Усмехнулся и я: "Полная фура сигарет, а курить нечего". В жизни такое встречается не часто, но и не редко. Как-то мы с товарищем осатанели от жажды, блуждая по Карпатским горам. Мы спускались в долину по берегу реки. Вода в ней была цвета глины, и заставить себя напиться мы смогли бы только под страхом смерти.
– Железки твои в кармане, – сказал водитель, когда я, затянувшись пару раз, передал ему "хабарик".
Нащупав "беретту" с отвинченным глушителем, я попросил его остановиться.
Было совершенно очевидно, что принятые мной за боевиков из "Третьего полюса" мужчины оказались заурядными волостными грабителями. Охватившая меня с некоторых пор мания преследования обретала угрожающий размах. Последние три трупа мне точно чести не делали. Выбор, прямо скажем, охотники за товаром широкого спроса оставили небогатый, но попытку договориться я в любом случае упустил. "А если и того хуже?! – размышлял я со злостью и смущением. – А если в тебе снова зашевелился "чужой", который делал когда-то зарубки на прикладе и которого ты с таким трудом загнал в коматозное состояние?! А если под защитой твоих лукавых доводов у него уже практика началась? Если это никакая уже не оборона, а самое что ни есть нападение? Ведь тебе же нравится убивать! Сознайся! Что ж ты в быки к Руслану или тому же Шиве не подался?! Ну?! Отвечай! Считаю до трех!"
– Что позволено быку, не позволено Юпитеру, – пробормотал я.
– Какому Юпитеру?! – изумился Гена.
– Юпитеру?! – сообразив, что опять думаю вслух, я свернул тему. – Прибор такой осветительный. Останови-ка. Выйти надо.
– Ты даешь, командир! – заерзал дальнобойщик. – Мы уже пять минут как стоим!
Чувствовалось, что в моей компании ему явно не по себе.
Заняв у Гены лопату, я перепрыгнул через кювет и направился в ближайший перелесок.
"Прощай, оружие!" – зарывая под сосной пропахшую порохом "беретту" с отработанным глушителем, я догадывался, что поступаю опрометчиво. Но так было надо. Скорее, это действие имело ритуальный характер.
– Тебя куда? – спросил дальнобойщик, выруливая на автостраду.
Мы уже проехали Тверь, и движение стало более интенсивным.
– На Кутузовский проспект. По Кольцу до Рублевки, там – прямо, – Я поправил испачканную кровью повязку. – И ты, Гена, вот что… Ты про наше маленькое приключение забудь. "Не видел, не слышал, не знаю!" Ясно?!
– А то! – буркнул ковбой. – Что я?! Враг себе?!
– Машину осмотрел?
– Не задело вроде! Тьфу-тьфу-тьфу! – Водитель, как это принято, трижды сплюнул на левую сторону.
Больше мы с ним до Филей не разговаривали.
…Уволившись из армии, я всю зиму прожил в охотничьем заповеднике. Среди людей я находиться не мог. Среди большого их, по крайней мере, скопления. Зима выдалась холодная. По вечерам мы с дедом-егерем как следует протапливали избу, пили чай с привозной копченой колбасой и вели задушевные беседы. "Калякали", – согласно его определению. Готовить нам помогала веселая и общительная старуха Васильевна. У деда была немецкая зажигалка с перламутровой облицовкой, взятая в плен под Сталинградом. И на столе по случаю ее постоянной заправки вечно торчал стограммовик желтого бензина. Васильевна, знавшая наверное, что по будням мы строго блюдем "сухой закон", однажды с похмелья потеряла бдительность и со словами: "Благодарствуйте, добрые хозяева!" опрокинула стакашек в рот. Могуч и надежен русский организм. Соседям Васильевна объяснила, что зуб лечит.
С рассвета я выполнял священный егерский долг: становился на лыжи и обходил угодья. Основной моей обязанностью было кормить кабанов. Подмосковный этот заповедник близ деревеньки Нижнее Максаково состоял на балансе у высшего партийного руководства. Многие выдающиеся слуги народа любили с ружьишком пошалить. В сопровождении своих верных клевретов они наезживали в максаковский отель – двухэтажный бревенчатый терем со всеми удобствами за высоким забором – и отстреливали мужественно лосей либо оленей, загоняемых егерями на "почетные номера". К моменту их прибытия по деревне бродили застегнутые на все пуговицы мрачные ребятишки, проверяя каждую будку и заглядывая во всякий сортир. Самой популярной охотой у великих мира сего была, конечно, стрельба по кабанам. Кабанов для комфорта и безопасности убивали с вышек, сидя на деревянных скамьях и распивая горячительные напитки. На две такие вышки верстах в десяти от нашей с дедом избы я и наведывался. Ежедневно я засыпал в иссеченные клыками ясли несколько ведер зерна. Зерно хранилось в дощатых коробах, нарочно устроенных под вышками, дабы дикие свиньи не забывали "дорогу смерти".
