Такси еще не подъехало, когда я вышел на стоянку. Мне пришлось подождать. Из нагрудного кармашка сорочки я достал пачку сигарет. И при этом заметил, что там торчала какая-то записка. Я ее вынул и увидел, что это - та самая открытка, на которой я написал: "Благодарю за все". Пока я говорил по телефону, Анжела, видимо, взяла ее, подумал я. Потому что одно слово было зачеркнуто, а другое надписано - ее крупным, размашистым почерком. Я долго стоял под фонарем у входной двери, курил, пуская колечки дыма и глядя на открытку.
Я написал "Спасибо за все".
А теперь было написано: "Спасибо ни за что".
31
Он лежал на полу лаборатории в огромной луже крови, от его лица почти ничего не осталось. Лежал на боку, и та часть лица, которую разорвало, разлетелась по комнате в виде осколков костей, кусков кожи и жил, и везде кровь, очень много крови. Лужа крови, в которой он лежал, испачкала и окрасила его рубашку, брюки, волосы и руки.
Я стоял и смотрел неотрывно на то, что некогда было человеком, и грустный Луи Лакросс стоял рядом; это он привел меня в эту комнату, уставленную столами с разными инструментами, горелками Бунзена, химикалиями и микроскопами. Люди ходили по комнате, фотографировали труп и посыпали графитовой пудрой столы, полки и инструменты - искали отпечатки пальцев. Их было шестеро, и в комнате с зарешеченными окнами было нестерпимо жарко. Я не мог узнать покойного и спросил:
- Кто это?
Лакросс ответил:
- Это был Лоран Виаль.
- Боже милостивый! - только и мог я сказать. Красавец Лоран Виаль, бывший короткое время любовником Анжелы и ставший ее другом. Мои мысли были еще настолько поглощены Анжелой, что я первым делом подумал о том, как она воспримет это известие. И я сказал:
- Еще сегодня в середине дня я видел Виаля в ресторане "Феликс".
- А я еще три часа назад ужинал с ним, - сказал Лакросс. Он был бледен и так взволнован, что стоял с зажатой в углу рта сигаретой, но не курил.
- Кто мог это сделать и каким образом?
- Это был выстрел из пистолета большого калибра с глушителем. С очень близкого расстояния. Практически прямо в затылок.
- Значит, это был один из здешних работников или знакомый Виаля - окна ведь зарешечены, и мы на втором этаже.
- Да, - мрачно согласился Лакросс. - Это лишь ухудшает дело. Наверняка этот человек, до того, как убил, разговаривал с Виалем, во всяком случае - он его знакомый.
- А как он сюда вошел - я хочу сказать, в здание?
- Здание всю ночь открыто, - ответил Лакросс. Сигарета в углу рта поднималась и опускалась, когда он говорил.
- А охрана?
- О чем вы говорите? Я же сказал вам, что у нас остро не хватает людей. Кто не участвует в операции, получает выходной и отсыпается или работает в канцелярии. Любой с легкостью мог сюда войти, если был знаком с Виалем. Ведь и я свободно вошел сюда три четверти часа назад, чтобы узнать, удалось ли Виалю что-нибудь раскопать. Я его и обнаружил. Я сразу же позвонил в уголовную полицию в Ниццу, так как то, что здесь произошло, выходит далеко за рамки моих полномочий и дело принимает все более крутой оборот. Комиссар Жак Руссель уже прибыл, он расспрашивает сейчас разных людей - ищет свидетелей. Слава Богу, он привез с собой несколько офицеров полиции.
Один из расхаживавших по комнате - седой и в очках - перевернул труп на спину, чтобы его осмотреть.
- Это доктор Вернон, здешний судмедэксперт, - пояснил мне Лакросс.
Вернон дружелюбно кивнул мне и начал ковырять пинцетом в кровавой каше, бывшей некогда лицом Лорана Виаля, может, его губами, которые целовала Анжела. Большая муха села на кровавое месиво. Доктор Вернон даже не стал ее сгонять. Он сдвинул с места то, что осталось от головы, ощупав рукой окровавленный затылок.
