- Офицер на месте говорит, можно забирать тело.
- Дело веду не я. Детективу-инспектору Миллеру скажи. Я просто невинный очевидец.
* * *
Десять вечера. Пред ним простиралась долгая одинокая ночь.
Джексон думал позвонить Джулии - последнее прибежище бессонного, эта женщина не переносит вакуум тишины. Кого угодно заболтает и убаюкает, никакому стаду овец и не снились такие таланты, переговорит любую сороку. Потом он вспомнил, как она разозлилась, когда он позвонил ей среди ночи в прошлый раз ("Мне завтра на площадку к шести. Что-то случилось?"), и решил ее негодованием не рисковать.
Со скуки от корки до корки прочел гостиничный проспект, план пожарной эвакуации на двери, номер "Жизни Йоркшира" - все, что не было прибито гвоздями. Хотел было поиграть в бессмысленную игрушку на телефоне, отверг эту идею, поискал гидеонову Библию в тумбочке, нашел, однако понял, что не настолько отчаялся. Из Библии выпорхнула желтая клейкая бумажка. Кто-то карандашом написал: "Ты и есть сокровище". Джексон прилепил бумажку себе на лоб и помер со скуки.
Из царства мертвых он вернулся через десять минут - его, Лазаря, вылизал и тем воскресил спаситель из семейства псовых. Собака глядела тревожно. Глядят ли собаки тревожно? Джексон зевнул. Зевнула собака. Неужто в жизни больше ничего нет? Он сложил липкую записку и сунул в бумажник на случай, если сыграет в ящик и люди, которые его найдут, усомнятся в подлинной его ценности.
- Ну-с, солнце давно зашло за нок-рею, - сказал он. - Пора грабить мини-бар.
А раньше он разговаривал вслух? До собаки? Джексон ничего такого не помнил. Ergo, как сказала бы Джулия, он беседует с собакой. Это дурной знак? Животина смотрела так, будто ей интересно послушать. Джексон подозревал, что приписывает псу эмоции, которым тот, вообще-то, чужд.
Он выпил кукольную бутылочку виски, залил другой. Лидс славится своей ночной жизнью, - может, выйти, вкусить? Подумаешь, золотые годы - это ж не значит, что нельзя слегка побить копытом, вернуться в юность, что серебром блещет в сердце? Все лучше, чем торчать в гостинице и вести беседы с собакой.
Его сестра субботними вечерами ездила с друзьями на танцы в Лидс. Джексон до сих пор помнит эти вечера - Фрэнсис заглатывает чай, чтоб побыстрее смыться из дому, напиться, подцепить девчонок, а Нив, в облаке духов и лака для волос, психует, что опоздает на автобус. Домой всегда возвращалась последним автобусом. А потом наступил день, когда не вернулась.
Позже, когда Питер Сатклифф еще не был пойман и не признался, когда он оставался безымянным Потрошителем и числил за собою обширный список убийств, Джексон размышлял порой, возможно ли, чтобы Нив была одной из жертв, которым не повезло очутиться в поле его зрения. Первая жертва Сатклиффа погибла только в 1975-м, но он нападал на женщин и прежде, еще в 1969-м его нашли с молотком в руках и обвинили в "подготовке грабежа" - лишь задним числом прояснилось, зачем ему понадобился молоток. Его охотничьими угодьями были Манчестер, Кили, Хаддерсфилд, Галифакс, Лидс, Брэдфорд, от родного городка Джексона рукой подать. Нив задушили, жертв Сатклиффа, как правило, били по голове и резали. Но кто знает, какие промахи совершает человек, еще не освоившись на новой работе?
Отчего мужчины убивают женщин? Столько лет прошло, а Джексон так и не знает ответа. И не уверен, что хочет знать.
Он наскоро принял душ, приоделся и повел пса на вечернюю прогулку, чему опять предшествовала морока с рюкзаком. Может, купить сумку поменьше, рюкзак для терьера, - наверняка в "Дай лапу" продают. Сначала он сунул собаку за пазуху и застегнул куртку - нет, смахивает на беременного. Ну и видок. Мужчинам не идет.
Собака оставила на земле дымящуюся бурую колбаску, и Джексон устыдился - пришлось вынуть из урны старую газету и убрать. Раньше он об этом не задумывался, а теперь сообразил, что придется купить инвентарь, чтоб убирать дерьмо. Первый серьезный минус в обладании собакой.
Он отнес пса в номер - тот сфинксом улегся на кровати и печально воззрился на Джексона. Этот трагический сиротливый взгляд Джексон ощущал всю дорогу до лифта, мимо портье и на улицу. Может, стоило включить псу телевизор?
