* * *
Ночь, когда произошло несчастье, была тихой и морозной. Выщербленный серп луны висел в звездном небе, тускло освещая спящее село. Утром, перед первыми петухами, Темелькин надел полушубок, вышел во двор и засмотрелся на небо. Холодило… Поежившись, старик хотел было вернуться в свою избу, но как раз в этот момент в доме зятя ударил глухой выстрел. Старик растерянно замер… Какой-то сгорбленный человек быстро перебежал на противоположную сторону улицы, к дому Колоколкина. Метнувшись в избу, Темелькин сорвал со стены ружье. Мигом выскочил на мороз и дуплетом пальнул в воздух. Ахнуло над Лисьими Норами эхо. Громко залаяли собаки.
Темелькин перезарядил стволы и заковылял к зятеву дому. Дверь оказалась открытой. Старик прислушался: в доме навзрыд плакал ребенок.
- Дарья! - позвал старик. - Дочка!..
Темелькин торопливо нащупал в кармане полушубка спичечный коробок. Забыв об осторожности, вошел в дом, - засветил спичку и попятился - Дашутка лежала посреди прихожей навзничь. Левая половина ее груди была залита кровью. Рядом на полу сидел орущий от страха Егорушка. Старик схватил внука на руки, запахнул его в полушубок и выскочил на крыльцо. К дому сбегались разбуженные стрельбой лисьенорцы.
Хоронили Дашутку в хмурый морозный день. Студеный северный ветер тянул над кладбищем поземку, завивал снежные кольца за бугорками могилок. Зябко ежились в полушубках мужики, концами полушалков вытирали глаза лисьенорские бабы. Степан без шапки, склонив голову, стоял у свежей могилы. Неудержимо катившиеся из его глаз крупные слезы падали на стылую землю ледяными дробинками.
Со смертью жены будто оборвалось что-то в груди Степана. Голос стал глухим, сердце саднило невыносимой болью. Через девять дней, с трудом отведя поминки, Степан вообще слег. В бреду звал сына, метался. Под надзором Темелькина пролежал он в постели больше месяца.
Отшумели над Лисьими Норами зимние ветры с метелями. Наступило предвесеннее затишье, когда, несмотря на крепкие ночные морозы, полуденное солнце выжимает с крыш первую капель. Вскоре белка начала линять, и потянулись к домам охотники - в тайге делать стало нечего.
Лисьенорцы вернулись с богатой добычей. Готовили большой обоз для отправки в Томск и ждали только Семена Аплина, который выходил из тайги последним. Дорога с каждым днем портилась, а Семена все не было. Чимра нервничал. В конце концов он вынужден был уйти с обозом, не дождавшись последнего из артельных охотников.
Вскоре после ухода обоза к Степану заглянул тревожный Темелькин. Показывая через окно на свисающую с карниза длинную сосульку, заговорил:
- Вот-вот, паря, дорога совсем негодной станет. Надо искать Сеньку. Шибко худо, видать, Сенькино дело.
Степан и сам догадывался, что не от хорошего задержался в такую пору Аплин в тайге. Пересиливая слабость, он решил идти с Темелькиным на поиски, оставив Егорушку у соседей.
Тайга встретила запоздалых охотников печальным шорохом. Под сырым ветром деревья лениво шевелили ветвями. Снег во многих местах просел, и лыжи шли по твердому насту с трудом, будто по наждаку. Воздух казался настоянным на терпком запахе смолы. Степан временами дышал глубоко, всей грудью, и чувствовал, как от пьянящего запаха весны начинает кружиться голова.
К месту стоянки артели добрались только на вторые сутки. Тайга хмурилась. Лишь перед станом светились еще сероватые пятна уходящего дня. Срубленный из толстых бревен стан, припорошенный снегом, казался заброшенным, а когда Степан отворил скрипучую дверь, оттуда пахнуло холодом и запахом покинутого людьми жилья.
В темноте ничего нельзя было разглядеть. Скупое пламя зажженной лучины робко выхватило из мрака земляной пол. Охотники растерянно переглянулись… На полу, чуть поодаль от дверей, разбросив руки и задрав в потолок реденькую бороденку, лежал мертвый Аплин. Чья-то безжалостная жестокая рука расправлялась с лисьенорцами.
