V
Лики музыкальных гениев по стенам, знакомых интеллигентов в первых рядах и Курт Зандерлинг с Бетховеном в обнимку. Ах, хорошо! Роман Казарян прикрыл глаза. Красивым голосом Всеволод Аксенов ритмично излагал последний монолог, и взрывами врывалась музыка.
Вот он, финал. Ах, хорошо, ах, хорошо! Хорошо вспомнить, что можно испытать наслаждение от музыки, хорошо ощущать себя в душевном единении с теми, кто вместе с тобой испытывает это наслаждение, хорошо сидеть в кресле с закрытыми глазами и просто слушать. Все. Конец Эгмонту, конец первому отделению.
Роман открыл глаза, поднялся с кресла. В шестом ряду, справа, вставал Миша Мосин. Роман направился к нему.
- Ромочка! - обрадовался Миша Мосин. - Сколько зим, сколько лет!
Гуляли в фойе, разговаривая об искусстве.
Собираясь в Большой зал консерватории, Казарян полагал, что после первого отделения возьмет Мишу Мосина под руку и выведет на улицу Герцена, где задаст ему ряд интересующих его, Казаряна, и московский уголовный розыск вопросов. Но пожалел и этого не сделал. Не Мосина пожалел - во втором отделении была Девятая. Договорились встретиться после концерта.
…Кончилось все. Размягченные и подобревшие, они уселись в скверике, в котором тогда еще не поселился размахивающий руками Чайковский. Подбежала дамочка в очках, схватила Мосина за рукав, защебетала оживленно:
- Мосенька, сегодня Курт был неподражаем, не правда ли?
- Иначе и быть не могло, Лялечка. Сегодня он с нами прощался.
- Это не трепотня, Мося, это действительно так? - посерьезнела дамочка.
- Это действительно так. Днями Курт Зандерлинг навсегда уезжает от нас в ГДР, - торжественно и печально доложил дамочке Миша.
- Жалость какая! - ахнула дамочка, наклонившись, поцеловала Мишу в нос и убежала, подхватив падающие от удара о мосинский нос очки.
- Миня, а почему тебя стали Мосей звать? - поинтересовался Роман.
- Ты бы с успехом мог задать и обратный вопрос: Мося, а почему тебя Миней звали? Но, мне кажется, ты отлавливал меня для того, чтобы задать не этот вопрос. А совсем-совсем другой. По палагинскому делу. Так?
- Проницателен ты до невозможности, Миня.
- Профессия такая.
- А какая у тебя профессия?
- Юрист, Рома.
- Не юрист, а юрисконсульт фабрики канцтоваров "Светлячок". Это не профессия, Миня, и даже не должность. Это - крыша, голубок ты мой.
Мосин засмеялся и смеялся долго. Отсмеявшись, покрутил головой, сказал:
- Господи, до чего вы, милицейские, одинаковы! Сразу - пугать.
- Я не пугаю. Я тебе твою позицию объясняю, с которой ты должен вступать в разговор со мной. - Я - представитель правоохранительных органов, а ты - жучок, существующий, и существующий неплохо, на сомнительные доходы. Вот так-то.
- Вопросы будешь задавать?
- А как же! - обрадовался Казарян.
- Тогда без предисловий начинай. Я тороплюсь, меня симпатичная гусыня ждет.
Казарян взял его под руку и вывел на улицу Герцена, и пошли они к Манежной площади.
- С палагинской коллекцией хорошо знаком?
- Да.
- Через тебя никто не пытался начать переговоры с Палагиным о продаже коллекции или части ее?
- Палагинской коллекцией интересуются только специалисты и фанаты. И те, и другие знают, что Палагин ничего не продает. Так что подобной попытки не может быть в принципе.
- Кстати, Миня, а сам-то ты что-нибудь коллекционируешь?
- Конечно. Но моя страсть - сугубо по моим средствам. Я по дешевке собираю русскую живопись начала двадцатого века, которая сегодня стоит копейки и которая через двадцать пять лет сделает меня миллионером.
- А хочется стать миллионером?
- До слез, Рома.
- При такой жажде можно и форсировать события, а?
- Дорогой Рома, при твоем ли роде деятельности пользоваться эвфемизмами? Спроси коротко и ясно: "Гражданин Мосин, не вы ли за соответствующее вознаграждение навели уголовников-домушников на коллекцию Палагина?"
- Считай, что спросил.
- Не я.
- Жаль, - Казарян обнял Мосина за плечи. - А то как бы было хорошо!
