Особый разговор – о вознаграждениях управляющих. Благодаря кризису достоянием гласности стали огромные суммы премиальных, которые получали высшие менеджеры инвестиционных банков, компаний и фондов, в том числе за периоды, когда эти структуры уже начали фиксировать убытки в результате реализации их же инвестиционных стратегий.
То, что сами управляющие выписывали себе скандально огромные бонусы, неудивительно: когда речь идет о перспективе без усилий и риска получить небольшое состояние, человек менее всего склонен демонстрировать скромность и бескорыстие. Показательно другое: о фактах выплаты ничем не оправданных шальных бонусов было известно многим. Однако либо никто из этих многих не поставил в известность тех, кто имел возможность воспрепятствовать возмутительным выплатам, которые, по сути, были откровенным присвоением доверенных этим структурам чужих денег. Либо те, кто имел возможность положить конец этой постыдной практике, по какой-то причине этого не сделал.
Это, в свою очередь, говорит о том, что в среде профессиональных высших управленцев укоренилась некая корпоративная (в смысле принадлежности к своего рода привилегированному корпусу высокооплачиваемых топ-менеджеров) этика. Этика, которая устанавливает определенные правила поведения только по отношению к людям своего круга, а всех остальных рассматривает как людей второго сорта, к которым применимы иные нравственные представления и которые, в сущности, являются всего лишь одушевленным материалом для получения дохода.
Не будем забывать, что речь в данном случае идет не об аферистах типа Бернарда Мэдоффа, который вместе со своими клиентами сознательно противопоставлял себя обществу и закону [17] .
Речь идет о людях, искренне считающих себя солью общества; его лучшими, талантливейшими представителями. Эта категория людей не только не противопоставляет себя закону, но, напротив, охотно пользуется его защитой и всячески содействует тому, чтобы законодательство эффективно защищало их интересы от претензий и притязаний клиентов и акционеров.
При этом они не чуждаются публичности, охотно представляя себя в роли "посвященных", обладающих якобы уникальными знаниями и опытом, позволяющим им претендовать на специальное к себе отношение и соответствующий уровень вознаграждений.
Но самое интересное заключается в другом: никто из тех, чьи малопристойные поступки в ходе кризиса волею случая оказались известны широкой публике, совершенно не боялся разоблачения и последующего общественного осуждения. Да его, в сущности, не последовало даже после скандальных сообщений о них в средствах массовой информации. Значит, серьезные проблемы с нравственным чувством присутствуют и в обществе в целом – оно стало настолько терпимо относиться к мошенникам и стяжателям, что угроза общественной изоляции превратилась для них в пустой звук [18] .
* * *
Хочу оговориться: все вышесказанное, конечно же, приведено здесь вовсе не для того, чтобы по-обывательски пожаловаться на "падение нравов". Главная моя мысль заключается в том, что кризис 2007–2009 гг. нельзя трактовать как обычный циклический спад конъюнктуры, сопряженный с банальным сдутием "пузыря" на некоторых финансовых рынках и им же во многом и спровоцированный.
То есть, конечно, все это имело место, и все стандартные факторы сыграли свою роль в процессе разворачивания кризиса и его последующего преодоления.
И все-таки значение кризиса гораздо больше. Самое главное – он высветил относительно долгосрочную тенденцию к сокращению возможностей и падению эффективности публичного контроля над деятельностью бизнеса – в первую очередь в финансовом секторе, но не только в нем. Контроля за соблюдением им принципов добросовестного и социально ответственного ведения дел при соблюдении установленных обществом норм и ограничений.
Подчеркиваю, речь идет не о природе бизнеса – она всегда была относительно неизменной, будучи определяема природой человека, которая стара как мир. Речь идет об объективных и субъективных возможностях общественного контроля за ее негативными проявлениями, а эти возможности подвижны и подвержены переменам. И осмысление всего того, что сообщалось и обобщалось в связи с кризисными явлениями 2007–2009 гг., равно как и моего собственного личного опыта, наталкивают меня на вывод о том, что в последние два-три десятилетия эти возможности сильно сократились.
И если не ограничиваться констатацией того, что лежит на поверхности, а попытаться увязать это явление с изменениями в механизмах такого контроля, их соотношении и степени их относительной эффективности, то нельзя не видеть, что во многом, можно даже сказать в очень большой степени, они связаны с падением эффективности морального самоконтроля общества, его способностью поддерживать соблюдение общественно приемлемых правил поведения при помощи нравственных норм с минимальным использованием организованного государственного насилия.