- Вот оно где, дети мои, - сказал он Лакроссу. - Входное отверстие. Оно маленькое. А лицо - в клочья. Ясно - пуля дум-дум.
- Очевидно, Виаль сидел. Вероятно, за одним из приборов, - пояснил мне Лакросс, - а убийца стоял за его спиной. Виаль умер прекрасной смертью. Ни о чем не подозревал - и уже на том свете. Я бы хотел так умереть.
- Я думал, разрывные пули существуют только для винтовок.
- Для пистолетов тоже, дитя мое. - Доктор Вернон, несомненно, очень давно работал в полиции. Он уже ничему не удивлялся, никогда не обманывался. Человек, не питающий иллюзий и не испытывающий ужаса при виде того, что ему предстояло обследовать. Странный субъект. Или это его забавная манера называть всех "дети мои" была всего лишь игрой, защищавшей Вернона от того, что его все-таки ужасало, рвало за сердце и потрясало?
- Ну-ка, подойди ко мне со своим блокнотом, дитятко! - каркнул доктор Вернон одному из ассистентов и начал быстро и бодро диктовать. Молодой человек стенографировал.
- Но почему его убили? - спросил я. - Есть какой-то мотив?
- О да, - ответил Лакросс. - Еще какой, к сожалению.
- А именно - какой?
- Взгляните на те полки.
Я посмотрел на полки, на которых еще нынче утром были разложены все обломки яхты и, главное, все проволочки и пустотелые частички адской машины, найденные на яхте. Полки были абсолютно пусты.
- Кто бы ни был убийца, но он забрал все подчистую, - заметил Лакросс. - И не только вещдоки. Но и записи Виаля. Они были, я их сегодня видел. А теперь ничего нет.
- Но ведь тут была собрана целая куча обломков, - сказал я. - Неподъемная тяжесть.
- Убийца мог утащить все это двумя-тремя партиями. Вероятно, в чемоданах. Может, сам, а может, и с сообщниками.
- Это было рискованно.
- Ясно, рискованно. Но мы имеем здесь дело с людьми, которые ни перед чем не остановятся. Помните, что я вам сказал, когда мы только что познакомились.
В комнату вошел очень высокий человек, который из-за своего роста слегка сутулился. На нем был легкий костюм без галстука. Мне сразу запомнились кустистые черные брови, волнистые седые волосы и темные глаза на узком, энергичном лице.
- Это комиссар Жак Руссель из уголовной полиции в Ницце… - Лакросс представил нас друг другу.
Руссель представлял собой полную противоположность Лакроссу - пышущий энергией, уверенный в себе, вспыльчивый и мужественный.
- Чистая работа, а?
- Да уж, - кивнул я.
- Кто бы он ни был - я его возьму за жабры, - сказал Руссель. - Сволочь проклятая. Мне плевать, замешаны ли в это дело богатеи - пусть в их руках хоть весь мир! Не имеют они права считать себя лучше, чем последний бедняк на пристани.
- Но они так считают, - вставил Лакросс. - И у них власть, много власти.
- Подумаешь - власть, дерьмо собачье! - воскликнул Руссель. - Я позвонил в Париж. Поставил на ноги всю центральную полицию - как политическую, так и экономическую. Пришлют нам сюда людей.
- Значит, скандала не миновать, - заметил Лакросс.
- Ну и что? Здесь совершено убийство. И если не ошибаюсь, незадолго до того убито двенадцать человек. И если я не совсем отупел, существует связь между этими деяниями. Те бедолаги, что находились на яхте в роли обслуги, то есть весь ее экипаж, не были миллиардерами, Луи, они были бедны, и у всех были семьи, как и у нас с тобой. И семьи эти остались теперь без кормильцев. Провалиться мне на этом месте, если я буду держать язык за зубами из страха, что кому-то не понравлюсь… А вы что скажете, мсье?
- Пусть я тоже провалюсь на этом месте, если убоюсь здешней компании, - сказал я.
