– Понятно. – Он успокоился и перешел на иронический тон. – Разумеется. Ничто не ново под луной. Делаем, значит, вид, что трудимся в поте лица, да? Вот и в командировочку служебную можно под это дело оторваться! В Эрмитажик сходить! С девчонками поразвлечься за счет заведения! Что? Не так?
– Все так, – улыбнулся я. – Раскусили вы меня, Адам Лаврентьевич! Глупость, конечно! Я и сам знаю, что глупость. Только пусть это между нами останется. Вы уж не звоните Савинову, что мы с моим шефом пургу на ровном месте погнали. Вам ведь лишний свой человек в Москве тоже не помешает. Как вам такое предложение?
– Толковое предложение, – рассмеялся Бузникин. – Все мы люди, все – человеки!
Он открыл бутылку шампанского и по-хозяйски наполнил два гостиничных стакана.
– А девчонку ты фирменную подцепил! – одобрил он меня, когда наш договор был закреплен "дружеским брудершафтом". – Номерок она тебе не оставила?
– Какой там номерок! – махнул я рукой. – На Невском такие отарами бродят! Вот, приезжайте зимой в Москву, тогда мы подберем вам красавицу! Она вас обогреет.
– Добро! – Адам Лаврентьевич хлопнул себя по коленкам и встал. – Ну, мне пора. Если что – заходи. Долго еще у нас?
– Да вот отчет закончу. – Я подмигнул. – Когда еще в Питере доведется на казенный счет отдохнуть? Грех упускать эдакий случай.
Дождавшись ухода Адама Лаврентьевича, я позвонил в справочное и узнал телефон газеты "Новый Петроград".
– Редакция! – отозвался на другом конце провода мужской голос.
– Попросите кого-нибудь из раздела "криминальной хроники", – прикинув, что пора всколыхнуть этот бензиновый омут и поднять с его дна всех чертей, я взялся за дело.
"Всему свое время и время всякой вещи под небом, – сказал я себе. – Время молчать и время говорить".
– Слушаю! – зазвучал женский голос. – Кто это?!
– Сотрудник "Дека-Банка". – Я посмотрел на часы. – У меня для вас есть эксклюзивная информация. Сейчас 18.40. В 20 часов я буду ждать вас или другого представителя газеты в ресторане "Повторим!". Записывайте адрес.
– Найду, – скупо и деловито отреагировала газетчица. – Как вас узнать?
– Спросите Федора Максимовича. – Положив трубку на рычаг, я вышел из номера.
Посетителей в уютном частном ресторанчике близ Адмиралтейства было много. Ресторанчик пользовался успехом. Желающих "повторить" хватало, несмотря на высокие цены и затянувшийся финансовый кризис. В поисках тестя я двинулся между столиками, но он меня заметил первый.
– Сашка! – Федор Максимович помахал салфеткой. – Хорошо, что пришел!
Он стоял у портьеры, драпировавшей подсобную, с подносом, заваленным в два ряда холодными закусками. В белой шелковой косоворотке с "лопаточником" за ременной подпояской и в хромовых начищенных сапогах, он походил на трактирных подавальщиков, описанных Гиляровским. Да и весь интерьер заведения был выдержан в трактирном духе: от парусных потолочных сводов до бородатого с чисто выбритой верхней губой целовальника за стойкой.
Ловко разметав закуски перед клиентами, Федор Максимович увлек меня к стойке и велел подать чаю.
– Самоварный чай – это, Сашка, лучшее средство от наших питерских сквозняков. – Хлопнув меня по плечу, он исчез за драпировкой.
– Мировой у нас папаша! – прогудел бородач, наливая в граненый стакан, окованный тусклым подстаканником, кипяток из пузатого самовара. – Дает жизни! Ему бы на печке лежать, а он тут среди молодых, как лихач среди "чайников"! Любого, старый мерин, обштопает!
Я поманил его. Ухмыляясь, он наклонился через стойку.
– Федор Максимович тебе не папаша, сучий ты выкормыш. – Крепко взяв бармена за ухо, я прижал его щекой к полированной поверхности. – У Федора Максимыча таких детей отродясь не было. Как еще раз его зовут?
