Белых пятен в моей схеме оставалось хоть отбавляй. Заполнить их без постижения причин гибели разношерстной группы сотрудников "Дека-Банка" ни теперь, ни впредь не представлялось возможным. И причины, похоже, надо было искать в самом списке, поскольку заинтересованная сторона выкладывать мне их явно не собиралась. Что-то подсказывало мне: здесь больше чем только перечисление потенциальных и уже состоявшихся жертв. Иван Ильич, быть может, сам того не ведая, оставил мне ключ. Всего-то и надобно, что как следует изучить его бородку и отыскать замочную скважину, в которой он повернется. Где-то есть эта покрытая паутиной скважина за нарисованным очагом. Итак, я на ощупь, словно слепой, взялся за "бородку". Согласно моему представлению, персоны, записанные в реестр Штейнберга, имели достаточно разный калибр. Если, скажем, Яновский, Семенов, Трубач, Половинкина, Шавло, Лернер и ваш покорный слуга по служебной шкале располагались на нижнем уровне от клерков до охранников, то Варданян, Шумова, Матвеева и Вирки входили в руководящий состав. К какому разряду принадлежали Краюхин, Четверкин и Вайнштейн, я пока не ведал. Пока они оставались для меня господами икс. Далее обращал на себя внимание способ казни. Здесь, опять же с натяжкой, наблюдалась известная закономерность. Двое из первой группы были застрелены. Меня тоже стремились не четвертовать, не отравить, не удушить, а именно застрелить. И хотя Музыкант со своим опричником пытались разделаться со мной в гараже более изощренным способом, это явно был их личный почин. Картину портили Яновский и Половинкина. В большей степени Яновский, сгоревший в собственной машине. Но так ли добросовестно изучались его останки? Да изучались ли вообще? Такая мелочь, как дырка от пули в обугленном туловище, запросто могла быть пропущена патологоанатомом за приличное вознаграждение. Что до руководящей части списка, то здесь царило разнообразие: висельница, утопленник и зарезанный в подъезде Варданян. Возможно, в таком индивидуальном подходе таился чей-то иезуитский умысел. А возможно, и нет. Зато совершенно определенно во всех случаях вплоть до моего прослеживалась строгая хронология: Яновский, Шумова, Половинкина, Семенов, Вирки и Варданян последовательно скончались или исчезли через известные промежутки времени. Причем Трубача мариновали без видимых оснований четыре месяца в заключении. Из этого напрашивался вывод, что умереть он был должен в свой день и час. На мне убийства останавливались. Вернее, на Варданяне. Но Варданяна зарезали, только когда Игорь Владиленович сотоварищи доложили наверх о моем устранении. Кроме того, объясняя мотивы плохо подготовленных и поспешных действий со стороны "полярного фронта", Музыкант признался, что им платят за скорость, а не за количество. Из всего вышеизложенного разумная гипотеза у меня не выстраивалась. Размышления мои носили ярко выраженный схоластический характер, ибо опирались в основном на догадки. Но что-то в них было. Следовало только разобраться, что именно. Взять в оборот осмотрительного и теперь вдвойне осторожного Игоря Владиленовича вряд ли получится. Оставался Галемба, вернее всего диспетчер и посредник между заказчиками и исполнителями, мало посвященный в детали операции. "За неимением гербовой пишут на простой", – решил я, определяя таким образом свой следующий шаг.
Размышления мои прервал доктор Чен. Китаец был одет весьма торжественно: черный смокинг, белоснежная рубашка, черные же лаковые туфли и сверх всего этого – бабочка.
– Вы сегодня прямо именинник, доктор! – заметил я.
– Нет, – сказал Чен. – Мой день рождения в январе. Сегодня я иду в гости. Очень хорошие гости.
Он выразительно посмотрел на часы. Тогда я снял свитер и предоставил ему возможность размотать бинт на предплечье.
– Можно ходить, – обрадовал меня доктор, осмотрев подживающую рану. – Нитки можно оставить. Нитки сами денутся. Вы на инструментах играете?
– А что? – поинтересовался я из праздного любопытства. – Можно?
– Можно, – разрешил китаец.
