20
В свое второе посещение в больнице сестры Чугунов взял жену и внучку. В палате Клавдии Павловны были все те же соседки, а четвертая кровать все так же пустовала. На ней и устроились Нина Сергеевна и Ксения. Сам Семен Павлович уселся на стуле. Здоровье сестры, по-видимому, очень медленно, но все же шло на поправку.
- Доктор сказал, что кризис прошел, теперь будет легче, - сообщила, она и лицо ее осенила легкая улыбка.
- Кто у тебя лечащий врач? - поинтересовалась Нина Сергеевна.
- Хороший доктор. Правда, молод еще, но уж очень обходительный, вежливый. Все успокаивает меня, лечитесь, говорит, бабуся, до тех пор, пока все не заживет. Мы вас отремонтируем, - это он шутит, - будете, как молодая козочка прыгать…
- Дай-то Бог, - заулыбалась и Нина Сергеевна. На душе у нее значительно полегчало. Значит, действительно выздоравливает золовка, раз улыбается.
- Как у тебя-то дела, Ксюша? - взгляд Серебряковой потеплел, когда она посмотрела на девушку. - Все хорошо?.. Мне уж сказали, что это ты меня спасла. Рано утром обнаружила и подняла тревогу.
Ксения смутилась.
- Я-то тут при чем? Это вы свое сердце должны благодарить, бабушка Клава. Крепкое оно у вас оказалось. Вот и выдержало.
- Ну, крепкое не крепкое, а тебе, внучка, большое спасибо! - сказала Серебрякова. - Я за тебя помолюсь.
- Мы тебе, Клава, новость принесли! - не зная как отреагирует сестра на его сообщение, нерешительно сказал Чугунов. - Сегодня к нам домой майор Шатохин звонил… Арестовал он этого Шиляева… И тот во всем признался.
Губы Клавдии Павловны судорожно задрожали. Успокоившись, она посетовала:
- Ох, не знаю, Семен, радоваться мне этой новости или нет. Посадят его, а он нам родственником все-таки доводится. Не по-людски как-то. Да и жалко его.
- А он тебя жалел, когда иконой по голове бил? - резонно заметил Чугунов. - Да и какой он нам родственник?
- А ведь прав ваш брат, - вступила в разговор, лежавшая на кровати у окна дебелая женщина с отечным лицом. - Он ведь заведомо убивал вас, тетя Клава, а вы, как я погляжу, его уже прощать собрались?..
- А как же, дочка, - жалобным и немного виноватым голосом сказала Серебрякова. - Бог-то прощать велел. Ты же сама говорила, что вон Папа Римский простил того человека, который на его жизнь покусился.
- Ну, Папа Римский не Бог, а вы не Папа Римский… А из того, что он простил, тоже ничего хорошего не вышло. Террорист-то тот все равно потом человека убил и сам, кажется, к праотцам отправился. А в тюрьме бы сидел, все живы остались… Тоже мне родственника нашли! И не прощайте, тетя Клава. Даже если сюда его родственники придут, начнут умолять да на коленях ползать. Не прощайте! Этот изверг на свободе еще столько дел поганых может натворить!
- И я того же мнения, - сказала третья обитательница палаты девица с миловидным лицом. - Пускай в тюрьме посидит, авось поумнеет.
…А Семен Павлович сидел и с задумчивым видом оглаживал свою посеребренную проседью бороду. И неясно было по его лицу одобряет ли он мнение женщин или нет…
21
Лететь было сорок пять минут. Старенький Як-40 болтало в воздухе, как пустую консервную банку на прибрежной волне. Обычно Шатохин старался использовать минуты вынужденного безделья для того, чтобы отдаться в объятия Морфея, однако спать в таких условиях, когда того и гляди в очередной воздушной яме самолет провалится до самой земли, о сне и думать было нечего. Майор сидел в конце полупустого самолета у иллюминатора и решал кроссворд.