- Не столько хорошо, сколько просто. Для тебя.
- В общем, я тебе, Миня, верю. Хотя нет, все наоборот! В общем, я тебе, Миня, не верю, но - в данном конкретном случае - верю.
- Тоже мне Станиславский! Верю! Не верю!
- Хватит блажить-то. Давай вместе подумаем. Я поначалу был убежден, что наводка зрячая. А вот окружение прошерстил и усомнился.
- А если темная, Рома?
- Откуда? Среди окружения фофанов для темной наводки нет.
- Есть идея, Рома.
- Поделись.
- А что я с этого буду иметь?
- Миня, могу тебя заверить: от моих благодеяний миллионером не станешь.
- Да я шучу, шучу! Хотелось бы от тебя просто знак признательности, небольшой сувенирчик. У твоего папани в чулане лентуловский этюд пылится. Только и всего!
- Договорились. А ты мне в ответ - театральный эскизик Добужинского. Я помню: у тебя их несколько.
- Это же баш на баш! Мне-то какая выгода?
- Как знаешь, Миня, как знаешь!
- Ну, что мы с тобой, право, как на базаре! Бери идею задаром, - замахал отчаянно руками Мосин.
- Значит, Лентулов менять прописку не будет?
- Как это не будет? - возмутился Мося. - Мы же с тобой договорились: я тебе Добужинского, ты мне - Лентулова.
- Ладно. Отдавай идею задаром.
- Вы в своей конторе на Петровке, небось, думаете, что вы самые умные и проницательные. А у некоторых на плечах тоже не кочан капусты.
- Кстати, насчет эвфемизмов. Некоторые - это ты?
- Абсолютно верно. Я. Так вот, тот, у которого на плечах не кочан капусты, вне зависимости от вас размышлял о краже и пришел к выводу, что наиболее вероятный источник информации о палагинской коллекции и квартире - обслуга.
Слесари, водопроводчики, домработница, портниха, электрики, конечно же, могут дать кое-какие сведения о квартире Палагина. Но исчерпывающие сведения, а главное - о коллекции, может дать только Петр Федосеевич, краснодеревщик. Я его знаю сто лет, Палагин его знает сто лет, все его знают сто лет, и поэтому почти с уверенностью можно сказать, что на сознательную зрячую наводку он вряд ли пойдет. А вот в темную его использовать могли.
- Завтра с утра мы с тобой, Миня, в гостях у Петра Федосеевича.
- А ты сегодня Лентулова подготовь. Там масло, ты пыль влажной тряпочкой сотри, подсолнечным протри и опять насухо вытри, - Мосин подошел к окну кафе, глянул в щель между неплотно задвинутыми гардинами, сообщил - Юрий Карлович с Веней кукуют. Обрадовать, что ли, советскую литературу?
- Валяй. Подкорми классиков с доходов праведных.
- Компанию не составишь?
- Мне, Миня, пьянствовать в общественных местах не положено. Особенно с тобой.
- Грубишь, хамишь, а зачем?! Будь здоров тогда, - и Миня небрежно кивнул Казаряну. Наказав Казаряна за милицейскую грубость, тут же добавил, ибо не забывал ничего и никогда - Завтра в девять часов утра я жду тебя у метро "Дворец Советов".
VI
Ларионов заканчивал доклад о проделанной работе по делу о палагинской краже.
- Кое-что о Леониде Михайловиче Берникове я подсобрал, - Ларионов сверился с бумажкой. - Л. М. Берников, 1896 года рождения, образование незаконченное среднее, с 1933 года постоянно работает в системе промкооперации, в основном в должности председателя различных артелей. К судебной ответственности не привлекался, однако в знаменитом текстильном деле сорокового года фигурировал как свидетель. В настоящее время заведует производством артели "Знамя революции", изготовляющей мягкую игрушку.
- Похоже, Сережа, похоже, - оценил ларионовскую работу Смирнов. - Я понимаю, у тебя времени не было, но все-таки… В УБХСС на него ничего нет?
- Я по утрянке к Грошеву успел заглянуть. Говорит, что единственное у него - подозрения.
- Что делать будем?
- Романа подождем и решим.
- А где он запропал? - вдруг высказал начальственное неудовольствие Смирнов.
- Звонил в девять, сказал, что к одиннадцати будет. У него там что-то по наводке наклевывается.