- Что вы знаете, вы! Вы не живете в Каннах, - едва слышно прошептал Лакросс. Руссель положил руку ему на плечо.
- У Виаля осталась старуха-мать, - сказал он. - Теперь она получит пенсию за потерю кормильца. Ты знаешь, что это гроши. Подумай о матери Виаля, Луи. Представь себе, что это твоя матушка.
Удивительное превращение произошло с неказистым и грустным человечком. Он весь как-то подтянулся, тусклые глаза загорелись и расширились, он заговорил, и в его словах слышались отзвуки пережитых унижений и скопившейся за десятилетия ненависти:
- Ты прав, Жак. Я был трусливой свиньей, слишком долго, всю жизнь. Но теперь с этим покончено. Кто это сделал - поплатится. - Лакросс, задрав голову, взглянул Русселю в лицо. - Благодарю тебя за то, что ты так говорил со мной.
- Ну, ладно, ладно, старик, - сказал Руссель.
В комнату вошел полицейский и спросил:
- Кто здесь мсье Лукас?
- Это я, - отозвался я. - А в чем дело?
- Вам звонят из отеля "Мажестик". Туда пришли две срочные телеграммы на ваше имя. Вас просят забрать их, как только сможете.
- Нам вы здесь покамест не нужны, - сказал Руссель. - Если хотите уйти…
- Не хочу, а должен. Вероятно, телеграммы от шефа.
- Ясно. Ну, дело, видимо, разворачивается во всю мощь, - заметил Руссель.
Тогда мы все еще не понимали, как он был прав.
32
Обе телеграммы были от Густава Бранденбурга. Я попросил ночного портье дать мне ключ от моего сейфа, лежавший в его сейфе, достал шифр, уселся в пустом холле и расшифровал оба послания. В первой телеграмме мне предписывалось утренним рейсом вернуться в Дюссельдорф и сразу же по прибытии явиться в контору Бранденбурга. Вторая телеграмма гласила: "Защитите эксперта и вещдоки всеми средствами". Я посмотрел на время отправления.
Телеграмма была отправлена в 19 часов 45 минут. Если бы я был в отеле и прочел это, Виаль, вероятно, остался бы жив, подумал я, но тут же прикинул: как бы мы могли его защитить? Его никак, подумал я, но вот вещдоки, пожалуй… Откуда Бранденбург всегда знает так много обо всем?
Я сжег телеграммы, высыпал обуглившиеся кусочки в пепельницу и их растолок, потом положил шифр в свой сейф, из которого вынул паспорт и все деньги, и сказал портье, что мне нужно утром вылететь в Дюссельдорф, но номер я хочу оставить за собой.
- Все в порядке, мсье. Вы оставляете за собой свой номер и скоро вернетесь.
- Откуда вы знаете?
- Мы тоже получили телеграмму. - Он протянул мне несколько скрепленных вместе бумажек: - Вот ваш авиабилет, мсье. Нас просили зарезервировать вам место в самолете компании "Эйр Франс", вылетающем из Ниццы в девять пятнадцать. Вы летите через Париж и в двенадцать двадцать пять будете в Дюссельдорфе. Мы включим эту сумму в ваш счет.
Я поблагодарил, вернул ему ключ от сейфа и проследил за тем, чтобы он его тут же запер в свой сейф. Потом я поднялся в лифте в свой номер, разделся и принял контрастный душ. В номере лежало несколько коробок - мои костюмы и рубашки были доставлены. Я, не одеваясь, их все распаковал и повесил в шкаф. Оставил лишь легкий бежевый костюм и один из галстуков, купленных Анжелой. Я хотел надеть все это в дорогу. Потом так же нагишом растянулся на кровати и попытался заснуть, но сна не было ни в одном глазу. Я включил маленький приемник, который стоял на тумбочке. Теплый женский голос пел: "Elle est finie la comédie…" Я выключил. Было два часа двадцать минут - я заметил это, перекладывая свои часы с места на место, что частенько делал ночью. Вдруг зазвонил телефон. В трубке голос Анжелы:
- Я уже звонила, но вас не было. Что… Что случилось, Роберт? Что-то страшное?
