Пришел Бодо… Он был серьезен, но скрыть свое удовлетворение не мог; его выдавали сверкающие радостью глаза.
- В чем дело?
Я отстранил Монтескью и сел на столе.
- Итак, вы довольны, Бодо?
- По правде сказать, разве мы не этого ждали?
- Этого ждали ВЫ… Вы видели, что произошло в начале десятого раунда?
С помощью весьма выразительной мимики он дал мне понять, чтоб я замолчал.
- Не будем говорить об этом, Боб.
- Напротив, поговорим именно об этом… И ни о чем другом! Если б Жо после удара буквально не подхватил меня, мне б отсчитали до десяти, я был оглушен, как никогда еще за всю свою проклятую карьеру!
Бодо сел рядом со мной на массажный стол. Кати готовила мою одежду… Монтескью мыл руки… Стефани бесцеремонно уставился на нас, не выпуская бутылку из руки.
- Боб, я предупредил тебя, что Жо сильней…
- Согласен, он мне это доказал. Ну, а я предупредил его, что не нуждаюсь в подарке!
- У тебя даже не было сил от него отказаться. Послушай, малыш, ты был замечательным боксером, ты заслуживаешь того, чтоб закончить карьеру без единого нокаута на своем боевом счету… Он поступил правильно!
- Замечательный боксер имеет право на подобные одолжения не больше, чем какое-нибудь ничтожество, Бодо! Заявляю вам следующее: раз дело обстоит таким образом, я немедленно расстаюсь с рингом! Благодарю за подарок, и можете убираться подальше вместе со всей вашей мерзкой компанией…
Он не рассердился.
- Если ты уйдешь сейчас, Боб, звание не достанется Жо. Будут предварительные встречи, из которых сумеет извлечь выгоду Петручи…
- Ничего не поделаешь, ему надо было действовать начистоту…
Кати положила мои брюки на стул и подошла к нам поближе. Она была бледна, ее глаза выражали явное неодобрение.
- Боб, - сказала она, - я запрещаю тебе так говорить. Жо сегодня был великолепен. Из любви к тебе, он пожертвовал блестящей возможностью одержать досрочную победу над чемпионом Европы! Вы на вашем жаргоне называете это подарком, а я называю героизмом! Если голос оскорбленного самолюбия звучит в тебе сильнее голоса сердца, значит, ты не тот человек, которого я люблю… Значит, ты всего-навсего жалкий зазнайка, испорченный славой! Ты согласишься на второй матч с Жо, ты не можешь поступить иначе. Теперь он заслуживает этого вдвойне.
Я занес руку для пощечины. Бодо удержал меня. Я обвел их всех взглядом: Стефани, скрывая неловкость, пил пиво… Монтескью укладывал свои флакончики в клеенчатую сумку…
- Отлично… Я сделаю как вы хотите. Но поторопитесь, чтоб скорее покончить с этим. Мне не терпится заняться выращиванием цветов!
Боксер приподнялся на локте и словно окинул взглядом бескрайние пространства. Затем вновь опрокинулся навзничь.
Рефери в очередной раз опустил руку и произнес:
- …Шесть!
"УЧЕНИК ЕДВА НЕ ПРЕПОДАЛ УРОК УЧИТЕЛЮ!"
Прочитав статью, я отшвырнул газету. Артуро, мой лакей, с видом немого осуждения подобрал ее и аккуратно сложил.
- Бросьте-ка эту гадость в огонь! - приказал я.
Скомкав газету, он послушно бросил ее в камин. Вначале она слабо тлела, распространяя густой коричневатый дым, потом загорелась… Я смотрел, как она пылает, и испытывал при этом чувство удовлетворения, что, впрочем, было весьма глупо. Это ежедневное издание выходило тиражом пятьсот тысяч экземпляров, и вряд ли мне удалось бы спалить все!
И потом то, о чем в ней писалось, отражало истину. Только не "едва", а ученик УЖЕ преподал учителю урок.