В том, что я только что сказал, нет ни грамма морализаторства. Переделывать человеческие наклонности – задача непосильная и неуместная, во всяком случае для политика или экономиста. Но создание механизмов самоконтроля общества, в том числе в сфере деловой активности, и поддержание их эффективности не только уместно, но и абсолютно необходимо для любого, кто берется за задачу управления обществом.
Более того, чем сложнее оно организовано, чем сложнее структура его экономики, тем более важны эти механизмы для нормального, и особенно эффективного его функционирования. И тем более важную роль приобретает регулирующая функция такого института, как общественное мнение и общественная мораль.
Однако, констатируя проблемы, которые возникли с этим институтом в последние десятилетия, было бы неправильно и непродуктивно этой констатацией и ограничиться. Сила этого института тесно связана как с историческим контекстом, в котором ему приходится функционировать, так и с эволюцией экономического базиса общества, в частности структурными сдвигами в мировой капиталистической экономике, особенно в наиболее продвинутой его части – США и странах Западной Европы. Находясь в русле анализа, толчок которому дал кризис 2007–2009 гг., эти вопросы имеют и самостоятельное значение, прежде всего потому, что дают возможность составить представление о магистральном пути, по которому идет развитие современного капитализма, и даже в какой-то степени заглянуть в ближайшее будущее, обрисовав его наиболее вероятные сценарии на перспективу ближайших двух-трех десятилетий.
Этим вопросам и будет посвящена следующая часть книги, в которой я попытался обобщить свои представления о том, куда и почему движется по руслу всемирной истории современный капитализм.
Глава 2 Сдвиги в мировой экономике 1980–2010-х годов и изменения нравственно-психологического климата
2.1. Структурный сдвиг: от капитализма индустриального к "финансовому капитализму" и "новой экономике"
Употребляя сегодня такие привычные клише, как "либеральная рыночная экономика", "рыночный капитализм", "экономика западного типа" и проч., мы – и в России, и не только в России – редко задумываемся над их содержанием. Более того, одним и тем же термином мы часто объединяем и общество периода раннего классического капитализма, художественно описанного, например, в романах Чарльза Диккенса или Теодора Драйзера, и постиндустриальную экономику современной нам Западной Европы.
Конечно, назвать это однозначно неправильным нельзя – действительно, есть ряд базовых характеристик, которые роднят эти общества и сохраняются на протяжении последних полутора веков в более или менее неизменном виде. Вместе с тем очень многое за это время изменилось – и не только внешне. Более того, рискну утверждать, что за последние, скажем, три десятилетия "западный" капитализм в сущностном плане изменился больше, чем за предшествовавшие им 100 лет. И причина не в том, что как-то сильно изменялись люди – несмотря на рост уровня образования и, в большой степени, интеллектуального содержания экономической деятельности, люди как раз остались, в сущности, такими же.
А вот содержание и условия деятельности изменились сильно, что в очень существенной части меняет и сам экономический механизм, включая такие его аспекты, как набор и соотношение используемых для хозяйственной деятельности ресурсов, соотношение сил различных участников экономической деятельности, выступающих в роли акторов и арбитров; характер распределения доходов, экономический смысл потребления и многое другое. Более того, забегая вперед, можно сказать, что изменения претерпевают и такие базовые вещи, как понятие полезности и основы ценообразования, содержание производства и его связь с факторами производства; взаимосвязь экономического роста и технического прогресса.
Однако начнем мы, пожалуй, со сдвигов в отраслевой структуре бизнеса и соотношении между различными видами деятельности, особенно рельефно проявившихся на фоне прошедшего кризиса.
2.1.1. Ускоренный рост финансового сектора
Первое, что в связи с этим необходимо выделить – это, конечно, бурный рост финансового сектора в развитых странах. В количественном отношении, возможно, он не был слишком впечатляющим – например, в США доля финансовых услуг (включая страхование) в структуре ВВП, по данным официального Бюро экономического анализа [19] , за этот период возросла с 5 % до приблизительно 9 %.