В общем-то, Шатохин был не прочь побывать в столице, развеяться, сменить обстановку, а заодно повидать старых приятелей. Майор когда-то жил в столице, учился в школе милиции, а потом судьба забросила его в захолустный город. В нем он и осел, обзавелся семьей, хорошей квартирой и никогда не жалел о том, что не остался служить в столице. А может и жалел, но только виду не подавал. Во всяком случае, сердце у него защемило, когда под крылом самолета вдруг раскинулся огромный город. Но вот постройки начали увеличиваться в размерах, стали различаться крошечные двери, окна, дворы, потом дома и деревья слились в одну сплошную линию и неожиданно за стеклом иллюминатора выросло, качнулось и замерло здание аэропорта. Прибыли! Пассажиры зашевелились, стали собираться, кое-кто потянулся к выходу. Наконец подали трап, и майор ступил на столичную землю.
Аэропорт был маленьким, предназначенным для местных авиалиний, поэтому автобусов для доставки к собственно зданию аэропорта не полагалось, и вышедшая из самолета разношерстная толпа, возглавляемая стюардессой, потащилась к нему пешком.
Весь багаж у Шатохина был с собой - кейс, в котором лежали смена белья и туалетные принадлежности, поэтому он не стал задерживаться у таблички "Выдача багажа", а, пройдя таможенный контроль, сразу вышел в город и тут же попал в объятия высокого плечистого мужчины с типичным смуглым скуластым лицом азиата. С трудом высвобождаясь из крепких объятий, Шатохин радостно воскликнул:
- Анвар! Рахимов! Какими судьбами?
Мужчина довольно хмыкнул и сдавил в своей ладони руку майора.
- Это тебя каким ветром к нам занесло? С приездом, Юрка! Рад тебя видеть! Растолстел, важный какой. Генерал уже, небось?
- Пока только майор, - рассмеялся Шатохин, разглядывая старого приятеля, бывшего, как и он в "гражданке". Анвар тоже раздался вширь, поседел, у глаз появились похожие на гусиные лапки морщины. - Это у вас здесь в столице звезды с неба на погоны сыплются. Три уж, наверное, поймал?
- Только две, - солидно сказал Рахимов. - Подполковника недавно присвоили.
- Ух, ты! - восхитился Шатохин. - Поздравляю! Растешь, приятель! Когда мы с тобой последний раз виделись, ты в старших лейтенантах ходил.
- Да, давненько это было, - закивал Рахимов. - Значит, лет десять мы с тобой не виделись. Время летит. Ладно, Юра, пойдем к машине.
Оживленно беседуя, мужчины направились к автостоянке.
С Рахимовым Шатохина связывала давняя дружба. Они вместе учились в высшей школе милиции. Не один год жили в общежитии бок о бок, постигая нелегкую милицейскую науку, дружили, но после выпуска пути их разошлись. Правда, поначалу окольными путями Шатохин слышал о продвижении Рахимова по службе, так же как и тот слыхал о его успехах, даже раза два встречались, а вот в последние годы оба осели в кабинетах, утратили связь. И вот, пожалуйста, - подполковник! Столица, одним словом.
Признаться, увидеть Рахимова в аэропорту Шатохин никак не ожидал. И ему были приятны дружеские объятия, радость старого приятеля при встрече. Молодец Анвар, не забыл, не зазнался…
Уже находясь в служебной машине, везущей их, пока неизвестно куда, Шатохин наклонился к Рахимову, сидевшему рядом с водителем и спросил:
- Ты как узнал, что я в столицу прилетаю?
- А… - хитро сощурился в зеркале заднего вида Анвар. - Хочешь, чтобы я тебе служебную тайну выдал?.. Ну, да ладно, тебе по старой дружбе расскажу. Я в кабинете у своего шефа сидел, когда твой шеф ему позвонил. Они ведь тоже давние приятели. Слышу, Шатохин, Шатохин. Ну, какой еще может быть? Ясно Юрка, мой дружок. Ну я, естественно, напросился тебя в аэропорту похитить, а заодно о деле поговорить. Это дело-то об иконах мои ребята раскручивают. Так что с ними будешь работать. - И Рахимов коротко рассказал о ходе следствия, о своей работе, попутно рассказывая о появившихся за последние годы в столице достопримечательностях, мимо которых они проезжали.
