Обратите внимание, что экономист Роберт Лукас нанес удар эконометрике, споря о том, что, если бы люди были рациональными, то это качество заставило бы их вычислять предсказуемые модели из прошлого и приспосабливаться к ним, для того чтобы прошлая информация была бы полностью бесполезна для предсказания будущего (этот аргумент, выраженный в математической форме, принес ему Нобелевскую премию по экономике). Мы ― люди и действуем согласно нашему знанию, которое объединяет прошлые данные. Я могу привести следующую аналогию. Если рациональные трейдеры обнаруживают модель повышения акций по понедельникам, то такая модель немедленно обнаруживается и сглаживается покупками в пятницу в ожидании эффекта. Нет никакого смысла искать модели, которые доступны каждому, кто имеет брокерский счет: после обнаружения они были бы сглажены.
Так или иначе, то, что называется критикой Лукаса, не было принято учеными во внимание. Предполагалось, что научные успехи индустриальной революции могли бы быть перенесены в социальные науки, особенно посредством таких движений, как марксизм. Псевдонаука пришла вместе со сборищем идеалистических кретинов, которые пробовали создать сделанное на заказ общество, воплощением которого является центральный планировщик. Экономика была наиболее вероятным кандидатом на такое использование науки. Вы можете замаскировать шарлатанство под весом уравнений, и никто не сможет поймать вас, поскольку нет такой вещи, как управляемый эксперимент. Теперь дух таких методов, называемых их хулителями (подобными мне) наукообразием , подобно прошлому марксизму, воплотился в финансовых дисциплинах. Несколько технических аналитиков подумали, что их математические знания могли бы привести их к пониманию рынков. "Финансовая инженерия" появилась наряду с массивными дозами псевдонауки. Практикующие такие методы измеряют риски, используя инструмент прошлой истории как признак будущего. Мы только скажем, что простая возможность распределений, не являющихся стационарными, заставляет всю концепцию казаться дорогостоящей, возможно, очень дорогостоящей ошибкой. Это приводит нас к более фундаментальному вопросу ― проблеме индукции, к которой мы обратимся в следующей главе.
Глава седьмая Проблема индукции
Хромодинамика лебедей. Предупреждение Солона в некотором философском смысле. Как Виктор Нидерхоффер преподавал мне эмпиризм; я добавил вычитание. Почему ненаучно принимать науку всерьез. Сорос продвигает Поппера. Книжный магазин на 21-ой и Пятой Авеню. Пари Паскаля.
От Бэкона до Юма
Теперь мы обсудим проблему, рассматривая ее шире, с точки зрения философии научного познания. Существует проблема в выводах, известная как проблема индукции, она витает в науке в течение долгого времени. Однако наука не так сильно пострадала от нее, как финансовые рынки. Почему? А потому, что случайное содержание усиливает ее эффекты. Проблема индукции нигде так не уместна, как в мире финансов, и нигде не игнорируется больше всего, как там!
CYGNUS ATRATUS [20]
В своем Трактате о человеческой природе шотландский философ Дэвид Юм проблему изложил следующим способом (Джон Милль [21] перефразировал ее в известную теперь проблему черного лебедя ): никакое количество наблюдений белых лебедей не может позволить сделать вывод, что все лебеди белые. Достаточно увидеть единственного черного лебедя, чтобы опровергнуть это заключение. Юм раздражался фактом, что наука его дней (восемнадцатое столетие) испытала переход от схоластики, полностью основанной на дедуктивном рассуждении (никакого акцента на наблюдение реального мира), к чрезмерному увлечению наивным и неструктурированным эмпиризмом, (благодаря Фрэнсису Бэкону [22] ). Бэкон приводил доводы против "прядения паутины изучения", не имеющей практического результата. Наука перенесла (спасибо Бекону) акцент на эмпирическое наблюдение. А проблема в том, что без надлежащей методики эмпирические наблюдения могут приводить к заблуждениям. Юм стал предупреждать против такого знания и подчеркивать потребность в некоторой строгости при сборе и интерпретации знаний, что получило название эпистемологии (от episteme, по-гречески, изучение). Юм ― первый современный эпистемиолог (эпистемиологами часто называют тех, кто занимается методологией или философией науки). То, что я написал, нельзя принять за строгую истину, поскольку Юм был одержимым скептиком и никогда не верил, что связь между двумя пунктами может быть истинно установлена как причинная. Но мы для этой книги немного сгладим его мнение.