Сняв шапки, в молчании замерли охотники возле безжизненного тела. Степан чувствовал, как трудно становится дышать. Задыхаясь, выбежал он из стана. Сжав ладонями виски, остановился, бессмысленно глядя на деревья. Неожиданно слабый металлический щелчок нарушил таежную тишину. Степан резко повернулся на звук - в каких-нибудь десяти метрах, из-за толстого кедра, прямо на него уставились прищуренные глазки на бородатом старческом лице и направленный в грудь винтовочный ствол.
"Конец" - мелькнуло в мозгу. Первым желанием было: броситься вправо, за угол стана, но другая, подсознательная, сила толкнула в противоположную сторону. Падая, Степан услышал резкий звук винтовочного выстрела. Отлетевшая от сруба острая щепка больно ударила по щеке. Лицо и шею обдал холодом колючий ноздреватый снег. Прежде чем Бородатый успел передернуть затвор винтовки, Степан был на ногах. Из стана выскочил Темелькин и навскидку пальнул из обоих стволов в мотнувшийся от кедра сгорбленный силуэт. Густо осыпая хвою, дробь стеганула по ветвям, но оказалась бессильной против человека, скрывшегося за деревьями.
Степан, не раздумывая, схватил ружье и лихорадочно стал надевать лыжи. Однако опытный хант тревожно остановил его:
- Стой, паря, стой! Тайга не любит глупой головы. Куда в потемки бежать? Как дурак на пулю наскочишь!..
Уложив тело Семена Аплина на сдвинутые вместе скамейки, Степан с тестем всю ночь просидели в стане у раскаленной печки. Мучились догадками. Насколько Иготкин мог разглядеть, Бородатый походил на старика Колоколкина. Темелькин дымил трубкой. Закрыв глаза, тоже думал.
- Однако, похожий, крючком горбатый, зверь завалил нашу Дарью, - уже под самое утро сказал он.
- Это не Колоколкин был? - спросил Степан.
- Ни-ни… Ванька Михалыч не зверь. Однако Шаман злобой лютует. Ловить дурака надо. Иначе еще шибко большой беда будет.
Утром Степан с Темелькиным пошли по следу.
Бородатый предчувствовал погоню и старался запутать след. Несколько раз охотники плутали на одном месте, с трудом различая направление лыжни. Опасаясь друг друга, ни Степан с Темелькиным, ни Бородатый не разжигали костров, чтобы согреться и хотя бы чуть-чуть оттаять замороженный хлеб. По ночам сторожко дремали в логовах из пихтовых веток. Иногда Степану казалось, что дальше идти он уже не может. В такие минуты перед глазами всплывало бледное лицо мертвой Дашутки. Временами вспоминался Семен Аплин, когда они вместе сдали первую артельную добычу. На глазах промысловика, редко знавшего охотничью удачу, тогда светились слезы радости. И снова появлялись силы. Ненависть поднимала Степана, и он все шел и шел по следу убийцы.
На третьи сутки Иготкин окончательно ослаб. Пот заливал глаза, а все тело колотил морозный озноб. Стало трудно дышать. С силой Степан втягивал в себя воздух. От этого в груди леденело, как будто в легкие попадали острые кусочки льда.
Противный привкус крови вызывал тошноту, вдобавок, вечером с гулом и свистом закружил над тайгой свирепый ветер. Сорванный вихрем с деревьев снег стал засыпать лыжню. "Все пропало", - с отчаянием подумал Иготкин и обессиленно прислонился к замшелому кедру.
Остановившийся рядом неутомимый Темелькин настороженно заводил носом. Новый порыв ветра обдал охотников острым запахом смолистого дыма. Степан невольно подался вперед, отодвинул с пути мохнатую кедровую ветвь и в нескольких метрах от себя увидел огромный навал сушняка. Раздуваемые ветром языки огня въедливо лизали смолевые сучья, раскидывая по сторонам дымящие искры. Вблизи взметнулось еще одно желтое пламя. Гулко затрещав хвоей, огонь стремительно пополз к вершине высокой пихты. Воздушный вихрь рванул кусок пламени, большим шматком бросил его на вековой соседний кедр. Будто живой вздрогнул таежный великан и в считанные секунды превратился в гудящий гигантский факел.
