- Не сомневайся. Это так быстро не делается! Нужно время, всякая там писанина…
Она была в нерешительности.
- Артуро! - позвал я. - Выведите машину из гаража…
У лакея был сонный вид: он как раз собирался ложиться спать.
- Так поздно, мосье?
Я чувствовал потребность сообщить ему новость:
- Мой друг Андрикс погиб в автомобильной катастрофе…
- Мадонна!
Он собрался было перекреститься, но раздумал.
Кати схватила меня за руку.
- Зачем туда ехать, Боб?
- Но… Не знаю… Надо его увидеть… Надо узнать… если ты не хочешь, я поеду один.
Она кивнула.
- Хорошо, едем…
Я пошел одеваться. Поскольку мое пальто осталось в голубятне, пришлось напялить плащ.
Кати надела каракулевое манто и повязала на голову белый шелковый шарф.
- Ты простудишься, Боб, надо надеть пальто…
Я пожал плечами.
- Да нет, не волнуйся…
К счастью, она не стала настаивать. Артуро вывел машину из гаража и прогревал мотор.
- Хотите я сяду за руль, мосье?
Это мысль…
- Да, Артуро, очень любезно с вашей стороны…
Он вернулся в дом, чтобы поверх оранжевой ливреи надеть черную куртку с капюшоном.
В машине нам пришлось всем втроем усесться рядом, ибо это был двухместный спортивный автомобиль. Но теснота мне не мешала: я испытывал какую-то животную потребность в таком соприкосновений.
- Куда ехать, мосье?..
- В Трапп!
Я не смотрел на дорогу, я видел лишь измученный профиль Кати. Несчастье глубоко ее потрясло. Она очень любила Жо. Не в том смысле, разумеется… Я знал, что Кати никогда не полюбит другого мужчину, она была однолюбкой. Но ее не могло не трогать горячее чувство, которое выказывал ей юноша. К тому же сообщение о несчастном случае всегда вызывает шок. Человеческие существа, причиняющие друг другу так много зла, панически боятся насильственной смерти. Дело, конечно, в страхе, а не в жалости. Людей потрясает бренность нашей жизни… Они отождествляют с жертвами себя! "По ком звонит колокол!"
Менее чем через час мы прибыли в Трапп. Я даже не дрогнул, вновь очутившись на месте "происшествия". Я не мог себе этого позволить. Реакция Кати в первую минуту после того, как она узнала о несчастье, сильно меня встревожила… Теперь я ее опасался. Она обладала каким-то шестым чувством, и это меня пугало.
Артуро вел машину осторожно, в отличие от прочих итальянцев, самых быстрых и безрассудных водителей в мире. На одном из перекрестков он сбавил скорость.
- Куда теперь, мосье?
Не знаю, должна же быть где-нибудь здесь жандармерия или полицейский комиссариат!
Группа юношей что-то обсуждала у входа в кафе. Я сделал Артуро знак остановиться и окликнул парней.
- Эй, ребята, вы не слышали про несчастный случай?
Именно об этом они, похоже, и разговаривали, поскольку тут же ответили хором:
- Да, мосье…
Один из них меня узнал.
- Слушайте, парни, - тихо сказал он, - это же Боб Тражо…
Нас сразу окружили.
- Вы приехали из-за вашего бедного друга, мосье Тражо?
- Да, верно… Куда его отвезли?
- Подождите, мы вас проводим, это позади мэрии, в гараже, где пожарный насос… Там уже полно журналистов…
Они пустились бежать по обе стороны нашей машины, двигавшейся с черепашьей скоростью. Мы выехали на площадь. В глубине ее светились огни, толпились группы людей, стояли автомобили…
- Вон там, мосье Боб!
- Спасибо, ребята…
Но они сопровождали нас и дальше.