Однако в качественном аспекте изменения были куда более впечатляющими. На протяжении трудовой жизни всего одного поколения – с конца 1970-х годов и до середины 2000-х годов – этот сектор превратился из сравнительно узкого и закрытого сообщества профессиональных финансистов в огромный диверсифицированный бизнес-сектор, в котором оказалась в той или иной форме задействована весьма существенная часть экономически активного населения (например, в США – это приблизительно 4,5 % общей занятости). С учетом же тех, кто так или иначе завязан на этот сектор в сфере образования, средств информации и коммуникации и др. – это десятки миллионов трудоспособных людей с доходами, заметно превышающими средний уровень. Более того, перспектива получения больших и даже очень больших доходов в сочетании с высоким престижем этого вида деятельности привлекла в нее наиболее энергичных и талантливых людей, имеющих способность и возможности через средства массовой информации, а также научные и образовательные учреждения оказывать большое влияние на общественное мнение и политические взгляды интеллектуальной элиты. Так что влияние этого сектора на политическую жизнь в странах Запада, в том числе на экономическую политику правительств, гораздо выше, чем можно было бы предположить исходя из его доли в совокупной занятости или ВВП.
Кроме того, предприятия этого сектора постепенно стали выполнять функцию главного аккумулятора корпоративных прибылей в экономике. Так, в США накануне кризиса на долю финансового сектора приходилось порядка 40 % доходов корпораций, используемых для расчета фондового индекса S&P-500 и представляющих собой, по умолчанию, репрезентативный срез американского корпоративного сектора в целом.
Главное же – этот сектор сосредоточил под своим контролем и управлением разнообразные активы, главным образом финансовые, сопоставимые по своим масштабам с размерами ВВП, и приобрел способность самым существенным образом влиять на состояние мировой и национальных экономик [20] .
Так, сегодня даже временный рост неопределенности на финансовых рынках может настолько сильно дезорганизовать инвестиционный процесс, что легко становится причиной длительного промышленного спада. Падение цен на финансовые активы, причем по любым причинам, в том числе далеким от собственно экономической сферы, легко отражается на самоощущении, настроениях и потребительском поведении огромных масс населения, что, в свою очередь, играет роль своеобразной непреодолимой силы, могущей разрушить вполне эффективные и конкурентоспособные производства, надуть или сдуть очередной "мыльный пузырь" на тех или иных рынках, и т. д. И наоборот, оптимизм на финансовых рынках, как правило, имеет следствием существенный рост ожиданий инвесторов в других сферах, в том числе в так называемой "реальной экономике", что ведет, при прочих равных, к улучшению конъюнктуры и общему экономическому подъему.
Более того, осознанное или неосознанное ощущение того, что настрой и действия финансовой элиты оказывают сильное воздействие на общее положение дел в экономике, заметно превышающее формальные показатели доли финансового сектора в совокупном продукте, заставляет политиков придавать ее интересам непропорционально большое значение, что во многом определяет экономическую политику правительств ведущих западных стран. Интересы этого сектора если и не ставятся разработчиками экономической политики во главу угла, то, во всяком случае, являются одними из самых приоритетных.
2.1.2. Кредитная экспансия и рост долговой экономики
Другим важным сдвигом последних десятилетий, связанным с увеличением масштабов и роли финансового сектора в развитых странах, является быстрый рост размеров кредита в экономике и соответственно объемов задолженности ее субъектов.
Главным двигателем этого процесса стали США, где привычка жить на заемные средства охватила не только весь общественный сектор, начиная с федерального правительства и заканчивая муниципалитетами, но и сектор домохозяйств, совокупный долг которого в 2008 г. приблизился к 13 трлн долл. (в последние годы он сохраняется приблизительно на том же уровне). Однако и в других развитых странах масштабы заимствований корпоративного и общественного секторов росли быстрыми темпами, а бум потребительского кредитования в той или иной степени затронул почти все экономически активное население этой части мировой экономики.