Дальнейшее Иготкин видел как в тумане. Лихорадочным взглядом искал он среди огненного хаоса поджигателя. "Спалит тайгу!" - с ужасом думал Степан. На какое-то мгновение в стороне от пожара мелькнула черная сгорбленная тень Бородатого. Словно разъяренный медведь-шатун, рванулся Иготкин за тенью. Обессиленный многодневной погоней, Бородатый ушел недалеко. Как загнанный зверь, он повернулся к настигающему Степану и вскинул винтовку. В тот же миг голова его дернулась, а туловище медленно стало оседать на снег. Степан почти не слышал звука темелькинского выстрела. Гудящий огненный ветер подхватил этот звук и унес в вышину, в неслышимость.
"Вот и все, - равнодушно подумал Степан. - Молодец тестюшка. От верной смерти меня спас". Тяжело передвигая лыжи, подошел к убитому. Мучительно долго смотрел в оскаленное лицо и очнулся только тогда, когда рядом стоявший Темелькин громко заговорил:
- За Дарью!.. За Сеньку Аплина, за всех людей, собака-Шаман!..
- Это он?.. - через силу спросил Степан.
- Он, собака, он! Много-много брал у меня соболя за один бутылка водки.
Отвернувшись от оскаленного лица, Степан взял с кедровой ветви пригоршню мокрого снега, поднес к воспаленным губам. Неимоверная усталость навалилась на плечи, погружая сознание в забытье. Словно из тумана, глухо заторопился голос Темелькина:
- Не спи, паря, не спи!.. Бежать надо! Шибко скоро бежать - иначе сгорим!.. Вместе с Шамановой тайгой сгорим!..
- Куда бежать, отец?.. В какую сторону? - обреченно проговорил Степан.
- Чулым-река близко! Лед не горит! Шибко побежим - успеем! Спасемся!..
Тайга уже полыхала вовсю. Тугой весенний ветер с сатанинской удалью рвал с разлапистых кедров охапки пламени, длинными языками вскидывал их к черному небу, закручивал в гигантские искрящиеся свечи и в дикой ярости швырял на соседние деревья. Трескучий гул, разрастаясь, превращался в хрипящее рычание.
Иготкин в полубреду, подняв воротник полушубка, прятал лицо от обжигающего жара и двигался, двигался вперед, смутно различая перед собой худенькую спину Темелькина. Каким чудом старый хант нашел дорогу из этого пекла, Степан так и не понял. Пришел он в себя, когда скатились с крутого берега на чулымский лед, и впереди черным пологом раскинулась весенняя ночь, а за спиной до самого поднебесья бесновалось свирепое море огня…
* * *
- И что же потом было? - спросил Лукашкин, когда старый бакенщик надолго замолчал. - Что стало с Чимрой, с Темелькиным, с вашим сыном?
Степан Егорович ответил не сразу. Сначала свернул новую самокрутку. Раскурив ее от настольной лампы, задумчиво потеребил бороду, как будто старался вспомнить бесконечно далекое время. Наконец, прищурившись от табачного дыма, стал рассказывать дальше.
…Тайга горела долго. С той недоброй поры закрепилось за ней название Шаманова Гарь. Много зверя и птицы погибло в огне. Заметно оскудела добыча лисьенорцев, но артельный промысел сохранился. Потомственные охотники даже в неблагоприятную пору находили в таежных урманах и соболя, и белку, и дичь. Обозы с добычей регулярно отправлялись из Лисьих Нор в Томск. Мало-помалу таежники стали богатеть. У промысловиков появились отличные импортные ружья "Зауэр" и "Зимсон", в домах заиграли патефоны.
Федос Чимра руководил "Сибпушниной" сноровисто. На всех аукционах возглавляемое им акционерное общество выручало хорошие деньги. Разрушенная революцией да Гражданской войной держава стала поправляться, а поникший было духом народ воспрял и засучил рукава в работе. Чимра помнил свой первый охотничий промысел и постоянно называл лисьенорцев земляками. Особо он благоволил к Степану Иготкину. Помог ему устроить подросшего Егорушку в школу-интернат для народов Севера, где обучение проводилось полностью за государственный счет. После этого уговорил Степана возглавить в Лисьих Норах промысловую артель. К тому времени Степан полностью избавился от душевной болезни, окреп телом и, как говорится, с головой окунулся в дело.