Снаружи он сообразил, что зверски проголодался. С утра выпил кофе и съел сэндвич в кафе при аббатстве Кёркстолл, а с тех пор ничего. Он отправился на поиски пропитания и очутился в итальянском ресторане, похожем на оранжерею, где выпил полграфина кьянти и съел тарелку посредственной пасты, а затем устремился на зов ярких огней. Все дальнейшее отчасти заволокло туманом. Увы.
* * *
Проснулась в темноте, сколько проспала - непонятно. Показалось, что снова дома, в своей постели. Отнюдь не сразу вспомнила, что она в коттедже "Синий колокольчик". Тилли скучала по лондонскому гулу - он ее убаюкивал. А тут темно. Слишком темно. Темно и тихо. Неестественно.
Тилли села и прислушалась, но тишину ничто не нарушало. Временами Тилли различала в ночи тишайшие шорохи, скрипы и всхлипы, словно вокруг коттеджа вовсю кипела таинственная дикая жизнь. Иногда просыпалась от ужасного пронзительного вскрика, - видимо, какую-то зверушку приканчивала лиса. Тилли всегда представляла лис в клетчатых жилетах и бриджах, в шляпе с пером. Видимо, это из детской книжки. В детстве она видала диораму с чучелами зверей, переодетых людьми. Лани в платьях и мантильях, олени - денди или сквайры, музыкальный квартет с миниатюрными инструментами. Кролики были слугами в чепцах и фартуках. Малюсенькие крольчата лежат в постельке, уснули навечно - сердце разрывается. Зрелище отвращало, но и завораживало и в воображении Тилли жило потом многие годы.
Но сегодня ни кроличьих полек, ни мышиных кадрилей, лукавый мистер Лис не покоряет целый курятник - тишина так глубока, так темна, словно звучит иное измерение, а не выключили шумы в этом.
Тилли неуклюже выкарабкалась из постели, подошла к раскрытому окну. Раздвинула занавески - надо же, в окне спальни коттеджа напротив горела свеча. Иисус велит сиять чистым ясным светом. У кого-то бдения, кто-то сигнал подает? Поздно ложатся, рано встали? В свече прочитывался некий смысл помимо огня, но Тилли его не понимала. Как свеча в ночи гореть и светить при этом.
Потом невидимая рука взяла свечку и унесла от окна. Полыхнули тени, зависли по стенам, и комната вновь погрузилась во тьму.
Снова проснулась. Бежала за маленькой девочкой, все бежала, бежала, по бесконечным коридорам, вверх-вниз по лестницам, никак не могла догнать. А потом она стала маленькой девочкой и держала за лапку крольчонка. Они бежали что есть духу, рука в лапе, спасались от гигантской трески. Треска плыла по воздуху, гибкая, сильная, серебристое тело хлыстом билось об углы на поворотах. Вот ведь чепуха какая - поневоле задумаешься, откуда берутся сны. Крольчонок ужасно закричал, когда большие уродливые губы трески сомкнулись на его хвостике. Крольчонок, поняла Тилли, - это ее ребенок. Тот, которого она потеряла много лет назад. Проснулась, услышав, как чей-то голос произнес: Кто-то ведь должен помочь, Матильда. Треска, что ли, заговорила? С таким светским акцентом - от трески не ожидаешь светского акцента. Конечно, не ожидаешь, что треска вообще заговорит. Лишь снова задремывая, Тилли поняла, что это голос преподавательницы из театрального колледжа Фрэнни Эндерсон.
* * *
Трейси выудила из сумки венские трюфели. Купила в "Торнтонсе", в прошлой жизни. В жизни иной. До Кортни. До эры Кортни.
Включила телевизор. Трюфели растаяли и слиплись. На вкус, впрочем, такие же - главное не смотреть. "В Британии есть таланты" давно закончились. Она поискала кино по кабельному - из пристойного нашелся только неуместный в текущем сезоне "Эльф". "Эльфа" она записала на "Скай-плюс" для Кортни. Нажать красную кнопку "запись" - все равно что слово дать. Они, конечно, тут не задержатся и посмотреть не успеют, но ведь важно внимание.
Если б жизнь Кэрол Брейтуэйт не оборвалась так внезапно, она бы, может, сидела сейчас на диване, задрав ноги, со стаканом и сигаретой, листала бы шестьсот каналов, не находя ничего достойного просмотра. Вряд ли в прошедшие годы ей выпала бы интересная жизнь - но кому она выпала? Однако Кэрол Брейтуэйт давно умерла. Казалось бы, исчезла навеки - но нет, имя-то осталось. Дверца шкафа распахнута, коробку вытащили, подняли крышку. Зачем Линде Паллистер говорить о Кэрол Брейтуэйт?