- Да погоди ты, Анвар! - взмолился Шатохин. - Дай дух перевести. Напичкал меня информацией, да еще на такой скорости, что все эти здания у меня в один большой каменный дворец слились. Давай-ка сначала в гостиницу приедем, как следует поужинаем, выпьем, а уж потом вдоволь обо всем наговоримся.
- Какая гостиница, дорогой! - обиженно воскликнул Рахимов. - Ты что забыл о восточном гостеприимстве? Никакой гостиницы! Едем прямо ко мне домой. Я уже жену предупредил, чтобы она ужин накрывала. Ох, и обрадуется же Гульнора дорогому гостю!.. А спать мы с тобой во дворе на топчане ляжем. Поди уж сто лет на свежем воздухе не ночевал?.. Ну, а утром вместе на работу отправимся.
Возражать против такой перспективы Шатохин не стал. Он точно так же повез бы Анвара к себе домой, если тот приехал бы в его город. Майор только поинтересовался:
- Дети-то как, растут?
- Выросли уже, - с самодовольной улыбкой Рахимов повернулся к приятелю. - Ты, наверное, и не знаешь, дочку-то я замуж выдал. Внук у меня растет - Батыр. Ох, и деловой, я тебе доложу, товарищ. Сыщик будет. Всего несколько месяцев, как ходить научился, а ничего от него не спрячешь. Все равно найдет. Такой проныра спасу нет. - Рахимов взмахнул руками, радуясь своему внуку.
Радость его передалась Шатохину и водителю, - скромному молчаливому пареньку. Все трое стали от души смеяться.
22
Охранник Арипов Буранбай - сорокадвухлетний сверх меры полный мужчина, с трудом влезавший в милицейскую форму самого большого, - какой только имелся на складе - размера сидел в дежурной комнате, что находилась в конце длинного темного коридора, по обеим сторонам которого располагались камеры с временно задержанными. Напарник Буранбая сладко спал на нарах, сам же Арипов смотрел по малюсенькому портативному телевизору футбольный матч. На улице уже стемнело, и вечерняя прохлада стала спускаться и сюда в изолятор временного заключению. Как раз диктор объявил перерыв, а по экрану телевизора замелькала реклама, когда зазвонил телефон. Буранбай снял трубку, с сильным акцентом произнес:
- Дежурный по лизолятору временного заклучения сержант Арипов слюшает!
- Сержант, а, сержант, - раздался в трубке вкрадчивый хриплый голос. - Мне братишке табачок передать нужно да жратвы немного.
- Нэт, нэлзя, - ответил Буранбай, однако трубку не положил.
- Братишка голодный, сержант, - все так же вкрадчиво продолжал голос. - Братишка есть хочет. Сержант, а, сержант, выйди, я в долгу не останусь…
В общем-то, с такими просьбами к Арипову обращались неоднократно. В изоляторе, когда кормили, а чаще всего нет. Сигареты тоже никто не выдавал, и Буранбай брал иной раз у родственников задержанных передачу, без ведома начальства, разумеется, и не за бесплатно, конечно. В этот раз он тоже решил не упускать случая поживиться. Буранбай ничего не ответил, он только красноречиво вздохнул, мол, как вы мне все надоели, и положил трубку.
Будить напарника Арипов не стал. Кряхтя, он поднялся из-за стола, вышел из "дежурки" и направился по коридору. Из камер раздавался храп, тихий говор, смех. Жизнь продолжается и за решеткой. Арипов поднялся в холл, прошел мимо дежурного по ГУВД и, выйдя на крыльцо, огляделся. В темноте за железными прутьями забора маячила фигура. Буранбай спустился по ступенькам и направился к поджидавшему его человеку. Мужчина был старше своих лет, высок, худощав, сутул, с волевым мужественным лицом. Натренированный глаз Арипова безошибочно определил в нем бывшего заключенного.
"Из "зеков", недавно откинулся, - решил Буранбай, пытаясь получше разглядеть в темноте лицо человека. - Взгляд волчий, повадки блатные, не успел еще среди нормальных людей пообтесаться".