Смутная, необъяснимая тревога появилась у Иготкина в середине тридцатых годов, когда газеты и радио затрезвонили о врагах народа, а в Лисьи Норы зачастили хмурые оперуполномоченные НКВД. Чего или кого искали чекисты в таежной глухомани, было непонятно. Почти с каждым днем ужесточались советские законы. Охотников обязали всю добытую пушнину и мясо лосей сдавать только государственным заготовителям. Даже заячьи шкурки, которые стоили-то плевые копейки, и те приходилось везти в заготпункты. Малейшее укрытие считалось браконьерством, о чем раньше промысловики и слыхом не слыхивали.
Первым из лисьенорцев попался на браконьерстве Темелькин. Случилось это так. Подстрелил старый хант сохатого. Разделал тушу матерого быка. Оставил мясца себе на пропитание в зиму, а излишки лосятины повез по первопутку в Томск, чтобы продать на базаре. Там его и прихлопнули стражи порядка. Отобрали вырученные за лосятину деньги, а в придачу еще и штрафом пригрозили. Милицейский начальник, составляя штрафной протокол, сурово посмотрел на правонарушителя в поношенном тулупчике: "Когда уплатишь штраф?" - "Однако как-никак, паря, уплачу", - ответил растерянный Темелькин. "Деньги у тебя дома есть?" - опять зыркнул суровыми глазами начальник. "Пошто нет? Еще сохатого завалю - деньги будут", - торопливо ляпнул наивный, как ребенок, хант. Такая откровенность, видимо, и спасла его от дальнейшего наказания. Не лишенный юмора милицейский чин, вдоволь нахохотавшись, отпустил старика без штрафа, но предупредил, что при повторном задержании браконьера посадят в тюрьму.
В Лисьи Норы Темелькин вернулся темнее тучи. Отогреваясь с мороза у печки, рассказал Степану свою невеселую историю, попыхтел трубкой и горько вздохнул:
- Шибко строгий советский власть стал. Старый царь-батька лучше был. Мало-мало народ обижал. Новый батька Сталин много-много обижает.
- Почему в "Сибпушнину" не заехал? - спросил Степан. - Чимра за тебя заступился бы.
- Заезжал, паря. Однако пропал Чимра.
- Как пропал?..
- Сказали, в тюрьме сидит. Враг народа.
- Не может быть!
- Такой строгий власть все может…
Не поверил Иготкин тестю. Подумалось, что старик чего-то напутал, или какой-то злой конторщик разыграл доверчивого ханта, чтобы побыстрей избавиться от никчемного посетителя. Но вскоре в областной газете, приходившей к лисьенорцам с недельным опозданием, Степан ошеломленно прочитал заметку, где сообщалось, будто в "Сибпушнине" разоблачена большая группа врагов народа во главе с Ф. Чимрой. Вредители много лет сотрудничали с японской разведкой. Выдавали секретные сведения о промысле и систематически саботировали заготовку необходимого социалистической республике мехового сырья. Преступники находятся под арестом, скоро предстанут перед справедливым советским судом и понесут заслуженное наказание.
Вслед за газетой на добротном породистом жеребце, запряженном в легкую кошеву, подкатил к дому Иготкина молодой щеголеватый оперуполномоченный НКВД. С веселой улыбочкой чекист поговорил о том, о сем, а в общем - ни о чем. Затем попросил Степана рассказать о Чимре. Иготкин откровенно поведал энкавэдэшнику все, что знал о корабельном друге: как служили на балтийском эсминце, как Чимра агитировал матросов выступить за большевиков и как впоследствии организовывал в Лисьих Норах промысловую артель. Уполномоченный слушал внимательно, не перебивал вопросами. В конце улыбнулся:
- Все это органам НКВД известно.
- А больше мне сказать нечего, - ответил Степан.
- Не торопитесь с выводами. Поспешность нужна при ловле блох, да и то не всегда. Чимра не заводил с вами разговоров о Японии?