– Федор Максимович! – Бородач вырвался и, густо покраснев, отступил в дальний конец своего "окопа".
– Все нормально? – Федор Максимович вышел в зал с дымящимися глиняными горшочками на подносе.
– Замечательно!
Дождавшись, когда он обслужит столик, я изложил свою просьбу.
– В комнате отдыха устроит? – спросил Федор Максимович. – Там сейчас никого.
– Очень устроит! – Я встал и последовал за ним в служебное помещение.
Комната отдыха представляла собой довольно тесную каморку, заставленную вдоль стен персональными шкафчиками, с длинным столом и двумя скамейками по сторонам.
Не успел я устроиться на одной из них, как появилась девушка в джинсах, косухе и с длинными немытыми волосами, прихваченными кожаным шнурком. Виду она была коренастого и едва достигала плеча сопровождавшего ее Дарьиного отца.
– Кофе? Чай? – предложил он, прежде чем оставить нас вдвоем.
– Спасибо. – Девушка села напротив меня. – Кофе, если можно.
– Отчего ж нельзя?! Когда хороший, то можно! – Федор Максимович удалился.
Девушка извлекла из потертого кофра диктофон.
– Меня зовут Ольгой Сергеевной, – сказала она, беззастенчиво исследуя мою физиономию. – Это вы из "Дека-Банка"?
– Это я из "Дека-Банка", – ответил я. – И меня никак не зовут.
– Хорошо, – согласилась она без тени улыбки. – Назовем вас "достоверным источником".
На ее коротком суматошном веку, надо полагать, схожие обстоятельства возникали не раз.
Лично я газеты читаю редко, а если читаю, то к новостям со ссылкой на "достоверные источники" отношусь довольно скептически. Слишком хорошо я помню сказку про сестрицу Аленушку и братца Иванушку: "…Шли, шли и видят озеро, а около него гуляет стадо овец. "Ах, сестрица, мне страшно пить хочется!" – "Не пей, братец, а то баранчиком станешь!" Не хочу я становиться баранчиком. Сверх меры мутными кажутся мне эти "овечьи источники", поставляющие сведения газетам. Не ясны мне их корыстные мотивы, внушает, сомнение избирательное обличительство, и сама анонимность видится подозрительной. Конечно, кем-то из них, как и мной, движет инстинкт выживания. Но они, я думаю, в меньшинстве.
– Записывать можно? – спросила Ольга Сергеевна.
– Пишите, – согласился я.
И беседа наша завертелась, как магнитофонная бобина. Я изложил журналистке основные события, связанные со смертью трех сотрудников "Дека-Банка" в Москве, исчезновением четвертого и покушениями на убийство пятого. Одновременно с диктофонной записью расторопная девушка, иногда задавая вопросы, что-то помечала в блокноте. Несколько раз интервью прерывалось явлением трактирных работников, да Федор Максимыч обещанный кофе доставил.
– Ну что же. – Газетчица выключила диктофон. – Материал интересный. Жаль, что не имеет прямого отношения к нашему городу.
– Это как посмотреть. – Я закурил сигарету.
– А вы как советуете? – Ольга Сергеевна пододвинула к себе блюдце с чашкой и стала пить кофе мелкими глотками.
– Три летальных исхода в петербургском филиале и три в Москве за полгода вообще-то смахивают на поветрие.
– Чисто теоретически, – возразила она. – Яновский там и Вирки здесь – бытовые случаи. Варданян?.. Наемники редко действуют ножом. Скорее тут если не ограбление, то убийство из хулиганских побуждений. Половинкина пропала без вести?! Все, что угодно, можно предположить. Остается ваш Угаров. Но даже пусть я захотела вам поверить, где доказательства? Вы же взрослый человек! Понимаете, что "Третий полюс", стоящий, по вашим словам, за этой историей, вчинит нам разорительный иск и, кстати, будет прав!
– Стало быть, ваша газета в моей информации не заинтересована? – резюмировал я комментарии журналистки.
– А почему наша, собственно? – спросила она. – Почему не "Московский комсомолец" или не "Совешенно секретно"?
– Потому, что я сейчас здесь и с вами, потому, что вилами по воде писано, доберусь ли я до Москвы, и, наконец, потому, что именно ваша газета публиковала подробный репортаж о гибели охранников местного отделения "Дека-Банка" Трубача и Семенова!