Для фоторепортеров наше появление было настоящим подарком. Они и мечтать не могли о подобном снимке! Подумайте сами: Боб Тражо у бренных останков своего "друга" и соперника Жо Андрикса…
Начиная с этого момента я потерял представление о том, что происходит. Вокруг вспыхивали блицы… Я пожимал протянутые руки… Кто-то схватил меня за локоть, а я, в свою очередь, цеплялся за руку Кати. Меня ввели в просторный сарай, который освещала большая голая лампочка, подвешенная на проводе… Блестел медью красный пожарный насос. Справа на земле был растянут брезент… На нем тело… Из-под грязного покрывала высовывались ноги, обутые в голубые замшевые ботинки…
Рядом стоял Бодони. Очень бледный Бодони с вытянувшимся лицом.
- А, - произнес он, узнав меня, - ты тоже слушал последние новости?
- Да…
У него в глазах стояли слезы. Я впервые видел, как он плачет.
- Совсем мальчик! - вздохнул он, отходя в сторону.
Кто-то откинул уголок жалкого покрывала, приоткрыв лицо
Умершего. Это был Жо или, скорее, его статуя. Он был необычайно бледен, под носом запеклась струйка крови. Его бледность нельзя было сравнить с нашей. Ему закрыли глаза, но он не казался спящим, нет - он казался мертвым! Мертвым по-настоящему, мертвым навсегда.
Я сказал то, что принято говорить в таких случаях:
- Несчастный! Как это произошло?
Самое главное, мне в самом деле любопытно было узнать про несчастный случай. Я знал все лучше, чем кто бы то ни было, в самом деле задавал себе вопрос, как это произошло. Ибо, в конце концов, для нас, цивилизованных людей, имеют значение не деяния наши, а их последствия. Лишь толкование гибели Жо имело всеобщее значение.
Бодони ничего не было известно. Он приехал только что, узнав о несчастье также из выпуска последних новостей. Подробности нам сообщил какой-то журналист.
- У него забарахлила машина… Похоже, провод зажигания отсоединился. Он поднял капот… Потом прошел вперед, - наверное, хотел взять инструмент. И, по всей вероятности, был сбит обходившей его машиной… Так или иначе, его обнаружил лежащим на дороге зеленщик, возвращавшийся домой на своем грузовичке… Он был мертв. Местный врач утверждает, что смерть наступила мгновенно… Он не страдал, мосье Тражо… Пусть хоть это послужит вам утешением…
Не страдал! Я посмотрел на застывшее лицо. Казалось, эта смертная маска еще хранит словно отражение вопроса, прозвучавшего в его последних словах: "Боб, почему?"
Жо умер с вопросом на устах, а это, должно быть, не облегчило смерть.
Я наконец взглянул на мою бедную Кати. Похоже, она чувствовла себя уже получше, чем дома. Думаю, что вид трупа подействовал на нее успокаивающе.
- Пойдем выпьем что-нибудь, - решил Бодони.
Он наклонился, взялся за уголок покрывала и, прежде чем опустить его на неподвижное лицо, прошептал, будто про себя:
- Ты был великим боксером, Жо… Не скоро тебе найдется замена…
Мы вышли на улицу. Я ощущал внутреннюю слабость. На душе было тоскливо, мрачно… В сущности говоря, я не испытывал горя, но какое-то смутное сожаление… Мне не хватало Жо. Ведь я хотел уничтожить его карьеру, а не его самого.
- В машине было полно цветов, - сказал кто-то из журналистов.
Кати остановилась.
- Он ехал к нам, - произнесла она, запинаясь. - Он всегда приносил мне цветы.
Очередная удача для рыцарей пера! Завтра будет что почитать в газетах…
В кафе на площади благодаря царившей вокруг суете дела в этот вечер шли прекрасно. Мы расположились на красном диванчике в глубине помещения рядом с музыкальным автоматом… Какой-то пьяный идиот бросил монету, и зазвучал аккордеон. Народ возмутился… Пьяницу выставили, но автомат свои три минуты отыграл.
- Вы выпьете рому, Кати? - спросил Бодони.
Занятно: голос у него снова звучал нормально, а по щекам еще текли слезы.
Кати покачала головой.
- Нет, лучше чаю… Я замерзла…
Я жестом пригласил к нашему столику стоявшего у дверей Артуро. Потом, так же как Бодони, заказал себе рому. Бодони нахмурился.