Мы помолчали.
– Я тоже был молодой, – промолвил Чен. – Учился в Первом медицинском. Слышал балет "Красные маки". Вы слышали?
– Не случилось, – сознался я.
– Я слышал. – Чен задумался. – В жизни есть две вещи: музыка и любовь. У вас есть любовь?
Что я мог ответить доктору Чену? У меня была любовь. Но где она была, я не знал теперь даже приблизительно. Возможно, Марина против собственной воли находилась в плену у Маевского. Или у Рогожина. Или еще у какой-нибудь сволочи. А скорее всего, она даже и не подозревала о моих проблемах. Оно было и к лучшему. Проявляя активную озабоченность ее судьбой, я бы сам дал в руки Игорю Владиленовичу такой козырь, каким он прихлопнул бы меня, словно ленивую муху.
– Я спешу, – сказал доктор, не двигаясь с места.
"Если он так спешит, – прикинул я, – то представляю себе, как он медлит".
– У вас есть старые родственники? – спросил Чен после долгого перерыва. – Чен знает секреты. Волшебный порошок Шамбалы. Порошок молодости. Можно вернуть мужскую силу.
"Ах, вот оно в чем дело!" – Припомнив досаду Матвея Семеновича в отношении китайца, я испытал некоторое чувство неловкости от предстоящего отказа, но врать совсем было совестно.
– У меня нет старых родственников. – Я едва подавил желание рассмеяться. – Очень жаль, доктор.
Лицо его сразу поскучнело.
– Я обязательно буду вас рекомендовать! – горячо попытался я сгладить свою неловкость. – Столь достойный и великий целитель непременно должен поднять уровень рождаемости и оставить глубокий след на лице!..
Здесь я окончательно спутался и умолк. Что, впрочем, не имело ровным счетом никакого значения. Слова мои, пустые и громкие, точно арбуз без содержимого, оставили Чена равнодушным.
– Можно звонить. – Китаец вдруг очень пристально посмотрел мне в глаза. – Кто-то ждет ваш звонок.
У меня возникло ощущение, как будто Чен опустился на самое дно моей души и узрел там что-то от меня ускользнувшее. На том мы и расстались.
С минуту я терялся в догадках, пока не вспомнил, кто может так ждать моего звонка. Обругав себя последними словами, я попросил Серика принести телефон и набрал код Петербурга. Я лежал, считая длинные гудки, и сердце мое сжималось от предчувствия непоправимой беды, которая не заставила себя долго ждать.
– Это ты? – Дарья отозвалась наконец примерно через вечность и полторы тысячи верст. – А папа умер.
– Как умер?! – Я чуть не выронил трубку. – Когда?!
– Вчера похоронили! – Слушая ее плач, я ненавидел себя до полного отчаяния. – Удар у него случился!
Сбивчиво она поведала мне о том, как после моего отъезда заявились трое жлобов и стали ее допрашивать насчет моего местонахождения, а она не знала, что им ответить; о том, как Федор Максимович неожиданно вернулся с работы и застал их в квартире; о том, как он их выгнал и как один, выходя, ударил моего тестя по щеке, и о том, как старый артист, не снеся оскорбления, разволновался; как она вызвала "скорую", но было уже поздно.
– А ты даже не позвонил! – Дарья всхлипнула и повторила: – Даже не позвонил, будь ты проклят!
Разговор наш оборвался короткими гудками.
"Это я его убил, – сказал я себе. – И не тогда, когда высадил меткой пальбой зеркало бандитского "жигуленка". А раньше, когда легкомысленно подставил Безродных, явившись к ним на постой, да еще послав Дарью в банк. Плохие приметы здесь ни при чем. Только я здесь при чем, молодой и беспечный. "Молодые побеги всегда при чем", – как сказал доктор Чен. Я сам – плохая примета. Не знаю, как всех остальных, но Федора Максимыча я убил".