– Только не это, – отмахнулась она. – Это уже вчерашняя сенсация. Налетчики с равным успехом могли вломиться в любой банк. Или пункт обмена валюты.
– Ах, в любой! – заметил я саркастически. – И что, любопытно, они там, дражайшая Ольга Сергеевна, похитили?!
– Положим, ничего. – Журналистка осталась спокойна, как дамба во время шторма. – Они попросту не успели. Служащие воспользовались скрытой сигнализацией и вызвали наряд.
– Нет, Ольга Сергеевна, – продолжил я в том же духе. – Они очень даже успели! Они успели застрелить Семенова и взять в заложники Трубача.
– Не только Трубача, – возразила она. – Еще четверых. Заложники им были нужны, чтобы прорваться через милицейский кордон. Они на всех надели одинаковые вязаные шапочки, лишив тем самым снайперов возможности открыть прицельный огонь, и ушли по заранее подготовленной схеме.
– Но троих они сразу отпустили, – продолжил я ее рассказ. – Троих они отпустили сразу! А вот Трубача зачем-то взяли с собой и убили только спустя четыре месяца! Почему?!
Она промолчала.
– Потому, – ответил я сам на свой вопрос, – что Семенов с Трубачом и являлись истинной целью их налета! Вам это не приходило на ум?!
– Нет, – честно призналась она. – На это моей фантазии не хватило. Слишком абсурдная идея: устраивать вооруженное ограбление, рискуя попасть в засаду, ради того, чтобы подстрелить охранника и похитить другого. А затем четыре месяца прятать его по неизвестной причине, откармливать, словно кабанчика на убой, и…
– Вот именно! – перебил я ее. – И заказчик так думал. Да что думал! Он знал, что вам это на ум не придет. И никому не придет!
Я достал из кармана список Ивана Ильича и передал газетчице.
– Оставьте себе. Я его наизусть затвердил. Это – живые и мертвые. И у меня есть основания полагать, что живых в скором времени станет еще меньше.
– Я должна все осмыслить и взвесить. – Просмотрев список, девушка убрала его в кофр вместе с диктофоном.
– Взвесьте, – согласился я. – Взвесить надо. Авось, пока будете взвешивать, еще кого-нибудь прихлопнут.
Расстался я с ней, будто пациент, неудовлетворенный диагнозом врача. При этом понимая: она права. Права, подвергая мои доводы сомнениям. Права на все сто пудов.
Федор Максимыч накормил меня ужином с водкой, выпил сам для компании, сменился, и мы дружной семьей отправились на улицу Рубинштейна.
– Женщина может сыграть только самое себя! – рассуждал Федор Максимович, взбодренный алкоголем. – Именно поэтому в средневековом театре их на сцену не пускали! К чему, спрашивается, лезть на котурны и оставаться в собственном образе?! Нет, Сашка! Здесь была не дискриминация! Здесь был эстетический критерий! Стоящих актрис я берусь у беспалого по пальцам пересчитать!
Дарья вернулась раньше и встретила нас в самом траурном настроении.
– Опять выпил?! – помрачнела она еще больше, глядя, как Федор Максимович мажет шапкой по крючку вешалки.
– Что ты, Дарья! – всполошился мой тесть. – Мне же нельзя!
Дарья увернулась от его объятий и скрылась в комнату.
– Дети, Сашка, это ягоды жизни! – вздохнул Федор Максимыч. – У тебя дети есть?!
Вопрос его меня обескуражил, но он тут же спохватился, принес тысячу извинений и начал стаскивать пальто.
Свет в комнате был погашен. Дарья, с ногами забравшись на диван, смотрела телевизор без звука.
– Кумарин роль Нинке Сазоновой отдал, – сказала она, когда я присел рядом. – Тварь белая. "У нее, – заявляет, – фактура больше характеру соответствует". А сам на Нинкину грудь, сволочь, пялится.
Я погладил ее по голове.
– Дарья у нас талантище! – Федор Максимыч зажег свет и, споткнувшись по пути о ковер, добрался до кресла. – Ей бы во МХАТ! Агафью Тихоновну играть или жену Командора! Как ее?..