- Да, - ответил я. - Очень страшное.
- Что именно?
Я ей рассказал.
Последовало длительное молчание. Я подумал, что мне интересно услышать первую ее реакцию. Наконец она сказала, очень тихо:
- Он был хороший человек. Мы с ним потом, с тех самых пор, были просто друзьями, но друзьями настоящими. Я очень опечалена его смертью. Он так любил свою матушку. Завтра я обязательно поеду к ней и позабочусь о ней. Ведь она теперь осталась совсем одна.
- Почему вы позвонили? - спросил я.
- Потому что жизнь, тем не менее, продолжается, - ну, не ужасно ли? - потому что хотела вам сообщить, что моя приятельница Паскаль с удовольствием устроит ужин для всех этих людей. Послезавтра в восемь. Вас это устраивает?
- Весьма! Подождите-ка. Мне же надо завтра - то есть уже сегодня - лететь в Дюссельдорф.
- Надолго? - О Боже, подумал я и почувствовал, как забилось сердце, - она очень быстро об этом спросила!
- Не знаю. Если задержусь дольше, чем на два дня, заранее позвоню по поводу ужина. Но надеюсь, что вернусь раньше. Очень на это надеюсь.
- Вы летите в Дюссельдорф в связи с убийством Виаля?
- В том числе.
- Когда у вас вылет?
- В девять пятнадцать из Ниццы.
- Тогда в восемь я заеду за вами в отель.
- Исключено! Осталось всего пять с половиной часов! Нет, я возьму такси.
- Никаких такси. В восемь я жду у отеля. Спокойной ночи, Роберт.
- Спокойной ночи, Анжела. И большое спасибо, - сказал я и положил трубку.
Но спокойной ночи не получилось.
Я надел халат, вышел на балкон своего номера, сел и стал курить - одну сигарету за другой. Я был слишком взволнован, чтобы уснуть. Начиная с половины пятого, небо над морем стало светлеть, причем краски менялись с каждой минутой. И на Круазет, и в отеле царила полная тишина. В четыре часа сорок пять минут телефон опять зазвонил. И опять я услышал голос Анжелы:
- Вы не можете заснуть, правда, Роберт?
- Правда.
- Я тоже.
- Бедный Виаль.
- Дело не только в Виале, - сказала она. - И вы это знаете не хуже меня.
- Да, - согласился я. - Я это хорошо знаю.
- Что вы делали, когда я позвонила?
- Сидел на балконе и смотрел, как светлеет небо.
- Я делаю то же самое. Сижу на террасе и смотрю на небо. У вашего телефона тоже длинный шнур?
- Довольно длинный.
- Тогда возьмите аппарат, выйдите с ним на балкон и посмотрите на небо.
Я послушался.
- Вы сидите?
- Да.
- Значит, сейчас мы оба смотрим на небо, - сказала Анжела.
- Да, - ответил я. И умолк. В трубке зашелестело.
Небо, которое вначале было серым, потом песочного цвета, теперь последовательно меняло краски. Оно стало из охристого бурым, затем зеленовато-желтым и наконец ярко золотым; белые здания вдоль извилистого бульвара Круазет засверкали в этом золотом свете. Долгое время я сидел так, прижимая трубку к уху, и так же сидела Анжела с трубкой у уха. Никто из нас не произнес ни слова. Потом из моря выкатилось кроваво-красное солнце.
- Значит, в восемь, - сказала Анжела. И положила трубку.
33
Она подъехала к отелю минута в минуту. Я был в выбранном ею бежевом костюме и коричневых босоножках, в руке - только мягкая дорожная сумка.
В этот ранний час воскресного утра улицы еще были тихи и пустынны. Так что мы ехали довольно быстро, - вдоль моря с его пляжами, скалами и множеством ресторанчиков для гурманов. По дороге мы не увидели и десяти человек. И не обменялись и десятью словами.