Нидерхоффер, викторианский джентльмен
Стоит отметить, что и в финансах есть свой Фрэнсис Бэкон в лице Виктора Нидерхоффера. Он был первым, кто решился противостоять паутине изучения чикагского университета и религии эффективного рынка в 1960-ых, когда она была в самом зените. В отличие от схоластики финансовых теоретиков, он искал аномалии в информационных данных. Нидерхоффер нашел достаточно много несоответствий, тем самым сделав успешную карьеру. Кроме того, он написал книгу Университеты биржевого спекулянта [23] . С тех пор операторы, называемые "статистическими арбитражерами", добивались успеха, а основные и наиболее успешные из них начинали свою деятельность в качестве его стажеров. В то время как Нидерхоффер был занят написанием книги, некоторы е из его стажеров процветали, благодаря тому, что применили к своим статистическим выводам методологию и "строгость". Другими словами, эмпиризму Нидерхоффера недоставало лишь капельки методологии.
Я должен признать, что при всех моих интеллектуальных разногласиях с теорией Нидерхоффера, я был вдохновлен его эмпиризмом и расширил свои познания. Я изменил стиль торговли в 1996, когда Виктор сказал мне, что любое "проверяемое" утверждение должно быть проверено (это было настолько очевидно, но, к сожалению, я до сих пор этого не делал). Его совет попал прямо в цель. Проверяемое утверждение может быть разделено на количественные компоненты и подвергнуто статистической экспертизе. Утверждение в стиле обычной мудрости, например, несчастные случаи случаются ближе к дому, может быть проверено путем определения среднего расстояния между местом несчастного случая и местом постоянного проживания водителя (если, допустим, приблизительно 20 % несчастных случаев случаются в пределах 12-мильного радиуса). Однако необходимо быть осторожнее при интерпретации ― наивный интерпретатор этого результата сообщил бы вам, что Вы с большей степенью вероятности попадете в аварию, если водите машину в окрестностях дома, чем в более отдаленных местах. Однако это пример наивного эмпиризма. Почему? Несчастные случаи могут случаться чаще недалеко от дома просто по той причине, что люди проводят большее количество времени, управляя машиной в его окрестностях (если люди проводят 20 % своего времени, двигаясь в 12-мильном радиусе).
Начиная с того самого дня, я не делал никаких проверяемых суждений без того, чтобы не удостовериться в их правоте. Спасибо компьютеру, хотя я редко его использую для невычислительных задач. Однако различия между подходами Виктора Нидерхоффера и моим остаются огромными. Я могу использовать данные, чтобы опровергнуть суждение, но никогда, ― чтобы доказать его. Я могу использовать историю для опровержения догадки, но никогда, ― чтобы подтвердить ее. Например, утверждение: рынок никогда не опускается на 20 % в данном трехмесячном периоде, может быть проверено, но оно становится полностью бессмысленным в случае своей истинности. Я могу отклонить суждение, находя противоположные примеры, но для меня невозможно принять его просто по тому, что в прошлых данных рынок никогда не опускался на 20 % в любом трехмесячном периоде.
Возвращаясь к проблеме черного лебедя, рассмотрим следующие утверждения.
Утверждение A: Нет никакого черного лебедя: я просмотрел 4000 лебедей и не нашел ни одного черного.
Утверждение B : Не все лебеди белые.
Логически я не могу cделать утверждение A, независимо от того, сколько белых лебедей я, возможно последовательно, наблюдал в своей жизни и смогу наблюдать в будущем (кроме, конечно, случая, когда у меня есть привилегия уверенного наблюдения всех доступных лебедей). Однако сделать утверждение В вполне возможно, просто найдя одного единственного черного лебедя в моей выборке. В самом деле, утверждение А было опровергнуто, когда была открыта Австралия, поскольку были обнаружены cygnus atratus ― вид лебедей, черных как копоть! Читатель увидит подсказку Поппера (после того, как мы закончим с моим полунаставником Виктором) о том, что есть сильная асимметрия между этими двумя утверждениями. Такая асимметрия находится в основании знания. А также в ядре моего обращения со случайностью в качестве трейдера.
Следующее индуктивное утверждение иллюстрирует проблему интерпретации прошлых данных без логического метода:
Я только что закончил тщательную статистическую экспертизу жизни Президента Буша. В течение 55 лет я провел около 16 000 наблюдений, и он не умирал ни разу. Я могу, следовательно, объявлять его бессмертным с высокой степенью статистической значимости.