В первые дни моих посещений кабаны держались вдалеке. Они выгребали из леса на другом конце поляны и смиренно топтали сугробы, дожидаясь, когда я перестану им портить аппетит своим затрапезным видом. Постепенно они привыкли к моему присутствию. Запах пищи и мой стал для них чем-то слитным. Их стадо насчитывало до пятнадцати голов. Верховодил в нем подслеповатый старый вепрь с мощным седым загривком. Все прочие члены его семьи были самки и детеныши-поросята. Вепрь, наделенный недюжинным чутьем, заменявшим ему недостаток зрения, пока я маячил у вышки, всегда держал вежливую дистанцию. Но как-то раз ветер, дувший в мою сторону, подвел бывалого вожака. Подвел, надо заметить, в переносном смысле и в прямом. Опорожнив ведро в ясли, я выпрямился и увидел недоуменные маленькие глазки посреди серого холма, буксовавшего на расстоянии протянутой руки. Удивление наше было взаимным и продолжительным. Я стоял, замерев, как салага перед великим полководцем. Полководец же, раздосадованный собственным промахом, хрюкнул что-то вроде: "Эк тебя, братец, куда занесло!" – и развернулся вокруг собственной оси на сто восемьдесят градусов. Маневр этот повторила вся выстроенная позади него колонна. Причем так четко, как вряд ли возьмется исполнить рота почетного караула. Вепрь скомандовал отступление, и колонна в обратном порядке потрусила к лесу, когда в ход событий вмешался Будильник. Будильник, сторожевая дворняжка деда, отчаянный следопыт, сопровождавший меня во всех скитаниях по окрестностям, был так огорошен дерзкой вылазкой врага, что я даже на время забыл о его присутствии. И тут он сам о себе напомнил. Вдохновленный позорным бегством травоядных, Будильник с лаем кинулся в преследование. "Побеждают не числом, а умением!" – рычал Будильник, пытаясь вцепиться зубами в заднюю ногу вождя Трусливые Уши. Вождь Трусливые Уши обиделся и моментально превратился в вождя Большие Клыки. А превратившись в вождя Большие Клыки, он взметнул в воздух целую тучу снежной пыли и ринулся на Будильника. "Живая собака лучше мертвого льва!" – заверещал Будильник. В три прыжка он одолел разделявшее нас чистое пространство. "Давай! – тявкнул Будильник, спрятавшись за меня. – А то я все сам да сам!" Тяжелая махина, разогнавшись как паровой молот, мчалась на меня уже без соблюдения протокола наших предыдущих встреч. Теперь я был всего лишь легкой заслонкой между вождем Большие Клыки и нахальным Будильником. А Будильника требовалось наказать, чтобы он, каналья, не звонил по всей округе об унижении вождя Большие Клыки. Схватив за шкирку Будильника, я метнулся к вышке. И вышка меня не подвела.
"Зачем я это все вспоминаю?! – справился я сам у себя, откинувшись на сиденье рядом с дальнобойщиком Геной. – Я вспоминаю это из-за Будильника! Из-за несгибаемого Будильника я это все вспоминаю. Вот кто пример для подражания! Чтобы выжить, надо быть таким, как мой следопыт".
Вскоре после конфликта с матерым вепрем случилось так, что Будильник угодил в волчий капкан. Волков той зимой в охотхозяйстве развелось чуть ли не больше, чем в послевоенные годы. Спрос с егерей был строг. Волки резали партийных косуль, как отпетые вредители. За каждого хищника руководство назначило награду в сто двадцать рублей. Даже за волчонка. Егеря стали окружать флажками участки их миграции и стягиваться на коллективный отстрел. Но волки под флажки уходили. Они уже привыкли к флажкам. Красными флажками в нашей стране уже никого нельзя было удивить. Оставались капканы. В такой капкан и попал неосторожный Будильник. Стальные челюсти раздробили ему переднюю лапу, и затем у Будильника началась гангрена. Будильник мучился в холодных сенях на рваной подстилке. Дед хотел его пристрелить, но я уговорил обождать еще хотя бы сутки. На следующее утро я пошел по нужде во двор и чуть не наступил на Будильника, сидевшего у порога. Будильник посмотрел мне в глаза и поднял окровавленную культяпку. Ночью он сам себе ампутировал зараженную конечность. И остался жить…
– Приехали! – Дальнобойщик притормозил на светофоре. – Куда дальше?