Анжела была одета в белый брючный костюм, на лице - никакой косметики. Она поставила машину перед зданием аэропорта, пошла со мной к окошку регистрации и проводила до последнего контроля. Она не спускала с меня глаз, но не проронила ни слова. Только при прощании сказала:
- Я буду наверху, на втором балконе для провожающих. - С этими словами она убежала. Я прошел через паспортный и таможенный контроль, где меня еще и "просветили" на металл, - угоны самолетов как раз в то время вошли в моду, - и когда я наконец вышел на летное поле и зашагал к автобусу, потому что по радио был объявлен мой рейс, я обернулся и высоко надо мной увидел Анжелу. Она стояла на втором балконе, почти безлюдном, махала рукой и улыбалась. Я подумал о том, что сказал ей три года назад тот священник о маске, которую она носит, о том, что она сама сказала мне в последнюю ночь о своем азиатском лице, и тоже стал улыбаться во весь рот, хотя и криво, и тоже помахал ей рукой. Тогда она заулыбалась еще шире и еще энергичнее замахала рукой, а моя левая нога вдруг дала о себе знать. В автобус я вошел последним. Он резко рванул с места и подкатил к ожидавшему нас лайнеру. Выйдя из автобуса, я все еще ясно видел Анжелу в белом костюме, я помахал ей, и она замахала уже двумя руками. Я махал до тех пор, пока стюардесса не попросила меня подняться на борт.
Мы взлетели. Летчик круто повел тяжелый "Боинг" в высоту. Табло "Не курить" погасло. Я полез в карман за таблетками. При этом пальцы мои наткнулись на какой-то маленький твердый предмет. Я его вытащил. Это был забавный слоненок из черного дерева, которым я любовался в коллекции Анжелы. Видимо, она сегодня утром незаметно сунула его мне в карман.
Анжела…
Я мысленно видел ее всю. И прежде всего - ее глаза. Ее чудесные глаза. Внезапно солнце хлынуло в окно салона и ослепило меня. Пришлось прикрыть веки. И тут я еще отчетливее увидел глаза Анжелы. А слоника я крепко сжал в пальцах. Наш самолет описал широкую дугу и взял курс на север. Левая нога продолжала болеть.
34
В Париже шел дождь.
В Дюссельдорфе шел дождь.
Меня охватило отвратительным промозглым холодом. Я сразу замерз. Опять на мне был не тот костюм. Остановка в Париже была, слишком короткой, но из аэропорта Лохаузен в Дюссельдорфе я сразу же позвонил Анжеле. Через автоматическую связь это получилось очень быстро. Она сразу же взяла трубку и, задыхаясь, крикнула: "Алло!"
- Говорит Роберт.
- Долетели благополучно? Слава Богу!
- Я… Я хотел поблагодарить вас за слоненка, Анжела. Вы доставили мне большую радость… Правда, очень большую радость. Говоря это, держу его в руке.
- Слоненок принесет вам счастье, - сказала Анжела, и только тут я заметил, что я все это время говорил по-французски, а она - по-немецки.
И у меня вырвалось:
- Вы говорите со мной по-немецки!
Анжела смутилась:
- Да, - буркнула она. - Простите, Роберт.
- Вы просите у меня прощения? Но почему?
- Потому что я… Потому что я вела себя глупо. Я думала об этом. Конечно же вовсе не все немцы охотно шли в солдаты. И конечно не все немцы были нацистами.
- Но довольно многие, - сказал я.
- Однако отнюдь не все, определенно не все, - сказал любимый голос. - Вот вы, Роберт, наверняка не были.
- Не был, - подтвердил я.
- И не по своей воле стали солдатом.
- Это уж точно.
- Я так и думала. Поэтому я была несправедлива к вам. Вы прощаете меня, правда?
- Ну конечно! Анжела, я так рад, что вы дома, что я слышу ваш голос!
- Я знала, что вы позвоните после посадки. И я хотела в это время быть дома. Я тоже хотела услышать ваш голос.
- Но откуда вы знали?