До какой степени может дойти профессиональная деформация! Я пожал плечами… И сам он вдруг осознал всю ничтожность этого отклонения от режима по сравнению с тем, что произошло.
В кафе заходили журналисты, чтобы позвонить в свои листки, ибо на улицах Реомюр и Монмартр и на Елисейских полях уже вовсю вертелись ротационные машины
Один из репортеров, старик, не умывавшийся, наверное, с неделю, в поношенном пальто из непонятно чьей шерсти, подошел к нашему столику с чашечкой кофе в руке.
- Может, сообщите что-нибудь особо, Тражо?
Он смотрел на меня поросячьими глазками. От его ног несло даже на расстоянии.
- Да…
Приблизились остальные.
Я прочистил горло. Кати судорожно сжала мою руку… Почему? Чего она опасалась? Бодони утер рукавом слезы.
- Вам известно, - начал я, - что в следующем месяце я должен был в матче против Жо отстаивать свой титул?
Последовал утвердительный ответ.
- Если говорить со всей откровенностью, думаю, он бы у меня выиграл. Он был необыкновенным боксером. Наш последний матч был для меня нелегким…
Я замолчал. Старый журналист подул на свой чересчур горячий кофе.
- То, что вы говорите, делает вам честь, Тражо!
Бодони никак не мог понять, к чему я клоню… Ему совсем не нравилась эта публичная исповедь. Он строго смотрел на меня, чтоб заставить замолчать, но я избегал его грозного взгляда.
- Хочу сказать следующее, - продолжил я. - Никому другому я не предоставлю возможности встретиться со мной в матче за чемпионское звание. Можете сообщить своим читателям: я ухожу с ринга… Впрочем, и возраст у меня для этого подходящий.
Послышались восклицания, все снова устремились к телефонам. Но тут встал Бодони.
- Эй, ребята, - крикнул он, - не торопитесь!.. Сейчас Боб под впечатлением случившегося… Не принимайте за чистую монету то, что он говорит!
- Я говорю то, что думаю, Бодо, - произнес я недовольно, - и не стоит к этому возвращаться…
- Подожди немного, какого черта… Мы здесь не для того, чтобы говорить о боксе! Это неуместно!
Его довод меня удивил.
- Вы полагаете?
Я взглянул на Кати.
- Как ты думаешь, дорогая?
- Поедем домой…
- Да, ты права…
Я поднялся. Владелец кафе, очень смущенный, попросил у меня автограф для своего парнишки… Что ж, жизнь продолжалась!
Перед тем как лечь в постель, я спросил у Кати:
- Почему ты сжала мне руку, когда я сказал журналистам, что хочу сделать заявление?
Она задумалась.
- Вероятно, я испугалась…
- Чего, Кати?
- Того… Того, что ты собирался сказать, Боб…
Я обхватил ее лицо руками.
- А что ты думала я собираюсь сказать?
- Я… Я не знаю… Что-нибудь тебя компрометирующее…
- Слушай, Кати, мне совершенно непонятно твое поведение. Оно возмутительно, слышишь? Воз-му-ти-тель-но!
- Конечно, Боб, я прошу у тебя прощения… Я такая нервная сегодня, завтра будет получше… Спокойной ночи!
Я не ответил. Улегся на свою половину постели и, едва сдерживая ярость, выключил свет. Но мне еще долго не спалось.
До меня доносился тихий плач Кати, хоть она и сдерживалась изо всех сил. А сам я видел в темноте блестящие глаза Жо, и его дружеский голос шептал мне в ухо: "Почему, Боб? Почему?.."
Проснувшись на следующее утро, я подумал, что надо непременно вернуть взятую напрокат машину. Однако это будет непросто…
Если я скажу, что еду в Париж, Кати не отпустит меня одного… С другой стороны, я не мог ехать на своей машине, поскольку потом придется пересесть в другую…
Тогда мне пришла в голову еще одна идея… Вместо того чтобы вернуть автомобиль в бюро проката, доеду на нем, скажем, до Моля… Инсценирую поломку - определенно, это становится моей специальностью - и позвоню в бюро, чтобы они сами забрали машину. Из денег, которые я им оставил, пусть будет оплачен ремонт… Уж они не откажутся от такого выгодного дела! А я загляну к ним позднее… Да, после того, как все утрясется…
Кати уже поднялась. Лицо у нее осунулось. Наверное, она, как и я, долго не могла уснуть.