– Сама знаю! – пробурчала Дарья. – Ты это стервецу Кумарину скажи!
– Настоящая актриса, такая, как ты, любую роль потянет, – продолжал ее задабривать Федор Максимыч. – Это же только средневековые мракобесы женщин до сцены не допускали! Женщины, они вообще!
Почувствовав на себе его косой взгляд, я постарался остаться невозмутимым.
– Когда уезжаешь? – спросила Дарья, после того как Федор Максимыч отправился на покой.
– Завтра, – ответил я. – Утром.
Посчитав свою миссию в Санкт-Петербурге условно завершенной, я хотел вернуться в Первопрестольную до того, как слух о моем пребывании здесь докатится до противной стороны.
ГЛАВА 11 МАРГИНАЛИИ
Подобравший меня за чертой города белобрысый водитель с наколкой "Гена" между большим и указательным пальцами, в широкополой фетровой шляпе и клетчатой байковой рубахе, клюнул носом и тут же встрепенулся:
– Ты со мной разговаривай! Не то в кювет улетим! Маруха моя всю ночь мне спать не давала!
Вид у этого ковбоя действительно был бледный. Глядя на него, становилось понятно, почему коренные жители Нового Света прозвали колонистов "бледнолицыми".
– Жена? – поддержал я диалог для пущей безопасности.
– Дочка старшая! – Дорога пошла на подъем, и водитель пошуровал "кочергой" в коробке передач. – Вчера месяц исполнился! Она у меня "сова"! Вся в отца! Мы тоже по ночам чаще фуры гоняем! По ночам дорога чистая!
– А младшей сколько?! – поинтересовался я чуть более живо.
– Младшей-то?! – Ковбой почесал затылок. – Чего не знаю, того не знаю, чувак! Младшую мы родим, когда на квартиру денег скопим! Вот скоро начальник колонны добавить обещал!
Слушая вполуха его болтовню о жизни дальнобойщиков, о том, как он оттягивался прошлым летом в Гурзуфе, об интригах вокруг таможенного терминала и о бандитах с большака, я посматривал в окно.
Автофургон уже миновал Торжок и несся в направлении Клина. С утра выпал первый снег, и пустые черные поля, тянувшиеся вдоль шоссе, кое-где остались помечены его иероглифами. Пометки на полях. Маргиналии. "Марго" по-латыни значит "край", как заметила бы любимая девушка Журенко. Край родной, навек любимый…
– А в прошлом годе Парфенова тормознули! – продолжал травить свои байки водитель. – Загнали трейлер в лес, напоили чувака водкой до бесчувствия и привязали к дереву! Груз, девкам ясно, ищи-свищи! Хорошо, сам живой остался! Разве что комарье покусало!
Внимая его "сто первой" жуткой рассказке о злодеяниях разбойников, я чувствовал себя, как мирянин Клим из новеллы Чехова "Пересолил". Впору было прыгать на ходу и давай бог ноги! Шофер же мой, наоборот, отлично обжился в образе буйного землемера.
Есть такое выражение: "беду накликать". Народная примета оттого и примета, что свойство имеет спорадически сбываться. Белобрысый дальнобойщик Гена все еще поминал лютых шишей, когда автофургон обогнали грязные "Жигули" и остановились впереди у кромки темного леса. Из "Жигулей", размахивая жезлом, выпрыгнул резвый инспектор в демисезонной форме одежды – плаще и зимней шапке.
"А вот и мои "полярники", – почему-то определил я с первого взгляда. – Операция "перехват". Верно, Игорь Владиленович Бузникину дозвонился".
С его возможностями и полномочиями отправить на трассу пикет было не задачей.
– Сейчас бабки тянуть начнет, шакал поганый! – Гена, притормозив у обочины метрах в десяти от "Жигулей", отогнул солнцезащитный козырек над лобовым стеклом и достал документы.
Инспектор скорым шагом направлялся к нам, прижимая к бедру укороченный автомат. Я сунул руку за пазуху и в который уже раз снял "беретту" с предохранителя.
– Ну что, командир?! – бодро спросил дальнобойщик, опуская боковое окошко. – Левак ищете?! У меня все пучком!