В общем, пресса считала результат справедливым, однако все репортеры высказывали уверенность, что в матче из пятнадцати раундов я бы проиграл… Итак, уже начинали плести венок, вернее, чемпионский пояс для Жо Андрикса…
Одно то, что он выстоял против меня до конца, являлось подвигом. Но чтоб он заставил меня дважды пережить неприятный момент - это выходило за рамки самых смелых прогнозов.
Лежа на диване, я заново переживал свою обиду… Мысль о повторном матче приводила меня в ужас. Я знал, что проиграю. Это было ясно как дважды два четыре. Нокаутировать Жо почти невозможно, а сила и, главное, неожиданность его ударов заставят кого угодно сложить оружие.
К тому же в матче на звание чемпиона он выложится до конца, и я получу нокаут. И теперь он не станет меня поддерживать. Впрочем, то, что ему удалось это сделать в прошлый раз, было просто чудом! Чудо, что я не рухнул тут же на месте! Чудо, что я был почти прислонен к канатам… Чудо, что у него хватило сил меня поддерживать, одновременно нанося удары…
Да, в перспективе меня ожидает мастерский нокаут. После этого, узнав о моем уходе с ринга, скажут, что Жо меня "уничтожил", и его репутация от этого лишь укрепится.
Но больше всего меня бесило не поражение - оно было естественным, а потом, как справедливо заметила Кати, от этого не умирают, - а то, что мне его нанесет этот мальчишка, к которому я привязался, которого я по-своему опекал, воспитывал… Которого я обучил кое-каким из своих секретных ударов, разящих теперь меня самого.
Пришла Кати с осенними листьями в руках. Для того чтоб сохранить их всю зиму, она, как и каждую осень, подержит стебельки в глицерине. От холода у нее разрумянились щеки.
Кати не сердилась на меня за вчерашнее. Впервые в жизни я чуть было не поднял на нее руку. Но она понимала, что виной тому лишь мои расшатавшиеся нервы.
- Прохладно, - сказала Кати.
Она подошла меня поцеловать. Я любил ее, как может любить потерпевший кораблекрушение свой остров. Когда она наклонилась, красивый желтый лист, отделившись от букета, упал мне на щеку. Я взял его в руку - он был нежный и холодный, как губы Кати.
Вдруг несколько раз прогудел клаксон, подавая условный сигнал. Я узнал его. Мы с Кати переглянулись.
- Похоже, это Жо, - тихо сказала она.
- Я не желаю его видеть!
Вчера после матча, пока этот идиот принимал поздравления, я, воспользовавшись служебным выходом, потихоньку удрал. Я воздержался от рукопожатия, но Жо, наверное, хотелось получить от меня благодарность. Он пришел для этого ко мне домой.
- Боб, будь приветлив с ним, прошу тебя!
- Ох, послушай, Кати… Неужели ты не понимаешь?..
- Да нет же, понимаю, только повторяю еще раз: гордыня - это мелкое чувство… Оно никогда не сулит добра… А ты, дорогой, ты ведь сама доброта…
Она поцеловала меня. Я еще ощущал вкус ее губ на своих губах, когда в комнату вошел Жо Андрикс. На сей раз он был без цветов.
Он кашлянул, как делают в театре, когда хотят, так сказать, известить о своем присутствии. Этакое нарочитое деликатное покашливание.
Мы посмотрели на Жо. У него был ликующий вид… Он был так счастлив, так мил… Я испытал к нему чувство такой ненависти, какой не испытывал еще ни к кому, и я решил, что убью его.
Понимаете, это было потребностью. Мне нужна была его смерть для поддержания собственной жизни. Его смерть стала бы для меня необходимым топливом.
Бывает, на протяжении жизни не один раз пожелаешь смерти своего ближнего. Но в моем случае это было больше, чем пожелание, то была, повторяю, настоятельная необходимость.
Приняв решение, я почувствовал себя освобожденным.
- Я вам помешал? - спросил Жо.
Он покраснел от смущения и немного от ревности - опять- таки из-за Кати. Я уверен, вчера он сделал "это" для нее, а не для меня.
- Привет, Жо… - вздохнул я. - Пришел посмотреть на свою жертву?
Он пожал плечами.
- Что-то эта жертва не внушает особой жалости…
Катрин поцеловала его:
- Вы очень хороший мальчик, Жо.