Линда всю жизнь проработала в службе опеки, наверняка повидала худшее, на что способны люди. Трейси видела худшее, да еще с горкой. И все, что видела, ее замарало. Грязь, одно слово - грязь. Массажные салоны и стрип-клубы - это еще цветочки, а ягодки - жесткие DVD, на которых люди совершают друг с другом невыразимое. Безнравственность любого сорта - мозг плавится. Молоденькие девчонки, продающие души вместе с телами, дешевые бордели и сауны, невероятные пороки, девчонки на крэке, за десятку готовые на все. На что угодно. Арестовываешь девочек за приставания, видишь, как они возвращаются прямиком на улицы; иностранки, которые думали, что едут работать официантками и няньками, а оказались под замком в убогих номерах, целыми днями обслуживают одного мужчину за другим; студентки, работающие в "клубах для джентльменов" (ха!), чтобы расплатиться за образование. Свобода слова, либеральные доброхоты, права личности - пока больше никто не страдает. Бу-бу-бу. И вот до чего дошло. Рим при Нероне.
Зло ведь не знает границ. Что тут поделать? Начать с одного ребенка.
1974 год: канун Нового года
Ужин с танцами в "Метрополе", все в смокингах. В помощь каким-то детям - больным, глухим, слепым. Рэй Стрикленд так и не разобрался - знал только, что дорого.
- Благотворительность начинается дома, - говорила его жена Маргарет. Рэй не совсем понимал. Маргарет была женщина добрая. - Пасторская дочка, - говорила она. - Нас учили, что мы обязаны помогать тем, кому повезло меньше.
- Мне, значит, шутил Рэй.
Маргарет сама из Абердина. Познакомились десять лет назад, как-то вечером, в отделении скорой помощи - Рэй еще носил форму и допрашивал какого-то пьяного, который с кем-то подрался. Маргарет была медсестрой, приехала стажироваться в Святом Иакове, хотела "посмотреть Англию". Рэй сказал, что Лидс - это еще не Англия, хотя сам дальше Манчестера пока не бывал. До знакомства с ним Маргарет планировала уехать миссионеркой во тьму далеких земель. Потом они решили пожениться, и все - он стал ее миссией, ее личной тьмой далеких земель.
Ухаживая, он обычно встречал ее после дежурства, и они заскакивали в старую "Кладбищенскую таверну" через дорогу что-нибудь выпить. Таверну сто лет назад снесли. Рэю половинку легкого "Тетлиз", Маргарет - лимонадный шенди, для нее тогда радикальный, ибо воспитывали ее в воздержании. Рэя, разумеется, тоже - западный йоркширец, методист, в молодости подписал клятву и все такое. Клятва давно нарушена.
В другой жизни Маргарет была бы святой или мученицей. Не в плохом смысле - не так, как знакомые мужчины говорили про жен: "Святую из себя корчит" или "Тоже мне мученица, жертва хозяйства". Рэй ценил ее доброту. Надеялся, что эта доброта передастся и ему. Каждый вечер ему чудилось, будто днем он потерпел неудачу.
- Не говори глупостей, - утешала Маргарет. - Ты делаешь мир лучше, хоть и по чуть-чуть.
Напрасно она в него верила. Его жизнь полнилась угрызениями, изо дня в день он ждал разоблачения. И даже не знал, что же натворил.
Он огляделся - Маргарет нигде не было.
Шишки надутые. Судьи, бизнесмены, адвокаты, члены совета графства, врачи, полицейские - целая толпа полицейских. Все сливки общества выдвинулись на позиции, дабы попрощаться со старым годом. Воздух колыхался, точно суп, - сигары, сигареты, спиртное, духи, и все перемешалось с вонью фуршетных объедков. Морские коктейли, тарелки с ветчиной, курицей и яйцами карри, картофельный салат, вазы с фруктовыми десертами. Рэя замутило. Старший суперинтендент Уолтер Истмен потчевал его всевозможными купажами. Они все пили по-черному - Истмен, Рекс Маршалл, Лен Ломакс.
- Ты один из нас, малец, - сказал Истмен, - давай-ка пей, как мы пьем. - (Кто такие эти "мы"? Масоны, полиция, члены гольф-клуба? Может, просто мужчины.) - В гору пойдешь, - сказал Истмен. - Сейчас констебль, не успеешь оглянуться - а уже инспектор.