Очнувшись от полудремы, я огляделся. Автофургон застыл посреди Кутузовского проспекта в плотном потоке транспорта.
– На разворот, – отозвался я. – Дальше покажу.
ГЛАВА 12 ДОКТОР ЧЕН
Прошла почти неделя. Я лежал в знакомых апартаментах "Лаокоона", окруженный заботой Серика и Проявителя. Доктор Чен прописал мне антибиотики, постельный режим и китайскую кухню.
В ночь после возвращения из Санкт-Петербурга у. меня резко подскочила температура. Искушенный в подобного рода делах или, точнее выражаясь, стреляный Руслан послал с утра за врачом.
– Ты не волнуйся, – обнадежил он меня. – Чен мужик свой. Китаец.
– Зачем китаец?! – опешил я. – Почему китаец?!
– У тебя что? Расовые предрассудки? – хмыкнул Руслан. – Так я тоже не потомственный славянин. Врача, как и адвоката, своего надо иметь. Адвокат у меня еврей, а врач – китаец. Классный, между прочим, фельдшер. Не одного бойца в строй вернул. Последние, правда, месяцы работы у него негусто, поэтому он частную практику на дому открыл. Омоложением занимается.
– Как профессор Преображенский, – заметил я.
– Преображенский?! – Руслан поскреб на щеке густую растительность – Не слыхал! Много шарлатанов развелось на Руси! Не счесть алмазов в каменных пещерах!
– Ты никак бороду решил отпустить? – В таком запущенном виде я наблюдал щеголя Руслана впервые.
– Да вроде того. – Он протянул мне прикуренную сигарету.
– Чен приехал! – доложил, заглядывая в комнату, Серик.
– Зови, – распорядился Руслан.
Худенький подвижный китаец с раскосыми глазами пройдохи тщательно осмотрел мою рану и задумался.
– Вы кушали побеги молодого бамбука? – спросил он с легким акцентом.
"Господи! – поразился, я. – Неужто он и бамбук омолаживает?!"
– Это огнестрельное ранение, док! – поспешил вмешаться Руслан. – Побеги тут ни при чем!
– Они всегда при чем! – улыбнулся китаец. – Побеги и акульи плавники! Вкусная здоровая пища! Мидии, улитки тоже! Белок!
– А что все-таки насчет ранения? – попытался вернуть его Руслан к наболевшему вопросу.
– Тогда крепкий бульон! – Китаец открыл саквояж и разложил на столике инструменты. – Мясо можно! Все можно!.. Лучевая кость не задета. Неделю можно лежать и можно уколы. Пенициллин.
– Уколы умеешь делать? – Руслан обернулся к Серику, томившемуся в коридоре.
– Фига умеет, – подсказал Серик. – Он от этого в клинике два года лечился.
– Пусть Фигнер! – согласился Руслан.
Носатый, медлительный в движениях Фигнер был сменщиком Серика. В свою очередь он являлся в сауну ни свет ни заря и гонял сам с собой шары на бильярде. Более прочих ударов Фига предпочитал отрабатывать прямые, судя по непрестанному сухому треску, долетавшему в мою комнату через все стены. Жил Фигнер на улице 1812 года, о чем сообщал не без некоторой гордости всем подряд, намекая прозрачно на свое родство с прославленным партизанским героем.
– Можно терпеть, – разрешил доктор Чен, очищая мою огнестрельную рану и обрабатывая входное отверстие перекисью. – Русские могут терпеть. Они почти как мы.
Стиснув зубы, я дождался окончания процедуры – китаец ловко в два приема зашил рану нитками – и поблагодарил Чена за хлопоты.
– Вы еще молодой! – сказал Чен. – Когда будете старый, приходите! Чен знает секреты!
Для убедительности он закатил глаза и поцокал языком. А затем вдруг озорно подмигнул и, подхватив саквояж, засеменил к выходу. В дверях он чуть не столкнулся с Проявителем. Отступив на шаг, Чен сложил вместе ладошки и отвесил Матвею Семеновичу, словно живому воплощению бога Вишну, глубокий поклон.