И действительно наклевывалось: оперуполномоченный Роман Казарян вошел в кабинет Смирнова вольно-разболтанной походочкой, оглядел присутствующих, небрежно поздоровался:
- Привет! Трудитесь? Ну-ну! - и кинул себя на стул.
- Здравствуйте, гражданин Ухудшанский! - ответствовал его начальник Смирнов.
Казарян поморгал-поморгал, понял, посмеялся сдержанно, отреагировал.
- Точно подмечено. Исправлюсь, товарищ майор! Так что же у вас новенького? - Но надоело играть, и он торжественно сообщил - Пока вы тут в бумажки играете, бюрократы, я, по-моему, кончик ухватил.
- И я кончик ухватил, - скромно, но с достоинством сообщил Ларионов, а Смирнов загадал им детскую загадку:
- Два конца, два кольца, посредине - гвоздик. Что это такое, друзья мои?
- Дело о краже в квартире гражданина Палагина, - отгадал Казарян.
- Правильно, - подтвердил Смирнов. - Давай о деле поговорим. Начинай.
- Сегодня утром Миня Мосин рекомендовал меня, как заказчика, персональному краснодеревщику Палагину Петру Федосеевичу. Я сказал, что мне необходимы стенды-шкафы для коллекции миниатюр XIX века, камей и медальонов. Зная о прекрасной домашней коллекции Палагина, хотел бы иметь нечто подобное. И подсунул ему планчик квартиры, будто бы моей, а на самом деле вариацию на темы палагинских апартаментов. Обрадованный маэстро по этому плану воспроизвел расположение стендов по-палагински, отметив центральную, более ценную часть экспозиции, как его, мастера, профессиональное достижение.
Тотчас предъявив удостоверение, коллекционер превратился в милиционера и попросил ответить Петра Федосеевича на вопрос, не приходил ли к нему кто-нибудь с подобным предложением.
Оказывается, с полгода назад с подобным предложением обращался один гражданин. Петр Федосеевич даже примерный эскиз набросал по его заказу, но больше человечек не являлся…
- Стоп, - прервал его Смирнов. - Человечек - это есть фигура твоего красноречия?
- Отнюдь. Это единственная характеристика, которую мог дать Петр Федосеевич.
- Два конца, два кольца, а посередке - гвоздик. Сережа, как ты считаешь? - спросил Смирнов.
- Похоже, Саня, - ответил ему Ларионов.
- Может, объясните, о чем вы? - обиделся за свое неведение Казарян.
- Сережа вышел на деятеля промысловой кооперации Леонида Михайловича Берникова, у которого в последнее время прорезался интерес к заезжим домушникам. А при Берникове вьется некто, характеристика которого и с сережиной стороны ограничивается одним-единственным словом - "человечек".
- Горячо! Ой, как горячо!!! - заорал Казарян.
- Пока что лишь тепло, Рома, - осадил его Смирнов. - Ну да, у нас есть серьезнейшие основания подозревать гражданина Берникова Леонида Михайловича в желании вложить свой капитал, тайный капитал, не совсем законным образом в ценности на все времена. А дальше что? Дальше ничего. Пока коллекция не будет обнаружена и так, чтобы мы могли доказать, что она - в берниковском владении, он чист перед законом.
- Да понимаю я все это, Саня! - Казарян уже не сидел барином, а бегал по кабинету. - Главное - лошадь - в наличии, а телегу мы ей быстренько приделаем!
- Начинается черная маета, ребята, - сказал Смирнов. - Давайте прикинем, что и как. Первое - обнаружение и опознание человечка. Кто берет?
- Я, - вызвался Ларионов.
- Второе - Берников. Его контакты, времяпрепровождение, интересы и - главное - его берлоги, как официальные, так и тайные.
- Я, - решил Казарян и тут же начал ставить условия. - Но только предупреждаю, Саня, все эти дела - и мои, и Сережины - требуют серьезного подкрепления. Нам необходимы каждому по два оперативника в помощь, это по самому минимуму. Иди к начальству, размахивай письмом Комитета по делам искусств, ручайся, но людей обязательно выбей.
- Людей я постараюсь выбить.
- Не постарайся, а выбей! - поддержал Казаряна Ларионов. - Хватит на амнистийные трудности ссылаться, кончилось уже все, выбей - и никаких разговоров.
- Разговоры будут, - вздохнул Смирнов. - Но выбью.
VII
Людей - молоденьких, только что принятых в МУР пареньков, - дали.