ГЛАВА 13 СЛЕДСТВЕННЫЕ ОРГАНЫ
Молоток на нашем дверном косяке снова поменялся. Теперь висел маленький утюжок с отверстием для рукоятки. Продернутый сквозь него бельевой шпагат был завязан таким гордиевым узлом, какой не смог бы изрубить и сам Александр Македонский в лучшие свои годы. За деревянной переборкой раздавался приглушенный дробный стук. Отомкнув дверь, я проник в квартиру. Мой сосед Кутилин, глубоко засунув руки в карманы; бил посреди передней чечетку.
– Ба! – воскликнул Кутилин. – Кого я вижу! Ты ли это?! Заходи, заходи!
– Да я, собственно, уже! – Застыв на пороге, я предался созерцанию недавно еще белой коридорной стены, где нынче развернулась баталия между голым атлетом и грудастой девицей богатырского телосложения. На макушке атлета колосились ветвистые рога, уползавшие местами на потолок, а мужское достоинство у него заменял вызывающий кукиш.
Юра сделал короткую остановку и тут же высыпал на паркет целую барабанную очередь.
– Ну?! – вскричал он. – Что я сейчас сказал?!
– Что лучше бы мне после ремонта зайти. – Моя версия вызвала у соседа бурю негодования.
– Что я рад тебя видеть, бродяга! – Он по христианскому обычаю трижды облобызал меня и потащил в свою комнату, увлекая к столу, накрытому банкой сайры и дюжиной "Балтики".
– Постой-ка! – Придержав его, я все-таки вернулся к наскальной живописи. – Юрок, скажи честно, это чья прихожая?!
– Твоя, – неохотно сознался Кутилин. – И моя частично. Общая, короче.
– Общая! – подчеркнул я. – А это что такое?!
– Фреска. – Кутилин, словно проверяя истинность своего утверждения, провел пальцем по бедру обнаженной женщины. – "Искушение Адама" называется. Идея такая: все зло от баб. Как тебе?
– Самобытно, – вздохнул я. – А между ног у него что?
– Фига! – пояснил живописец. – Фиговый лист облетел, но фига осталась!
Произнося "фиговый", ударение он сделал на вто ром слоге.
После тщетной попытки наставить Кутилина на путь соблюдения правил общежития, мне захотелось незамедлительно принять душ. Сосед мой остался в коридоре, что не помешало ему, заглушая шум воды, расписать свои последние амурные похождения:
– Женщины, Саня, слов не понимают! Они только в интонациях разбираются! Я своей говорю спокойно: "Ты посуду будешь мыть или как?" А она – в истерику! "Ты чего, – орет, – на меня орешь?! Я тебе не комбайн! У меня маникюр французский!" Чувствуешь?! Тогда я на язык танца перешел! Она вопит, а я чечеткой отбиваюсь! Так и сбежал из ее халупы! Да! Тебе повестка пришла!
– Какая повестка? – Вытирая голову полотенцем, я босиком зашлепал к себе.
– Из ментуры! От следователя Задиракина! – обогнав меня, сообщил Кутилин. – Явка обязательна! Шахматы расставлять?
Повестка была действительно выписана следователем Задиракиным. Доставил ее нарочный еще неделю назад.
– Егоров насчет тебя интересовался! – донес до моего сведения Юра. – Чует мое сердце, что его тоже нам с тобой на хвост посадили!
Как законопослушный гражданин, я сей же день решил навестить следственные органы. Коли правосудие должно торжествовать, то пусть оно торжествует. А зло пусть будет наказано, где бы оно ни скрывалось от карающей буквы закона. Тем более что оно, как я успел заметить, и не скрывалось.
У входа в бюро пропусков столичной прокуратуры я нос к носу столкнулся с Андреем.
– Мистика! – ахнул Журенко. – Мы с Ларой только позавчера тебя вспоминали!
– Она самая, – согласился я. – По сравнению с ней полтергейст просто детская шалость.
– Ты тоже к Задиракину? – полюбопытствовал Андрей, извлекая на свет мятую повестку. – Я уже второй раз прихожу. Это надо придумать: Задиракин! Человек с такой фамилией, по-моему, не имеет права задавать окружающим вопросы!
Но Журенко ошибался. Следователь Задиракин имел не только это право, но и имел еще массу прав, о чем не преминул поставить меня в известность, когда я сменил Андрея в кабинете под номером 209.