Шишек в зале, конечно, пруд пруди. Почему Рэй - застенчивый, в пингвиньем костюме, пришлось взять напрокат в "Братьях Мосс", - здесь и очутился. Истмен уговорил купить билеты.
- Тебе, малец, полезно водиться с теми, кто повыше.
Истмен, он протеже Истмена.
- Это ведь хорошо, - сказала Маргарет. - Разве нет?
Женщины разодеты в пух и прах, сплошь атлас и стразы, заманивают мужей и женихов на танцевальный пятак, где те ворчливо ворочаются, вяло изображая фокстроты и спотыкучие квикстепы, мечтая вернуться к своим покуркам и пинтам. Истмен умеет вальсировать и этим гордится - на редкость легконог для такого крепыша. Настоял на том, чтобы Маргарет "сделала с ним кружок" по пятаку.
- Славная у тебя женушка, - сказал он.
- Да знаю.
Рэй проследил за его взглядом - Маргарет сидела у дальней стены. Полуночно-синие кружева, мягкие волосы свежезавиты и твердокаменны. Тридцать лет, но шестидесятых как будто и не заметила. Такая скромница рядом с другими, оголившими плоть, - овцы прикидываются ягнятами. А Маргарет наоборот - ягненок в овечьей шкуре. Женская скромность восхищала Рэя. Ему бы на своей матери жениться, но та не пошла бы за такого размазню. Опоры под ногами нет, вот в чем его беда-то.
- Перестань себя изводить, - говорила Маргарет, обнимая его замерзшую нервную спину на бесплодных просторах брачной постели.
Она сидела за столом с Китти Уинфилд - склонились друг к другу, как будто секретничают. Странная парочка. Китти Уинфилд в черном бархате, на шее жемчуг, длинные волосы застыли причудливой куафюрой. Единственная женщина здесь, кто понимает, что чем меньше, тем больше. Все помнят, что она была фотомоделью. Ее тогда звали Китти Гиллеспи. Все гадали о ее пикантном прошлом - встречалась со знаменитостями, попадала в газеты, одной из первых надела мини-юбку, - но теперь она - икона стиля. Женщины хотят с ней дружить, мужчины пред нею трепещут - за гранью упреков, почти за гранью похоти. Если Маргарет - святая, Китти Уинфилд - богиня.
- Она идет во всей красе, - пробормотал Истмен ему в ухо. На почве гольфа он тесно приятельствовал с Иэном Уинфилдом, мужем Китти. Маргарет работала с Иэном в больнице. Маргарет рядом с Китти - словно иной биологический вид. Убогий голубь подле лебедя. - Китти, - сказал Истмен, - такая хрупкая. - Это вежливое слово означает "невротичка", понимал Рэй.
Рэй знал, что связывало Маргарет и Китти Уинфилд. Плодовитость. Точнее, отсутствие таковой. Китти Уинфилд не могла зачать ребенка, Маргарет не могла выносить. У Маргарет три выкидыша, один мертворожденный. В том году врачи сказали, что больше пробовать нельзя: у нее внутри неполадки. Прорыдала всю дорогу от больницы до дому.
Годами вязала - крошечные вещички, пастельные, кружевные.
- Не могу, - говорила, - когда на спицах ничего нет.
Целые шкафы детской одежды. Грустно. Теперь вяжет для "деток в Африке". Рэй сомневался, что африканские детки обрадуются шерстяным одежкам, но помалкивал.
- Можем усыновить, - сказал он в ту последнюю ужасную поездку домой из больницы.
А она только пуще заплакала.
Он извинился перед Истменом и по кромке танцевального пятака пробрался к Маргарет с Китти. Трагедия-то в чем - Маргарет медсестра в детском отделении, целыми днями возится с чужими детьми. И (тоже ирония) муж Китти Уинфилд - детский врач. Педиатр в Святом Иакове.
Раньше они не сталкивались. Уинфилды - посетители коктейлей, большой дом в Харрогите.
- Космополиты, - говорила Маргарет.
- Длинное слово, - отвечал Рэй.
Теперь все иначе. Маргарет все время "заскакивала" к Китти Уинфилд.
- Она понимает, каково это, когда не можешь родить, - говорила Маргарет.
- Я тоже понимаю, - отвечал Рэй.
- Правда?
- Почему нельзя усыновить? - снова попытался он.
На сей раз Маргарет оказалась благосклоннее. Медсестра и полицейский, ходят в церковь, бодры и веселы, в глазах агентств по усыновлению - идеальная пара, так?
- Может быть, - сказала Маргарет.
- Только, пожалуйста, не африканского, - сказал Рэй. - Это все-таки чересчур.