Я глубоко уважаю Виктора, хотя моя манера торговли противоположна его манере. Он продает опционы "без денег", чтобы заработать, я покупаю их с той же целью. Продающий опцион "без денег" ставит на то, что событие не произойдет, я, покупая такой опцион, просто держу пари, что оно может произойти. Он пытается делать устойчивый доход, я предпочитаю шероховатое и редкое вознаграждение. Хотя мы кажемся трейдерами с диаметрально противоположными манерами торговли, однако имеет много общих внешних личных черт. Возможно, их стоит указать здесь по той причине, что мы оба настолько увлечены торговлей, что почти не делаем различий между тем, что обыватели называют "работой", и тем, что считают "досугом". Мы оба ― трейдеры, пробующие пожить с иллюзией работы в научной лаборатории. Мы оба окружаем себя знатоками и учеными, а не бизнесменами (разговор с успешными учеными ― это хорошая наука избежать прозаизма в нашем собственном мышлении). Мы оба пробуем вести жизнь викторианского ученого джентльмена ― с книгами, разбросанными вокруг нас, избегая многих популярных увлечений двадцатого столетия. Мы оба прославляем наши личные идиосинкразии, дабы избежать какого-либо интеллектуального подобия толпе. Ежедневно занимаемся спортом, но он любит конкуренцию, а меня спортивные соревнования не привлекают. Модель Виктора, кажется, соответствует жизни викторианского джентльмена (подобно его герою, Фрэнсису Галтону, несерьезному кузену Чарльза Дарвина, который является подлинным вдохновителем для всех прикладных статистиков). В то время как я, подобно истинному викторианцу, считаю себя первым и последним классицистом и остаюсь погруженным в греко-римскую культуру, в которой я вырос (мои идеалы ― литературные герои). Мы оба сторонимся внимания средств информации, телевидения, газет, избегаем словно чуму болтовню и светские беседы (слишком много шума из левой колонки).
Агент, продвигающий сэра Карла
Теперь я расскажу, как открыл для себя Карла Поппера, благодаря другому трейдеру, возможно, единственному, кого я когда-либо поистине уважал. Я не знаю, относится ли это к другим людям, но, несмотря на то что я являюсь жадным читателем, на моем поведении редко сказывается прочитанное. Книга может произвести сильное впечатление, но оно постепенно меркнет, уступая место новому, более сильному впечатлению (новая книга). Кое-что я должен открывать самостоятельно (вспомните подраздел Горячая печь в главе 3). Эти самостоятельные открытия оставляют более сильные впечатления и длятся дольше.
Такими идеями, которые прочно засели во мне, были идеи сэра Карла, которого я открыл (или, возможно, открыл заново), благодаря трейдеру и философу Джорджу Соросу. Мне казалось, что именно он организовывал свою жизнь в соответствии с идеями Карла Поппера. То, что я узнал у Джорджа Сороса, не совсем соответствовало тому, чему он, возможно, намеревался обучить нас. Я не согласен с его утверждениями, касающимися экономики и философии, но, так или иначе, я уступил обаянию этого венгра, который, подобно мне, стыдится быть трейдером и предпочитает, чтобы его трейдинг был незначительным расширением его интеллектуальной жизни (это можно заметить по его первой книге Алхимия Финансов ). Меня никогда не впечатляли люди с деньгами, (встречал их множество), я не смотрел ни на одного из них, даже отдаленно, как на образец для подражания. Возможно, сказывается эффект противодействия, поскольку богатство вообще отвергает меня, в основном, из-за отношения к эпическому героизму, который, обычно, сопровождает быстрое обогащение. Сорос был единственным, кто, казалось, разделял мои оценки. Он хотел, чтобы его воспринимали всерьез как среднеевропейского профессора, который, так случилось, стал богатым вследствие действительности его идей. (Только в крайнем случае, не будучи принятым другими интеллектуалами в свой круг, он бы попробовал получить этот статус с помощью денег, подобно соблазнителю, который после трудных безуспешных попыток стал бы использовать красный Ferrari как приманку для соблазнения девушки). Кроме того, хотя Сорос не всегда последователен в своих работах, он знал, как обращаться со случайностью, обладал критическим живым умом, меняя свое мнение в зависимости от обстоятельств, ничуть этого не стесняясь (побочный эффект ― обращался с людьми, как с салфетками). Он действовал, публично признавая себя склонным ошибаться, но был силен так по тому, что знал это, в то время как другие считали себя умнее всех и всегда правыми. Он понимал Поппера. Он жил по-попперовски.