- Вот, сержант, - Нечистый сунул в руки Арипова пакет. - Там сигареты, еда и деньги. Бабки себе возьмешь, остальное Шиляеву Сашке отдай! Его сегодня загребли. А если передашь вот это, - Алиферов достал из кармана шприц, заполненный прозрачной жидкостью, - я тебе отдельно заплачу, - и Нечистый пошелестел стодолларовой купюрой, неизвестно откуда взявшейся в его руках.
При виде столь крупной суммы, почти вдвое превышающей месячный заработок охранника, глаза Буранбая загорелись, однако страх понести ответственность, если вдруг деяния его станут известны начальству, заставил Арипова отказаться.
- Нэт, Нэт!.. - замотал он головой. - Нэ положено.
- Да ладно тебе, сержант, - фамильярным тоном заявил Нечистый. - Парень же наркоман. Ему доза нужна. Тебе же с ним сегодня ночью возиться придется, когда его "ломать" начнет. Будешь вызывать "скорую", а то вообще на твоих руках помрет. Тебе это надо? А так "кольнется" он и до утра будет спать спокойно.
Буранбай заколебался.
- А если он на допросе проговорится, что я ему наркотык дал? - сказал он с сомнением.
- Не проговорится, - уверенно произнес Нечистый. - Его за обычное хулиганство загребли. Так что утром выпустят.
- Нэ выпустят, - с не меньшей уверенностью заявил Буранбай. - Его следовател, как я слишал, в столицу уехал.
- В столицу? - Алиферов был неприятно поражен. "Неужели, гад, Шилеяв раскололся?" - подумал он, а вслух спросил: - Кто ведет его дело?
- Старший следовател Шатохин, - изрек Арипов.
- Шатохин?! - снова поразился Нечистый, однако на этот раз чему-то обрадовался и весело сказал: - Ну, значит, выпустит, когда из столицы вернется. А ты, сержант, завтра вечерком подгребай сюда в это же время, я тебе еще один шприц дам и еще стольник подброшу… Да ты бери, бери, - и Алиферов стал совать в руку Буранбая шприц и деньги.
- Но ведь завтра другой смена дэжурить будет, - все еще борясь сам с собой, слабо возразил Арипов. - Как же я шприц передам?
- А вот это уже твои проблемы, - осклабился Нечистый. - Я плачу за работу, а ты ее делаешь.
- Ладно, - внезапно согласился Буранбай, беря деньги и шприц. - Но толко завтра эта работа дороже стоить будет. Раз риск болшой.
Нечистый хохотнул и презрительно спросил:
- Сколько?
- В два раза дороже, - тоном опытного торговца заявил Буранбай.
- Еще полтинник накину и хватит, - усмехнулся Алиферов. - Но только завтра ты мне записку от Санька принеси, что, мол, "посылу" получил, а потом бабки получишь. Вам-то ментам верить нельзя. "Алтушки" возьмешь, а шприц хрен передашь. - С этими словами Нечистый повернулся и пошел прочь.
А в камере на нарах, занимавших три четверти площади помещения, томился Шиляев. Четверо его сокамерников, большей частью хулиганы, задержанные в нетрезвом виде, уже давно спали, Сашка же сидел в углу на голых досках, прислонившись спиной к шероховатой, напоминавшей ракушечник стене и смотрел в пустоту. С каким-то мрачным удовлетворением он отмечал появлявшиеся у него симптомы "ломки": болел позвоночник, ныли суставы, словно из него вытягивали жилы. И это только начало. Впереди его ждала еще более изощренная пытка. Помощи в этот момент Шиляеву ждать было неоткуда и Сашка твердо решил, когда боль станет невыносимой, свести счеты с жизнью. Как он это сделает Шиляев еще не знал. Может, вены себе перегрызет, может, голову разобьет о стенку, а может, на "вертухая" набросится, и он его пристрелит. Но как бы там ни было, подыхать медленной мучительной смертью в этой жуткой камере рядом с парашей он не намерен.
И вот в тот момент, когда Сашка был уже на грани отчаянного шага, тусклый свет, горевшей в коридоре лампочки, заслонила тень, и негромкий голос с сильным акцентом спросил:
- Ти Шиляеп Шашка?