Задиракин оказался курнос и толстощек, но все природные недочеты его внешности с лихвой компенсировало искрометное чувство юмора. Сделав официальное вступление, он определил на глазок мой возраст и перешел сразу на "ты".
– Ты сериал про ментов видел по телевизору?! – с ходу поставил меня в тупик Задиракин.
– А что? – спросил я, насторожившись.
– Здесь только я спрашиваю! – одернул меня следователь.
– Видел, – сказал я, дабы не огорчать его понапрасну.
– Там у них все как в жизни! Казанова этот! Приколы разные! – Задиракин сцепил на затылке пальцы и устроился поудобнее. – У нас тоже был опер, когда я работал в отделении, по фамилии Мещеряков. Так знаешь, какую мы ему кличку дали?
– Какую? – позабыв, что вопросы здесь задает только он, проявил я умеренный интерес.
– Ты уссышься! – предупредил меня следователь.
Я как мог изобразил на своем лице крайнее нетерпение.
– Мещеряк! – сжалился надо мной Задиракин.
Я вежливо промолчал.
– Вашу повестку, – потребовал следователь.
Повестка была тотчас ему предъявлена.
– Имя, фамилия, год рождения, место работы? – Открывая в компьютере нужный файл, Задиракин пробежался по клавишам.
– Александр Иванович Угаров, 1961, охранник ЗАО "Дека-Банк", – ответствовал я в заданном порядке.
– Знаете ли вы гражданина Варданяна Ашота Левоновича?
– Так точно. – Услышав знакомую фамилию, я в значительной степени утратил интерес к предстоящему разговору.
Следователь отрабатывал свой "висяк" и вряд ли более того.
– В каких вы с ним были отношениях?
– В самых близких, – сообщил я Задиракину. – Я у них пропуск раза два проверял, когда они в хранилище спускались.
– А если не ерничать?
– А если так, то я даже не смогу его на опознании от наших сотрудников отличить.
– Так и запишем, – отметил Задиракин, печатая протокол нашей малосодержательной беседы. – "С пострадавшим отношений не поддерживал, сведений о его личной жизни и характере служебных обязанностей не имею". Верно?
– Правды не спрячешь, – подтвердил я.
– И последний вопрос. – Заглянув в ящик стола, следователь нарыл в нем какой-то лист.
Я терпеливо ожидал окончания этой комедии. Вопрос, который он приготовил на десерт, был мне уже известен. Мы с Журенко обсудили его еще по пути в кабинет Задиракина.
– И последний вопрос. – Задиракин уставился в таинственный лист, словно бы сверяя мои показания с уже известными ему доподлинно фактами. – Где вы находились 4 октября сего 1999 года с 19 до 23 часов вечера?
– Сего 1999 года с 19 до 23 часов вечера я находился в гостях у господина Журенко и его ближайшей подруги госпожи… – Тут я запнулся.
– Грачевой! – подхватил Задиракин.
– Вот видите! – похвалил я следователя. – Вы даже знаете больше, чем я!
– Странно. – Задиракин побарабанил пальцами по столу. – Очень странно.
– Что странно? – в третий раз нарушил я своим вопросом заведенный регламент.
– Журенко показал то же самое. – Задиракин с рассеянным видом отложил свой обличительный лист.
– Однажды Журенко показал мне человека, который закусывал водку стаканом, – заметил я. – Вот это было действительно странно.
Посмотрев на меня, как бульдог на ежа, Задиракин предупредил о даче ложных показаний и предложил расписаться на протоколе допроса. Я быстро пробежал глазами отпечатанный на принтере протокол и оставил на нем размашистую подпись.
– Еще увидимся! – пообещал Задиракин, отмечая мою повестку.
– Всегда к вашим услугам! – с готовностью поддержал я его инициативу.
– А что в Петербурге? – обронил мне вслед Задиракин. – Говорят, уже заморозки?
Больше всего обитатели нашего города интересуются погодой. Замечание не мое, но оттого не менее верное.
– Ну как?! – спросил Андрей, дожидавшийся меня у ворот прокуратуры. – Рассказал он тебе про опера Мещерякова?! Круто, да?!