Сам по себе, Поппер не был открытием для меня. Я немного слышал о Карле Поппере в юности и в студенческие годы, получая образование в Европе и Соединенных Штатах. Но я не понимал его идей и при этом не думал, что они будут важны (подобно метафизике) для чего-нибудь в жизни. Я был в возрасте, когда испытываешь необходимость читать все подряд, лишь бы не останавливаться. При такой спешке трудно было обнаружить что-то важное в работах Поппера. По-видимому, это было из-за того, что я окружил себя в то время условной интеллектуально-шикарной культурой (слишком много Платона, слишком много марксистов, слишком много Гегеля, слишком много псевдонаучных интеллектуалов), и образовательной системы (слишком много догадок, представляемых на обсуждение под видом правды), либо дело в возрасте ― я был слишком молод и читал тогда слишком много, чтобы перекинуть мостик к реальности.
Поппер тогда выскользнул из моего разума, он не завис на отдельной мозговой клетке ― в багаже мальчика без опыта ему не за что было зацепиться. Кроме того, начав торговлю, я временно выпал из интеллектуальной среды. Мне нужно было делать деньги, причем неслучайные, чтобы обеспечить себе недавно потерянное состояние, а значит, и будущее. Мое состояние только что испарилось в ходе Ливанской войны (до тех пор я жил с желанием быть обеспеченным человеком, подобно почти каждому в моем семействе, за прошлые два столетия). Я внезапно почувствовал себя материально незащищенным, меня обуял страх превратиться в служащего некой фирмы, которая превратит меня в корпоративного раба, вынужденного соблюдать "рабочую этику" (всякий раз, когда я слышу рабочая этика , я интерпретирую ― неэффективная посредственность). Мне срочно необходимо было поддерживать свой счет в банке, чтобы я мог "купить" для себя время думать и наслаждаться жизнью. Последней вещью, в которой я нуждался даже в то время, были философствование и работа в местном Макдоналдсе. Для меня философия стала чем-то таким, чем занимались люди, любящие поболтать, когда у них много свободного времени. Это занятие я оставляю за теми, кто не сведущ в количественных методах либо в других полезных вещах. Для философствования я отводил последние часы своего времяпрепровождения за столиками баров, вокруг университетских городков, когда в наличии несколько напитков и свободный график работы, что позволяет забыть дискуссии уже на следующий день. Слишком много рассуждений может испортить человека, допустим, превратить его в марксистского идеолога. Поппер не должен был повторно появиться в моей жизни, пока я не обезопасил свою карьеру как трейдер.
Местоположение, местоположение
Говорят, что люди обычно помнят время и место, когда они были увлечены захватившей их идеей. Религиозный поэт и дипломат Пауль Клаудел помнит точное место его обращения (или повторного обращения) к католицизму в Соборе Парижской Богоматери ― около какой колоны. Таким же образом, я помню точное место в магазине "Барнс и Нобл" на пересечении 21-ой улицы и Пятой Авеню, где в 1987 году, вдохновленный Соросом, я прочел пятьдесят страниц Логики научного открытия и cкупил все книги Поппера, которые смог унести. Это была скудно освещенная боковая комната, имевшая отличительный запах плесени. Я живо помню мысли, которые промчались через мою голову, подобно молнии.
Поппер, как оказалось, полностью не соответствовал моему первоначально сложившемуся мнению о "философах": он был "воплощением отсутствия чепухи". К тому времени я уже пару лет работал опционным трейдером, и меня не привлекали приглашения пообщаться со стороны академических исследователей финансов, в особенности по тому, что мой доход был результатом неудач их моделей. Я уже имел опыт общения с финансовыми академиками, в силу причастности к производным инструментам, и получил проблемы, пытаясь донести до них некоторые отправные положения о финансовых рынках, но они слишком верили в свои модели. В моей голове мелькала мысль, что эти исследователи упускают какой-то пункт, но я не мог понять что. Предметом моего раздражения было не то, что они знали, раздражало ― как они знали это.
Ответ Поппера
Поппер придумал главный ответ на проблему индукции (по мне, он придумал один из ответов). Никакой другой человек не повлиял на способ, которым ученые делают науку, больше, чем сэр Карл. Даже несмотря на то что многие из его коллег, профессиональных философов, находят его весьма наивным (я считаю это достоинством). Идея Поппера заключается в том, что наука не должна приниматься так серьезно, как она звучит (Поппер при встрече с Эйнштейном не принимал его за полубога). Есть только два типа теорий.
1. Теории, о которых известно, что они являются неверными, поскольку были проверены и, соответственно, отвергнуты (он называет их фальсифицированными).
2. Теории, о которых еще неизвестно, что они неправильны, еще не фальсифицированные , но они подвергнуты проверке на предмет доказательства их неправильности.
Почему теория всегда неправа? Именно по тому, что мы никогда не будем знать, все ли лебеди белые (Поппер заимствовал идею Канта относительно недостатков наших механизмов восприятия). Механизм испытания может быть некорректен.