Он не знал, что сказать. Я встал.
- Необычный матч, а, Жо?..
- Да уж… Я бы не хотел его повторить…
- Однако придется… Ты еще не знаешь когда?
- 14 декабря… - вырвалось у него.
Он уже повидался с Голдейном и прочими… Этим господам сильно не терпится… Через три недели! Хорошо еще не нарушили шестидневный срок, который должен отделять один поединок боксера от другого.
Жо смутился.
- Господин Голдейн вызвал меня сегодня утром, чтоб узнать, хватит ли мне этого времени на подготовку…
"Мерзавцы! Его они вызвали! Его, этого начинающего мальчишку! А меня, чемпиона Европы, даже не спросили…"
- Вы полагаете, это слишком скоро, Боб?
- Нет! Чем раньше, тем лучше. Я сказал вчера об этом Бодони. Ты станешь чемпионом Европы еще до конца года. Неплохой новогодний подарок, а?
- Не говорите, Боб… Еще ничего не известно.
- Ты прекрасно знаешь, что это не так… Кстати, спасибо за твою бесценную помощь вчера. Если б не твоя спасительная рука, мне бы отсчитали до десяти!
- Ну что вы… - вяло возразил он.
Лицемер! Изображает святую простоту… Я б выбил ему зубы каблуком! И как я мог испытывать симпатию к этому мальчишке? Если он и пожалел меня накануне, то прежде всего потому, что его попросил об этом Бодони… И потом…
Я быстро обернулся к Кати: она смотрела на нас задумчивым взглядом.
Он замечательный боксер, не правда ли, Кати?
- И мне от вас здорово досталось, - заверил Жо. - Особенно первый раз. Я думал, будет нокаут!
- И все-таки ты меня поддержал?
- Это естественно…
- Жо, я хотел бы знать, что тобой руководило. Когда дерешься на ринге, пусть даже с другом, о чувствах забываешь… Лично у меня была лишь одна мысль: разделаться с тобой…
Он пожал плечами.
- С вами другое дело, Боб. Вас не проймешь. А я…
- А ты, ты сентиментальный юноша. Тебе бы ходить с цветочками в зубах, чтоб люди знали…
Мой тон его удивил. Он нахмурился.
- Боб, когда я увидел ваш помутившийся взгляд, я испугался и…
- И?
- Мне стало стыдно… немножко… Не знаю, как вам объяснить… И давайте не будем больше об этом!
Вскоре он ушел, отказавшись от приглашения Кати пообедать вместе с нами.
Во второй половине дня позвонил Голдейн. Господин Золотая Пасть делал мне честь, извещая, что матч-реванш состоится в следующем месяце, четырнадцатого числа.
- Знаю. Я видел Андрикса, он мне сказал…
Голдейна это мало взволновало.
- Вы провели вчера отличный бой, Тражо. Вначале присутствовала некоторая вялость и скованность, но в общем это было великолепно. Думаю, публике понравилось, думаю, что 14-го вы недурно заработаете…
- Чем больше, тем лучше, учитывая, что это в последний раз!
- Не беспокойтесь. И знаете, у меня относительно вас есть кое-какие планы на будущее!
- Да что вы? Не может быть!
- Да-да! Не надо бросать бокс, Тражо… Можно будет еще заработать. Я выставлю вас против Кауи, потом против Дюроше!
- Ну конечно, на мне будут проверять второразрядных боксеров, а потом я стану продавать программки, чтоб достичь вершин в своей карьере…
- Но…
- Послушайте-ка, Голдейн, вы всего-навсего жалкий работорговец, и если есть справедливость на этой чертовой планете, то вы отправитесь в преисподнюю…
- Вы, хам… - прорычал он. - Неужели вы думаете, я стану терпеть оскорбления от конченого боксера!
Я повесил трубку! Он перезвонил через пять минут. К телефону подошла Кати и с присущим ей тактом уладила дело.
А я больше не желал слушать об этих вещах, у меня были другие заботы: смерть Жо, например!