– Круто, – согласился я. – Круче только Пизанская башня с той стороны, куда она падает.
– Какая башня?!
– Пизанская.
Обмениваясь впечатлениями о современных методах работы следственных органов, мы направились к машине Журенко, припаркованной на противоположной стороне улицы. Какое-то смутное подозрение терзало меня, когда мы еще только приближались к видавшему виды бездорожнику. А когда Андрей взялся за ручку, подозрение оформилось в догадку. "Что это он. про погоду в Петербурге справлялся?" – Сперва я перехватил запястье Журенко, а затем его изумленный взгляд.
– Отметить надо! – кивая на магазин позади "уазика", я потянул Андрея за собой.
– Узнаю друга Сашку! – обрадовался Андрей. – Задиракин пусть повестки отмечает, а мы будем отмечать встречи и расставания!
Он хлопнул меня по плечу, и я чуть не взвыл от боли. Позеленел-то я определенно.
– Ты в порядке?! – встревожился Журенко, словно герой американского боевика, обнявший смертельно раненого товарища.
– Желудок что-то пошаливает, – перевел я дух.
– Так это мы исправим! – утешил меня Журенко. – Постой! Палатка же рядом с домом!
– Знаю я твою палатку. – Боковым зрением я засек в отдалении микроавтобус, весьма схожий с тем, что был снят Проявителем на Поварской. – В твоей палатке вместо вина антифризом торгуют.
Громко фыркнув, Журенко последовал за мной.
– Девушка! – бросился я к скучавшей у прилавка продавщице, лишь только переступил порог магазинчика. – Вопрос жизни и смерти! Жена рожает! Где у вас телефон?!
– Какая жена?! Что ты мелешь?! – зашипел сзади Андрей.
Но девушка, поддавшись моему паническому состоянию, уже провожала меня в подсобку.
– Извините покорно! – обернулся я к ней, набирая "03". – Интимные подробности!
– Ничего, ничего! Я понимаю! – Продавщица оставила меня одного.
– Сейчас приедут! – успокоил я, возвратившись в торговый зал, сердобольную продавщицу и Андрея, изнывавшего от неведения.
В подтверждение моих слов с улицы донесся вой сирены. К воротам прокуратуры подкатили сразу три оборудованные спецтехникой автомобиля. Высыпавший из них отряд моментально оцепил прилегающий к магазину участок улицы, и работа по обезвреживанию взрывного устройства закипела.
Обалдевший Андрей наблюдал сквозь витрину за происходящим, натурально разинув рот.
– В чем дело?! – вылетая из магазинных недр, всполошился мужчина с усами а-ля Буденный.
– Жена у покупателя рожает! – пояснила девушка за прилавком.
– Она что – противотанковую мину рожает?! – закричал усач, присоединяясь к группе наблюдателей в составе меня и Журенко.
Кутерьма за витриной стала приобретать характер целенаправленных действий. Саперные силы рассредоточились вокруг нашего вездехода, который и без того выглядел как после взрыва.
– Всем покинуть помещение! – забегая в магазинчик, скомандовал суровый парень в каске. – Воздушная тревога!
– Вы что – шутите?! – Усатый попятился к прилавку.
– Шучу! – гаркнул страж порядка. – Сколько человек у вас в лавке?
– Двое!.. Четверо! – поправился "буденовец", выгребая из кассы наличность.
– Во двор выход есть?! – спросил сапер, озираясь.
– Там! – Продавщица указала на дверь подсобки и первая, подавая пример всем остальным, потрусила из торгового зала.
За ней устремился расстроенный усач.
– Это же моя ма… – Я успел зажать Журенко рот ладонью и подтолкнул его в указанном направлении.
– Ничего не понимаю! – мрачно сказал Андрей, когда мы очутились во дворе. – Ты что-нибудь понимаешь?!
Земля под ногами неожиданно вздрогнула, и одновременно с другой стороны дома прозвучал оглушительный хлопок.
– У тебя на кого машина была оформлена? – спросил я у Андрея с сочувствием.
– На меня! – ответил он, тревожно прислушиваясь к долетавшим с улицы крикам. – По доверенности. А почему – была?