Человечка Ларионов определил на раз, два, три. Вернее, сложил из двух человечков одного. По фотографии Владик определил своего человечка, а Петр Федосеевич - своего. А на фотографии фигурировал Дмитрий Спиридонович Дудаков, завскладом артели "Знамя революции", где начальствовал над производством Леонид Михайлович Берников.
Ларионов приставил к Дудакову двух горячих пареньков из пополнения, а сам ринулся на подмогу Казаряну.
Леонид Михайлович Берников, наделенный ярко выраженным холерическим темпераментом, незаурядной энергией, требовал к себе внимания пристального и непрерывного: Казарян, наблюдая вместе с Ларионовым за тем, как грузит в полуторку узлы и этажерки Леонид Михайлович Берников, продекламировал из Фета:
Как первый луч весенний ярок!
Какие в нем нисходят сны!
Как ты пленителен, подарок
Воспламеняющей весны!
- разумея под подарком воспламеняющей весны Леонида Берникова.
Начальник производства артели "Знамя революции" усадил в кабину жену, а сам вместе с дочкой забрался в кузов. Полуторка тронулась.
На дачу, на дачу! Катили по Ярославскому, Дмитровскому, Ленинградскому, Можайскому, Калужскому, Рязанскому шоссе полуторки и трехтонки, набитые небогатым дачным скарбом: матрасы и одеяла, корыта и умывальники, табуретки и столы, керогазы и примусы, ночные горшки и зеркала. Прочь от надоевшего за зиму города, прочь от коммунального многолюдства, прочь от знакомых лиц, каждодневных единообразных перемещений, прочь от столичной неволи. К улочкам, заросшим желтыми одуванчиками, к вечерней - с туманом - прохладе, к извивающейся речушке, к волейбольным площадкам меж сосен, к выдуманной дачной свободе.
Роскошествовали в собственных виллах, ютились у знакомых, снимали у круглогодичных. Ввергали семейный бюджет в кризисное состояние, залезали в долги, отказывали себе в самом необходимом… Но - на дачу, на дачу!
Для того чтобы ни свет ни заря мчаться под нежарким солнцем раннего утра к электричке, для того чтобы поздним вечером, изнемогая под непосильной тяжестью авосек и рюкзаков, возвращаться к временному своем очагу и тут же засыпать от усталости на неудобной раскладушке.
Только не такой был Леонид Михайлович. Поселив семейство в Кратове, то ли у дальних родственников, то ли у ближайших друзей, он посещал милый теремок на берегу пруда лишь в выходные дни, отдавая будни трудам и заботам в Москве.
Ужасно деловитый, в синем сатиновом халате, он метался, руководяще размахивая руками, по производственным помещениям и территории артели. В солидном костюме из чисто шерстяной ткани "метро" навещал свое кооперативное начальство. В бабочке из крученого шелка требовательно появлялся у смущенных смежников.
Вечерами - заботы. Заботился он о тридцатилетней искусственно-платиновой блондинке Зиночке Некляевой, чей бревенчатый обихоженный домик в селе Хорошеве он навещал ежевечерне и, как водится, охранял покой владелицы еженощно.
Дмитрий Спиридонович Дудаков при Зиночке исполнял обязанности золотой рыбки на посылках.
- Квартира на Зацепе, дача в Кратове, артель, домик в Хорошеве, - загибал пальцы Смирнов. - Неделю водите, и только-то?!
- И только-то, - раздраженно откликнулся Казарян. - Больше никуда и ни с кем.
- Не узнаю тебя, Рома, - укорил Смирнов. - Неужто трудно блондинку Зинку пощупать, пока Леонид Михайлович горит на работе?
- Не беспокойся, со временем пощупаю, - пообещал ему Казарян, и от такого обещания Смирнов, естественно, забеспокоился:
- Я в переносном смысле говорю.
- Я тебя так и понял.
- Зинкин дом и дворовая пристройка - наиболее перспективные объекты, - подал голос Ларионов.
- А почему не дача?! - возразил Смирнов. - Дача-то наверняка куплена на его деньги подставным родственничком.
- Людей там много, Саня, - разъяснил Ларионов. - Близких и дальних родственничков. Каждый смотрит в оба и мечтает увидеть нечто такое, что поможет вырвать у богатого главы семейства хоть малую толику.
- Дудаков?
- Этот вообще комнату снимает. Кстати, с ним бы по картотеке пройтись. До того сер, что следует обязательно проверить.
- Он сер, а ты, приятель, сед, - перефразируя Крылова, продекламировал Казарян.
- Сед я, - сказал Смирнов. - Ростов запросили?