Столь ужасающее решение - убить Жо - покажется вам примитивным в своей жестокости. Как! Вопрос чрезмерной профессиональной ревности, и я переступлю барьер! Я стану убийцей, я? Я, миролюбивейшее существо на свете? Невозмутимый папаша нашего бокса?
Представляю вашу реакцию, однако позвольте вам сказать, что такой взрыв был непонятен и мне самому.
Если бы, вернувшись неожиданно домой, я застал свою жену в объятиях Андрикса и в состоянии аффекта убил его, вы бы сочли это допустимым. Ну вот, столь же губительное чувство я испытал в ту минуту, когда он вошел ко мне с этим своим милым выраженьицем на лице. Разница только в том, что я не прикончил его тут же… Но для меня он умер именно в тот момент, остальное было лишь воплощением. Пусть мне не говорят о предумышленности! Она касается преступной мысли, а не самого убийства. Разумеется, это трудно допустить, еще труднее объяснить, однако я пытаюсь и очень хотел бы, чтоб вам открылась вся глубина моего отчаяния…
За целый день я не произнес и десяти слов. Кати не нарушала моего молчания, видя в нем выражение печали. А я, затаившись в своей горечи, как паук в паутине, перебирал в уме все возможные способы убийства Андрикса.
Можно было, например, подстроить что-нибудь с его машиной - он ездил как ненормальный… Но я подумал, что автокатастрофа может повлечь за собой и другие жертвы, и отказался от этой идеи. Потом мне пришла в голову мысль его отравить. Но не мог на это решиться… К яду прибегают трусы. Это оружие женщины или шпиона. Напрасно я уговаривал себя, что важен результат, я чувствовал тем не менее, что какие-то человеческие границы не в состоянии переступить.
Лучше всего было бы напасть на него где-нибудь в переулке, предварительно обеспечив себе алиби…
Чем больше я об этом думал, тем больше склонялся к последнему решению. Однако оно было не из легких. Я знал, что Жо тренируется в небольшом зале и покидает его около семи вечера. В это время года на улице уже настоящая ночь!
Поскольку он оставлял свою машину в пустынном переулке недалеко от зала, я мог устроить там засаду, дождаться его и прикончить, не подвергаясь большому риску… Только надо позаботиться о таком алиби, которое невозможно проверить, иначе, если вдруг подозрение падет на меня, я способен запутаться, отвечая на вопросы полиции.
Назавтра я так и не нашел решения проблемы; кроме того, я уже не испытывал ни малейшего желания убивать Жо. Был погожий день, по радио со всей неистовостью звучала цыганская музыка, Артуро, не выпуская из рук пылесоса, напевал, Кати подшивала муслиновые занавески… Все было просто и спокойно.
Я не испытывал ни ненависти, ни чувства уязвленной гордости. Мне было наплевать на бокс и на то, какую гадкую шутку он со мной сыграет. В конце концов, разве я не добился всего? Я богат, я люблю женщину, которая отвечает мне взаимностью, я знаменит… Мне тридцать четыре года… Чего еще желать?
Избежав роль жертвы, я прослыву хитрецом… Почему бы не уступить потихоньку свое звание Жо, раз уж так распорядились всемогущие силы, и не удрать, отправившись в кругосветное путешествие? Я был уверен, что с помощью моей маленькой учительницы смогу заняться журналистикой… Ну-ка, весьма неплохая идея… А что, если связаться с какой-нибудь крупной газетой, поинтересоваться, что они об этом думают?
Кати пришла в восторг, увидев мое сияющее лицо.
- Ах, любимый, - она бросилась ко мне на шею, - как я рада видеть тебя таким!..
Я сел завтракать. Артуро, следуя моим распоряжениям, положил на стол газеты. Я раскрыл какую-то из них, - разумеется, на спортивной странице. О матче уже почти не писали, разве что упоминая о предстоящей встрече…
Я начал читать статью одного весьма известного журналиста. И мое хорошее настроение мгновенно улетучилось. Ко мне вернулась нетронутой моя вчерашняя ненависть.
Этот бумагомаратель писал:
"Новая встреча лишь подтвердит нашу уверенность в том, что Жо Андрикс непобедим. Он отберет звание у Тражо, как захочет и когда захочет; если только, разумеется, не проявит к своему старшему товарищу того трогательного сочувствия, что и в прошлый раз".