Традиционное распределение ролей между крупными секторами в экономике, при котором сектор домохозяйств выступал в роли нетто-кредитора, сектор нефинансовых корпораций – в роли главного заемщика, а финансовый сектор – в роли посредника между первым и вторым, начало размываться. В секторе домохозяйств на место культуры сбережения, формировавшейся в европейской культуре на протяжении столетий, пришел потребительский ажиотаж, емко выражающийся формулой "Зачем ждать до завтра, если можно потребить уже сегодня". (Или, как было сказано в одном рекламном слогане, "Вы еще только подумали о чем-то, а мы уже готовы предоставить вам на это кредит".) Традиционные представления об умеренности в потреблении, сбалансированности домашнего бюджета и обязательного наличия резервов как образца ответственного и морального поведения в личных финансах стали уходить в прошлое. Естественно, немалую роль в этом сыграли и финансовые институты, сделавшие работу с физическими лицами одним из главных направлений своей деятельности, в том числе за счет повышения максимально допустимого уровня сопутствующих рисков.
Ипотечный кризис в США на самом деле стал закономерным следствием длительного, происходившего в течение десятилетий постепенного смягчения требований банков к потенциальным заемщикам, которое, в свою очередь, стало возможным в результате стабильного роста доходов домохозяйств, размеров совокупного кредита и цен на недвижимость, использовавшуюся в качестве залогового актива. В таких условиях даже рост дефолтов по кредитам не мог существенно затормозить процесс роста кредита в целом, поскольку реализация залогов в большинстве случаев позволяла банкам избежать крупных потерь, а те потери, которые все-таки возникали, не создавали проблем для совокупных показателей банковского сектора на фоне роста нового кредитования.
Фоном и одновременно результатом беспрецедентного расширения кредитования потребительского сектора стало общее снижение нормы накопления в развитых странах, разворачивавшееся на фоне их прогрессирующей деиндустриализации и общего снижения прозрачности движения средств в "виртуализирующейся" экономике (о процессе "виртуализации" подробнее будет сказано чуть ниже).
Эти процессы, развиваясь параллельно, взаимно поддерживали и усиливали друг друга. Так, рост доли третичного сектора объективно увеличивал долю зарплат в создаваемом валовом продукте, снижая удельный вес потребляемого капитала в его структуре, тем самым повышая долю конечного потребления в структуре валовых национальных расходов. Одновременно этому же способствовало общее снижение налоговой нагрузки на доходы в результате открывавшихся дополнительных возможностей манипулирования финансовыми потоками в корпоративном секторе с целью "оптимизации" налоговой нагрузки.
Рост личных располагаемых доходов открывал новые возможности для стимулирования потребления через массированное воздействие на психологию населения, у которого заметный рост личных доходов создавал ощущение устойчивого благополучия и тем самым сокращал стимулы к сбережению доходов и формированию накоплений. Параллельно рост личных доходов облегчал домохозяйствам доступ к потребительскому кредитованию, которое, в свою очередь, оказывало дестимулирующее воздействие на сбережение.
С другой стороны, правда, рост склонности к потреблению в развитой части мира объективно ослаблял пассивную базу финансового сектора, сокращая (в пропорции к росту совокупных доходов) приток средств населения в банки и розничные инвестиционные фонды. Однако образующиеся возможности стал быстро заполнять капитал из развивающихся стран, владельцы которого, ища защиты от нестабильности в своих собственных странах, охотно инвестировали в финансовые активы развитого мира.
Этим, в свою очередь, воспользовалось правительство США, получившее возможность финансировать бюджетный и торговый дефицит за счет возрастающего притока средств из более бедных стран. В то же время не меньше выиграли от этого притока и частные финансовые учреждения, использовавшие эти деньги для кредитования потребления в США и в других странах "экономики потребления".
Мощный кредитный бум пережила и Европа, причем в наибольшей степени это почувствовали страны ее периферии (Греция, Ирландия, Португалия, Испания), где задолженность и населения, и государств в 1990-е и 2000-е годы росла беспрецедентно высокими темпами.
Так или иначе, но долговая нагрузка на экономику развитых стран существенно возросла, что объективно уменьшило ее устойчивость. Тем не менее плюсы, связанные с возможностью стимулирования потребления и инвестиций посредством кредитной экспансии, в большинстве развитых государств перевешивали связанные с ней долгосрочные угрозы. В результате линия на насыщение экономики все новыми кредитными деньгами не прекращалась, а в последние годы, прежде всего в связи с необходимостью преодоления последствий кризиса 2007–2009 гг., даже усилилась.
2.1.3. Передовой отряд мирового капитализма: к "высоким" технологиям и новым услугам
Следующий важнейший сдвиг – это дальнейшее изменение роли экономик развитых стран в международном разделении труда, приобретающее сегодня необратимый характер.