– Если температура не уйдет, можно звонить! – объявил он нам с Русланом.
И удалился, насвистывая арию из оперы "Паяцы".
Матвей Семенович проводил его сердитым взглядом.
– Шут гороховый! – сказал он так, чтобы Чен его услышал.
Двое старых плутов, судя по всему, друг друга не жаловали.
– Мошенник! – Проявитель сел рядом со мной на диван. – Он вас еще не омолаживал древними порошками Шамбалы?!
– Ну, мне пора. – Руслан, пряча улыбку, отвернулся. – Ты, Саня, лежи смирно. На дверях охрана. Мышь не проскочит.
После его отбытия мы с Матвеем Семеновичем пошептались, и спустя три дня на мое одеяло легла пачка фотоснимков.
– Это Галемба! – Проявитель постучал ногтем по изображению тучного мужчины, выходящего на тротуар из микроавтобуса. – Это – улица Поварская, бывшая Воровского! Вот за этой аркой со двора вход в ЧОП "Близнецы". Там опасно было снимать! Шныри и камеры наружного наблюдения! Из окон подъезда напротив деревья мешают.
– Ничего, – сказал я. – Это лишнее. Вы и без того отработали, как суперагент.
Польщенный Матвей Семенович продолжал сообщать результаты разведки:
– Галемба всегда приезжал к восьми ноль-ноль. Уезжал в разное время. Вчера до ночи сидел. Людей в "Близнецы" заходит много. Кто сотрудник, а кто посетитель – невозможно разобрать.
– Так вы что же?! – удивился я. – Три дня там безотрывно сами слежку вели?!
– Зачем сам? – возразил Проявитель. – Я снимок знакомому показал, бывшему вохровцу! Он человек праздный, да и языком зря не чешет. Толковый человек! С вашими-то, Саша, деньгами я, если надо, целую армию найму!
– Не надо, – умерил я пыл Матвея Семеновича. – Вы лучше вот что… А другого Галембы там не появлялось?! Ну или кого-нибудь на него похожего?!
– Похожего не было, – твердо сказал Проявитель. – Был кто-то похожий на депутата этого… Знаете?!
– На Раздорова! – определил я без тени сомнения.
– Верно!
"Почему же ты "Близнецами" свою шарашку назвал? – Я рассмотрел фотографию Галембы. – Не случайно! Как пить дать, не случайно! Тебе подобные обожают символику. Надобно проверить, нет ли у тебя тоже филиала завалящего где-нибудь на невских берегах".
Адрес ЧОП "Близнецы", благодаря связям Руслана, я выяснил быстро. "Близнецы" обслуживали ряд солидных коммерческих структур, не последнее место среди которых занимал и "Третий полюс". Репутация у охранного предприятия была достаточно скверной, но кто-то очень влиятельный помогал им сохранить лицензию и вообще отмазывал, по словам Руслана, от прокурорских наездов. Я даже догадывался кто.
– Вы, Матвей Семенович, лучше заплатите своему толковому .человеку, сколько сочтете нужным, и пусть он больше на Поварской не светится. – Я сложил снимки в конверт из-под фотобумаги. – Все, что нам надо, мы уже знаем.
– А может, Галембу этого до дома проследить? – предложил Проявитель. – У меня "Москвич" на ходу!
– Ни в коем случае, – погасил я его инициативу. – Забудьте об этом. Они скорее сами вас до дома проследят.
– Понял! – Он встал и, простившись, отправился колдовать в лабораторию.
Я заказал ему изготовить новый паспорт, каковой в ближайшем будущем очень мне мог понадобиться. Фамилию я себе выбрал простую и скромную: Березовский.
На смену Матвею Семеновичу пожаловал Фигнер – неизменно в белом халате и с никелированной баночкой в вытянутых руках. Подносил он ее торжественно, будто хлеб-соль.
– Машинка! – Фига снял с баночки крышку и предъявил мне ампулу пенициллина. – Кайф!
Уколы он даже в мягкие ткани делал профессионально. Наркоман со стажем, подобно завязавшему алкоголику в обществе пьяных, испытывал при этом заметное возбуждение.
– Ну как?! – прошептал Фига, прижигая место укола ваткой со спиртом. – Вставило?
– Еще бы! – поделился я своими ощущениями.
И довольный Фига бесшумно удалился. А я попробовал как-то разработать стратегию дальнейших поисков и систематизировать имеющиеся в наличии данные.