Я не спеша дочитал статью до конца. Сквозь строчки перед моим взглядом проступала картина убийства. Она четко выстраивалась… Я видел ее, будто на экране, которым послужил этот газетный лист.
Все устраивалось, одно следовало за другим… На любое из возражений, которое вызывал у меня мой план, я находил немедленный ответ… Я обретал свободу. Мой мозг, в течение пятнадцати лет не знавший отдыха от бокса, порождал наконец нечто замечательное. Я гордился собой…
Надо было действовать побыстрей. Я не мог жить с этим планом и дальше. Я должен был выпустить его наружу.
Но вначале следовало создать у Голдейна и Бодони впечатление, будто я смирился с происходящим.
Покончив с кукурузными хлопьями, я приступил к делу. Вначале позвонил этой сводне, Голдейну. Он рано приходил в контору, будучи из тех, кто постоянно боится пропустить звонок или визит, сулящий выгодное дело.
- Алло! Голдейн?
- Я слушаю…
- Это Тражо…
- Ах, вы!..
- Извиняюсь за вчерашнее, я был на взводе… И потом утро вечера мудренее. Думаю, я действительно не стану сразу же уходить с ринга. Но только после моего последнего матча в качестве суперзвезды я хотел бы немного поработать за границей… Понимаете? Чтобы здесь обо мне потихоньку забыли… Вы смогли бы это устроить?
Он заюлил, готовый простить мне все на свете.
- Ну конечно, Боб, ну конечно, мой дорогой друг, я считаю, это хорошая идея. Что бы вы сказали о Южной Африке? Там мне обещают за боксеров золотые горы… С вашим именем вы сможете заработать по максимуму!
- Согласен, обожаю негритосов. Разумеется, жена поедет вместе со мной, предусмотрите это в контракте…
Он расхохотался, что напоминало по звуку, будто швырнули на железный лист лопату навоза.
- Разумеется, праведник вы этакий! Значит, поедете?
- Ну да. В сущности, развеюсь… К тому же я всегда любил путешествовать.
- Заключу контракт, пока вы еще чемпион Европы, - это позволит мне удовлетворить мой аппетит.
- Еще не родился человек, который мог бы вам его испортить!
От этих слов он страшно развеселился.
- Черт возьми, Тражо, я всегда знал, что вы человек солидный. Вот увидите, сколько еще деньжат вы заработаете после…
- А уж вы!
Затем я позвонил Бодони. Он только что проснулся. Я изложил ему суть дела и сообщил, что принимаю предложение Голдейна, если не последует определенных возражений с его стороны. Бодони сказал, что это прекрасная идея.
- Тебя ничто не грызет, Боб? - спросил он в какой-то момент, проявив поистине женскую интуицию.
- Ну, сказать вам, чтоб я был счастлив… В конце концов…
- Ты правильно поступаешь!
- Надеюсь!
- Можешь мне поверить. Через это нелегко пройти, но в жизни есть более важные вещи!
Хотел бы я знать какие…
- До скорого, Бодо.
- Эй, послушай… Тебе будет очень неприятно, если я напрошусь к вам в воскресенье на обед?
- Напротив!
- Мне нужно проветриться. В спортивных залах в итоге только легкие коптишь!
- До воскресенья…
- Поговорим о будущем…
- Вот именно!
Но, повесив трубку, я сквозь зубы прошептал:
- Нет, Бодо, в воскресенье мы наверняка будем говорить о прошлом!
Во второй половине дня я отправился в Париж. Но на автомобиле доехал лишь до следующей железнодорожной станции, а там, оставив его, сел в поезд и прибыл в столицу. Прежде всего я приобрел клетчатую кепку и темные очки. Засунув в рот целую пачку жевательной резинки и не переставая жевать, явился в бюро проката автомобилей…
Я изобразил потрясающий американский акцент. Это было совсем нетрудно, поскольку я прожил некоторое время в Штатах, когда выступал в турнире "Золотые перчатки", и вполне сносно говорю по-английски.
Итак, размахивая пачкой долларов, я потребовал машину.