зарудный, заранее отметая всякие возражения, снова разлил виски по стаканам – на сей раз совсем понемногу. – И не смотри на меня так, и не скрипи зубами. Во-первых, эмаль посыплется, а во-вторых, для тебя же будет лучше, если ты сейчас поедешь к матери и отсидишься у нее по-тихому хотя бы месяц. Максимум – полтора.
– И что потом?
– Ты же сам сказал – не только за себя отсидел. Напомню, если забыл: твоя проблема и вина, Горелый, только в том, что ты попался. Не ты, так другой пошел бы, как интеллигенты выражаются, на жертвенный алтарь. Ты же по полной отсидел?
– На шесть месяцев меньше. С хвостиком.
– Что еще за хвостик?
– На шесть месяцев и двенадцать дней. Мелочь, а приятно. Хотя, – Горелый бросил уже слегка утративший резкость взгляд на тлеющий кончик сигареты, – кому как. Вам приходилось сидеть шесть месяцев и двенадцать дней, пусть даже не на зоне, а просто в камере?
– Не начинай. – Зарудный снова глотнул виски. – Сиделось тебе нормально, единственное неудобство – ограничение свободы. А в пределах колонии никто твою свободу вообще не ущемлял. Я же постоянно держал руку на пульсе, контактировал с некоторыми людьми. Потому и отбывал ты свой срок не сказать, что у Христа за пазухой, но и не в самых худших условиях.
При этих словах Сергей непроизвольно коснулся шрама на щеке.
– Я в курсе, – кивнул Зарудный, не упустив этот жест. – Даже знаю, при каких обстоятельствах ты эту свою особую примету заработал. Ну извини, зона – это не курорт, народ всякий попадается, а человек человеку волк. В особенности в таких… гм… экстремальных условиях. Я ведь тебя не просто так искал, а для серьезного разговора.
– А мы что сейчас, шутки шутим?
– Не здесь нам надо было встретиться. И не так. Ты же знаешь, Горелый, я своих не сдаю.
– В самом деле?
– Ты свое условно-досрочное получил, поскольку кое-что понял. Обижаешься? Ну понятно: все грешат, а одного – в козлы отпущения… Короче, Горелый, хотя мне сейчас не до тебя, поговорить мы должны, поэтому тебя сюда и привезли. Так вот, слушай внимательно: месяц гуляешь, не полтора – это будет уже чересчур. Пусть пока кое-что утрясется, взять хотя бы эту историю с ведьмой, чтоб ей… А через месяц ты мне звонишь – запросто, без этих своих штучек, – или я сам тебя найду. Есть возможность нормально работать и жить по-человечески. Одному моему знакомому люди нужны – с опытом вроде твоего…
– Тюремным, что ли?
– С опытом оперативной работы. – Зарудный не обратил внимания на ироничный тон Сергея. – Работа в Глухове, чтобы ты здесь, в Конотопе, не отсвечивал. Тебя же все равно здесь ничего не держит. Сначала комнату выделят, со временем и нормальное жилье. Об одном прошу: весь этот месяц веди себя по-человечески. Договорились?
– А эта блатная работа – приз за хорошее поведение?
– Я бы на твоем месте, Горелый, не выеживался.
– Так вы и не на моем.
Полный стакан виски на пустой желудок сделал-таки свое дело. Контролировать эмоции Сергею становилось все труднее. Да и притворяться, что все в порядке, не хотелось.
– Что тебе не нравится?
– Мне?
– Тебе.
– Все нравится. Ваше предложение нравится. Виски классный. Отношение к товарищу по оружию. А четыре с половиной года на киче – так и вообще полный кайф! Я свободен?
– У тебя ж в справке так и написано, ты сам сказал, – криво усмехнулся Зарудный.
– Ну а сечас я свободен? Могу покинуть кабинет?
– Можешь. Понимаю, в тебе сейчас обида говорит. Но это пройдет. Ты лучше поразмысли над всем этим в спокойной обстановке и все взвесь.
– Взвесить? Как на базаре взвешивают, обвешивая через раз?
– Иди уже, – вздохнул Зарудный. – Вижу, надо нам с тобой еще раз потолковать… Тебя отвезут, куда скажешь, потому что среди ночи, да еще и в таком состоянии, опять во что-нибудь вляпаешься.
– Я и на своих двоих дойду. Не беспокойтесь…
Слегка покачнувшись, Горелый шагнул к столу, бросил окурок в свой стакан, послушал, как тот зашипел в коричневатой сорокадвухградусной жидкости, почему-то подмигнул подполковнику, круто развернулся и вышел. Зарудный отметил про себя – не вполне уверенным шагом.
Дальнейшего подполковник видеть не мог. Зато молодой опер, как раз торопившийся в кабинет начальника, зафиксировал, как Сергей Горелый в приемной развернулся лицом к двери кабинета, пошире расставил ноги для устойчивости, согнул левую руку в локте и хлестко ударил по ее сгибу ладонью правой. Продемонстрировав эту фигуру закрытой двери, он снова развернулся и вышел в коридор. Больше он ни разу не оглянулся.
Разумеется, докладывать об этом начальству опер не стал.
Утром, явившись в управление, Андрей Шпола обнаружил, что там уже полным ходом воплощается в жизнь худший из вариантов – тот, которого так не хотел Владимир Зарудный. А именно: договориться по-хорошему с Момотом не удалось, и это означало, что действовать придется совершенно самостоятельно и на опережение.
Собрав у себя "убойный" отдел в полном составе, подполковник сообщил операм последние новости, потому что теперь это дело касалось не только Шполы, хотя тот по-прежнему вел его.