- Как ты себя чувствуешь сегодня?
- Так себе, дорогой. Я никак не могу поверить…
- Я тоже…
- Иди завтракать.
- Не хочется… Пойду пройдусь, может, нагуляю аппетит…
Я вышел через сад, чтобы зайти в голубятню за документами и ключами от "ситроена", которые остались там в моем костюме… Кати не сводила с меня испытующего взгляда, и это мне мешало…
Пока она не отошла от стеклянной двери, я сидел на скамейке. Затем поспешил к голубятне…
За рулем автомобиля я проделал не более десяти километров, а потом на выезде из деревни врезался в бетонный столб. Перед этим я сбросил, скорость, чтобы избежать травм, однако машина была покорежена изрядно…
Я сунул техпаспорт в "бардачок"… Туда же положил противоугонный ключ. Затем отправился на местную почту, позвонил в бюро проката и, не забыв о своем американском акценте, подробно рассказал о случившемся.
Я поторопился упомянуть о деньгах и пообещал зайти, как только вернусь из Руана, куда уезжаю на несколько дней… Должно быть, они привыкли к такого рода неприятностям, ибо отнеслись ко всему очень спокойно… Тут, значит, все обошлось…
Один из местных трактирщиков предоставлял также услуги в качестве таксиста. Он подвез меня до Монфор-л’Амори. Я расплатился с ним и вернулся домой… Все это заняло у меня не больше часа. Как обычная утренняя прогулка.
Свернув с дороги, я заметил перед своим домом огромный американский автомобиль, принадлежащий Голдейну, настоящий танк шоколадно-светло-бежевого цвета с черным капотом и красными кожаными сиденьями… Прямо мороженое-ассорти!
У меня сразу испортилось настроение. Что понадобилось у меня этому торговцу чужими кулаками с утра пораньше?
Я вошел в дом. Голдейн сидел развалившись в моем кресле со стаканом грейпфрутового сока в руке… И Бодони тоже был здесь… В мое отсутствие Кати поддерживала беседу.
- А, вот и он! - вздохнула она, когда я появился.
Последовал обмен рукопожатиями.
- Какими судьбами? - спросил я, усаживаясь.
Голдейн выглядел как в самые плохие свои дни: серый цвет лица, желтые круги под глазами, взгляд как у больной лошади. Не зря он пил фруктовые соки.
- Я не стану говорить с вами о несчастье, которое случилось с Жо, Боб, - с ходу начал Голдейн. - Вам известно то же, что и мне, обсуждать это ни к чему… С некоторыми из нас судьба обходится жестоко. Ничего тут не поделаешь. Единственное, что в наших силах, - преодолеть страдание…
Я пожал плечами.
- Это вы узнали сегодня утром или вас вдруг осенило?
Голдейн обиделся.
- Мне не до шуток! Послушайте, Боб, не хочу читать вам нотаций, но мне кажется, вы поступили легкомысленно, заявив вчера вечером журналистам…
Он вытащил из кармана газеты. Каждая из них посвятила несколько колонок следующему сообщению:
"По вине шофера-лихача погиб Жо Андрикс, надежда номер один французского бокса. Потрясенный его смертью, Боб Тражо расстается с благородным искусством!"
Да уж эти любители штампов не отказали себе в удовольствии! Все тут было. Гибель моего подопечного на пути к славе… Немое отчаяние "льва нашего ринга" (речь, как следует понимать, шла обо мне), который, обезумев от горя, отныне отказывается надевать перчатки!
Я положил газеты на пол, прислонив к своему стульчику у камина.
- Ну и что же, разве не было уговора, что после матча с Андриксом я уйду с ринга?
- Вы издеваетесь надо мной! - взорвался Голдейн. - Еще вчера вы позвонили мне, чтобы сообщить об обратном. Вы собирались подписать контракт на выступления в Южной Африке!