Наркоману было так плохо, что он еле выдавил из себя:
- Я…
- Виходи, давай, толко тихо! - приказал охранник и, щелкнув замком, открыл дверь. - Увидев на свету бледного с измученным лицом мужчину, который, по-видимому, задыхался без наркотика, как рыба без воды, охранник с осуждением покачал головой: - Совсим, дурак, себя не уважаешь. - Подталкивая Сашку, толстяк провел его в конец коридора и, пихнул в туалет, предназначенный для охраны, сунул в руку шприц. - Давай, бистро!
Через пару минут Шиляев твердой походкой вошел в камеру и, растянувшись на нарах, положил голову на косо прибитую доску, заменявшую подушку.
"Силен, видать Вовка раз сам охранник "наркоту" мне в зубах принес. За Нечистого нужно держаться. С ним не пропадешь!" - успел подумать Шиляев, погружаясь в волшебный дивный мир грез.
23
Ни свет, ни заря домой заявилась мать Нечистого. Вовка открыл дверь, неприветливо бросил ей:
- Здравствуй! - и, протопав босыми ногами в лоджию, снова завалился на диван.
Матери своей он не любил, всегда чувствовал, что приходится ей в тягость.
"Шлюха она и есть шлюха, - думал он о ней с неприязнью. - Всю жизнь только о мужиках и думала. Сколько у нее их было сама давно со счету сбилась. Не знает, наверное, от кого меня зачала. А одевается так, будто ей двадцать лет - в мини юбку и топик со шнуровкой на спине. Смотреть противно. Самой-то скоро уже пятьдесят шесть, а все под молодуху костит. Волосы вон под цвет соломы выкрасила, брови насурьмила, "свисток" накрасила, а на роже морщины горячим утюгом разгладить забыла. Дура старая, совсем из ума выжила. Типичная старая б…"
- Я, Вовчик, посуду кое-какую заберу, - ворковала мать из кухни, хлопая дверцами шкафчиков. Голос у родительницы был грубым, прокуренным. - И кое-что из шмоток.
- Ладно, - вяло разрешил Нечистый.
- Как живешь-то, сынок? - голос матери уже раздавался из зала. Теперь хлопали дверцы "стенки".
Нечистый повернулся на бок, взял со стоявшего рядом стула пачку сигарет и, прикуривая, сказал:
- Нормально. Чего и тебе желаю.
- О! А это что? - очевидно, мать наткнулась на украденные в ларьке продукты. И действительно вскоре появилась в лоджии с бутылкой коньяку в одной руке и банкой красной икры в другой. Ее сильно накрашенные глаза округлились от удивления и восторга. - Откуда это, Вовка?
Выпустив в потолок струю дыма, Нечистый лениво махнул рукой.
- Да так, товар с корешем прикупили. Хотим магазинчик свой открыть. Только ты никому про это не говори.
Мать сделала вид, будто верит байке сына.
- Ладно, Вовчик, не скажу, - кивнула она и подобострастно улыбнулась: - А можно я чего-нибудь возьму у тебя?
Нечистый хмыкнул:
- Бери чего хочешь и сколько хочешь, - а когда обрадованная мать скрылась с подарками в зале, тихо проворчал: - Только сматывайся быстрее.
Уже прощаясь, мать, заглянув с полной сумкой в лоджию, просительно сказала:
- Ты бы дома бордель не устраивал, сынок! А то соседи участковому заявят, хлопот не оберемся.
- Все будет нормально, - заверил Нечистый. - Ты иди, иди, за меня не беспокойся.
Едва Алиферов, проводив мать, отправился в ванную бриться, как снова прозвонил звонок. "Кого еще черти в такую рань принесли? - подумал он недоуменно. - Уж не ментов ли?" Нечистый крадучись вернулся в прихожую, заглянул в глазок… и, радостно вскрикнув, распахнул дверь. На пороге стоял рослый, широкоплечий, пышущий здоровьем мужчина за тридцать лет. На его квадратном грубо вылепленном лице с большими навыкате, как у быка, желтоватыми глазами блуждала самодовольная ухмылка.