– Следовать за "Жигулями"! – Запрыгнув на подножку кабины, инспектор направил ствол автомата в грудь водителю. – Поехали! Ты, рядом, тихо сидеть! Не рыпаться! Стреляю без предупреждения!
Последние слова были адресованы мне. Побледнев еще сильнее, Гена отпустил сцепление, и мы тронулись. "Жигули" взяли с места одновременно с автофургоном.
"В лес едут. – Я смотрел, как грязная легковушка свернула с шоссе в укатанный кювет и выползла на грунтовую дорогу. – Ковбоя жаль. У него дочка старшая – "сова". А в "Жигулях" еще трое. Это много".
Инспектор, висевший на подножке кабины, не сводил взгляда с нас обоих.
Автофургон тяжело перевалил через обочину, выпрямился и медленно покатил по просеке между рядами деревьев. Углубившись метров на пятьсот в березняк, "Жигули" замерли. Экипаж машины легковой вышел на дорогу во всеоружии; обрез, ТТ, насколько я успел заметить, и еще автомат. Двое направились к нам, а третий – хоть и низкорослый, зато с автоматом – остался на месте. Дальнобойщик Гена бросил на меня встревоженный взгляд.
– Тормози! – Инспектор ткнул его стволом в грудь, и автофургон остановился.
С моей стороны к кабине, положив на плечо обрез охотничьего ружья, приближался сутулый верзила.
– Гия! Принимай товар! – обращаясь к суровому лицу кавказской национальности, подошедшему слева, наш сопровождающий отвернулся.
Этого мгновения мне хватило, чтобы ударить обеими ногами в открывавшуюся дверцу, которая отбросила сутулого гиганта.
– Задний ход! – рявкнул я, выдергивая "беретту" и прыгая из кабины.
Ковбой оказался не только болтлив, но и на редкость расторопен. Прежде чем двое бойцов по другую сторону успели что-либо сообразить, автофургон сдал назад, и они очутились на линии огня.
Надо отдать им должное, в себя они пришли почти сразу. Инспектор даже успел, поднимая автомат, выпустить в землю короткую очередь, но к тому времени я уже стрелял. Дитя гор, отброшенное прямым попаданием в грудь, завалилось в кусты, а инспектору пуля попала в горло. Захрипев, он рухнул ничком на просеку. Между тем со стороны "Жигулей" раздался оглушительный треск. Это вступил в бой мужичок-с-ноготок, оставшийся у машины. Первые же его выстрелы достигли цели. Контуженный дверцей верзила начал вставать, и его прошило навылет. Словно желая сдаться в плен, он раскинул руки и попятился, но пленных в этом бою не брали. Так что досталось и мне.
Когда острая боль обожгла мое левое предплечье, я нырнул вперед и распластался на жухлой траве. Ощущение было такое, как если бы зуб вырвали без наркоза. Мужичок, присев у "Жигулей", кричал что-то нечленораздельное и поливал свинцом деревья над моей головой. Казалось, будто голодный дятел мечется со сверхъестественной скоростью по лесу в поисках единственной личинки. Пот заливал мне глаза. Уже смутно я видел, как мужичок выронил автомат и, схватившись за лицо, упал под багажник. "Беретта" моя продолжала хлопать, пока боек не щелкнул вхолостую. Я успел разнести в "Жигулях" стекло и высадить зеркальце заднего обзора. Почему-то зеркальце я запомнил, хотя почти ничего не соображал.
"Плохой знак!" – мелькнуло у меня в мозгу, и я потерял сознание.
Пришел я в себя уже в кабине рядом с Геной. Предплечье ныло ровно, как двигатель автофургона. Заглянув под рубаху, я обнаружил, что дальнобойщик успел за время моего отсутствия сделать перевязку.
– Закурить есть? – спросил я, вытряхивая из пачки последнюю сломанную в двух местах сигарету.
– Кончились. – Гена, сосредоточенный на езде, был по-спартански краток.
От прежней его разговорчивости не осталось и следа.
За окном накрапывал дождик. Гена включил дворники, и они размазали по стеклу грязь.
– А что везешь? – спросил я.
– Сигареты. – Ковбой криво ухмыльнулся.