- Правда, я и забыл… - Я прикусил язык.
- Ах, в самом деле! А телеграммы уже отправлены… Что касается меня, господин Тражо, я времени никогда не теряю!
- Неважно, еще ничего не подписано… Ну, скажете, что я передумал…
- И вы воображаете, что я, позволю вам выбросить ваш чемпионский пояс на помойку, даже за него не поборовшись…
Я постепенно выходил из себя.
- Вы не можете что-либо мне позволить, ибо не можете ничего мне запретить, Голдейн! Я, слава богу, могу, сам собой распоряжаться. Я ухожу с ринга, и точка! У меня не осталось ни малейшего желания драться с кем бы то ни было… Вбейте себе это в голову и оставьте меня в покое…
Лицо у Голдейна сделалось лиловым. Рука, державшая стакан, дрожала, и жидкость проливалась на кресло.
- Не пачкайте мою мебель, Голдейн… Хватит того, что ей приходится терпеть ваш зад!
Он встал.
- Какой позор! Вы просто хам!.. И ведь подумать, сколько я вложил трудов, чтобы вы сколотили состояние!
- Эти труды были столь же приятны, сколь любовные хлопоты, ибо, заботясь о моем богатстве, вы приумножали свое.
Вам очень даже нравилось иметь в своем распоряжении чемпиона Европы и благодаря ему не один год заполнять залы! Вы собирались отделаться от меня в пользу Жо, чтоб веселая жизнь для вас продолжалась, а? Но его больше нет, и вы хотите сохранить старую лошадку, чтобы карусель вертелась и дальше… Но нет, номер не пройдет, Голдейн! Старая лошадь не согласна! С нее хватит… Вы можете швырнуть мои перчатки в гроб Жо! И мой чемпионский пояс туда же!
- Боб! - крикнула Кати.
Я замолчал. Еще бледнее, чем накануне, она смотрела на меня каким-то странным взглядом. Мне стало не по себе!
Голдейн пожал плечами.
- Я подожду вас в машине, Бодони, - заявил он, - поговорите с ним, может, вас он послушает…
Он вышел.
Бодони начал не сразу. Некоторое время он молчал.
Кати, разрыдавшись, вышла из комнаты, и я вдруг почувствовал себя ужасно несчастным.
- Весьма сожалею, что так разорался, Бодо, но вы-то, надеюсь, меня понимаете, а?
- Ну да, конечно… - рассеянно произнес он.
- Хорошо….
Я ждал продолжения.
- Но все же думаю, ты не должен вот так уходить с ринга…
- Что-что?
- Нет, мне не по душе боксеры, которые уходят непобежденными. Это жульничество, Боб… Знаешь, есть закон природы, когда свершается определенный круг.
Кончиками пальцев он описал в воздухе окружность.
- Парень, который так уходит, думает лишь о собственной выгоде. Тот, кто уходит непобежденным, - боксер, не завершивший карьеры… Потому что карьера рано или поздно неминуемо заканчивается поражением… И именно поэтому она прекрасна, понимаешь, Боб? Только поэтому. Не что иное, как это: конечное падение, составляет ее величие, ее благородство… С моей точки зрения, чемпионский титул словно эстафетная палочка… Но эту палочку у тебя вырывают силой. И бег продолжается… Оттого, что ты уйдешь с ринга, чемпионский пояс не станет навечно твоим, мой мальчик… Он никому не принадлежит… И ты его временный владелец, подумай об этом…
Он поднялся.
- Я не знал, что вы умеете так здорово говорить, Бодо, - прошептал я, глядя, как он направляется к двери.
- М-м, я и сам не знал, Боб, - он покачал головой. До свидания. Позвони мне… Кстати, увидимся на похоронах!
От этого слова у меня по спине пробежали мурашки.
- Эй, Бодо! - окликнул я тренера, когда он уже переступил порог.
Он обернулся.
- Да?
- Все обдумано… Я ухожу из бокса…
Он вышел, не сказав ни слова.
Он стоял на коленях оглушенный, своим растерянным видом напоминая раненного насмерть быка.
- …Восемь! - произнес рефери.