Не отличавшийся набожностью Иготкин вдруг перекрестился:
- Истинный Бог, разговоров о японцах у нас с Федосом не было.
- Подумайте лучше…
- Тут и думать нечего. У нас серьезных забот по горло хватало.
- О том, что Чимра - японский шпион, вы не знали?
- Ну, надо же такое придумать! - воскликнул Степан.
Оперуполномоченный нахмурился:
- Органы НКВД сказок не придумывают. К нам поступает информация. Мы проверяем ее и, когда факты подтверждаются, проводим объективное расследование.
- Чимра убежденный коммунист, не двурушник. Зря на него телегу катите. Попусту потратите силы - и только.
- НКВД попусту сил не тратит, - сухо сказал оперуполномоченный и сразу спросил: - Чимра не предлагал вам вступить в коммунистическую партию?
- На службе предлагал, но я отказался.
- Почему?
- Какой из меня партиец?.. Образование имею скотско-приходское. В политике ни бельмеса не петрю. Живу в тайге. Словом, ненужным балластом стал бы для партии.
- Органам известно, что среди таежников вы пользуетесь большим авторитетом. Могли бы разъяснять охотникам партийную линию.
- Трудно разъяснять то, в чем сам не разбираешься.
- Не любите советскую власть?
- Она не женщина, чтобы в любви ей объясняться. По мне, любая власть терпима, если не раздевает мужика до нитки. Коренной сибирский таежник я. Как только промысловый сезон наступает, забываю обо всех властях и партиях.
- Напрасно, напрасно забываете… - то ли с упреком, то ли с каким-то намеком сказал оперуполномоченный. Поскрипывая новенькими фетровыми бурками, он прошелся по комнате и опять сел к столу. - Значит, о шпионской деятельности Чимры говорить не хотите.
- Нечего мне об этом сказать.
- Тогда признайтесь откровенно: кто надоумил вас уничтожить пожаром самую продуктивную часть Шамановой тайги?
Иготкина словно бес за язык дернул:
- Ты что придумал, парень?!
- Тыкать не надо. Мы на брудершафт не пили, - обиделся чекист.
- Извините, - смутился Степан. - Случайно сорвалось.
- Случайностей не бывает. В преступлениях - тем более. Расскажите-ка, как вы учинили самосуд над гражданином Василием Шамановым…
- Какой еще самосуд?
- Иными словами, убийство без суда и следствия.
Степан побледнел:
- А вам известно, сколько бед натворил этот сукин сын Шаман?..
- Вопросы, гражданин Иготкин, задаю я. Ваша обязанность - отвечать без уверток.
- Чего мне вертеться? Убийцей себя не считаю.
Оперуполномоченный положил ладонь на красную папку, которую за время разговора ни разу не открыл:
- НКВД - не шарашкина контора. Самый хитроумный мудрец не обведет нашу фирму вокруг пальца. Органам известна распространенная среди охотников версия о поджоге тайги. Все в ней вроде бы убедительно, но… Пожар мог возникнуть и по другому поводу…
- Это по какому же? - опять не удержался от вопроса Степан.
- Например, чтобы замести следы убийства, вы решили сжечь труп Шаманова. Не так ли?..
- Не так.
- Чем докажете?
Иготкин опустил голову:
- Нечем мне доказать.
- Вот видите… А мы свою версию докажем. Найдем свидетелей…
- Каких? Их же не было!
Оперуполномоченный посмотрел на Степана то ли с сожалением, то ли с грустью:
- Вы, таежный промысловик, разбираетесь в повадках зверя и птицы, но плохо знаете людей. Свидетели всегда найдутся. При необходимости дадут письменные показания о том, что Степан Егорович Иготкин и его тесть Темелькин свели с гражданином Шамановым старые счеты.
- Это же будет подлог, оговор…
- Как сказать… Что написано пером, не вырубишь и топором. Выбирайте одно из двух: либо даете показания о шпионской деятельности Чимры, либо НКВД привлекает вас к ответственности за умышленный поджог Шамановой тайги…
Степан почувствовал, как кровь прихлынула к лицу. В висках гулко застучало. Собрав всю силу воли, чтобы не сорваться, он тихо спросил: