Хаблак подумал, что тот, второй, может, и не спал, а только прикидывался: платочком накрылся совсем не от мух. Наверно, опытный и хитрый, ему свидетели вовсе не нужны, даже такие сомнительные, как сельские мальчишки. А оказалось, замечательные, наблюдательные и умные мальчики, и вряд ли бы взрослые подметили больше и описали чужаков в акациевой роще лучше, чем эта ребятня. Правда, не маленькие они, старший небось в классе четвертом...
Хаблак спросил у Степана:
- Ты в четвертом учишься?
- Перешел в пятый. Мы - вместе с Васькой, - ткнул пальцем в курносого.
- В пятом - это хорошо, - похвалил Хаблак. - А родители ваши дома?
- Мать. Отец поехал в Одессу. Он шофер и повез молоко, - ответил Степан.
Волошин понял Хаблака: должны в присутствии взрослых записать показания мальчиков. Но еще успеют, раньше надо было осмотреть акациевую рощу, где стояла вишневая "Волга".
Они все втиснулись в милицейскую машину: Хаблак взял на руки самого меньшего, а четверо разместились на заднем сиденье: хорошо, "Волга" не "Жигули", а впрочем, подумал Хаблак, разместились бы и в "Жигулях", машина хоть и не резиновая, но сам видел, как везла семерых взрослых.
Роща раскинулась метрах в ста пятидесяти от мощеной дороги, соединявшей поселок с магистральным шоссе. К роще вела ухабистая грунтовая дорога. Хаблак приказал шоферу остановиться на брусчатке: дальше пошли пешком - на грунтовой дороге могли остаться оттиски протекторов вишневой "Волги" и было бы неразумно самим затереть их.
Мальчики точно показали место, где стояла "Волга" - на увядшей траве не осталось следов, однако в нескольких метрах отсюда, где машина разворачивалась, на глинистой почве протектор отпечатался довольно четко - след шин именно "Волги", в этом не было никакого сомнения.
Волошин начал фотографировать следы, а Хаблак попросил ребят показать, где стоял человек с биноклем. Оперся о ствол той акации. Отсюда хорошо видел дорогу, его же закрывали ежевичные кусты - отличное место для наблюдения: все, кто едет или идет из поселка к шоссе, как на ладони, тебя же никто не может заметить.
Потом они с Волошиным прошли грунтовой дорогой к брусчатке и еще в двух местах нашли и сфотографировали оттиски протектора.
- Нет проблем, - бодро воскликнул Волошин. - Все на блюдечке с голубой каемочкой. Киевская вишневая "Волга", снимки протекторов, словесный портрет одного из преступников, возможно, оттиск каблука и подошвы ботинка одного из них. Есть где разгуляться...
- Есть, - согласился Хаблак, - даже не мечтал.
- Фокус с чемоданом не удался, - начал вслух размышлять Волошин. - А кому-то надо убрать этого Манжулу. Срочно убрать - они узнаю́т, что пассажиры самолета не пострадали, и выезжают в Одессу. Не совсем оригинальная мистификация сестры Михаила Никитича, разведали, куда тот спрятался, а Манжула таки спрятался, знал или догадывался, кто за ним охотится, вот и забился в село. Сестру предупредил, чтоб никому не говорила, да вышла осечка.
Хаблак машинально кивал. Волошин перечислял все то, что стало очевидным, а он думал, что дело только начинается, даже если ему удастся быстро выйти на след убийц, придется решать много сложных вопросов, а в том, что они действительно сложные, Хаблак не сомневался.
И один из них - двойная жизнь Манжулы.
Откуда у простого служащего, заместителя начальника отдела завода, который к тому же уже полгода не работал, две тысячи в кармане пиджака, японская радиотехника, ковры и хрусталь дома? За двести рублей в месяц всего этого не приобретешь...
Он тепло попрощался с мальчиками и Биленко, милицейская "Волга" (уже в который раз) мчала их по приморскому шоссе, и Хаблак думал, что сегодня должен обязательно поговорить с сестрой Манжулы. Марьяна Никитична должна что-то знать, несомненно знает, хотя, наверно, вытянуть из нее самую малость будет нелегко, но нужно, и на сегодня это главное его задание.
В управлении милиции их ожидала новость. Оказывается, тщательный обыск квартиры Манжулы не был безрезультатным: после того как Хаблак с Волошиным уехали в совхозный поселок, оперативники нашли тайник. Хорошо замаскированный тайник в подоконнике. И в нем сберегательные книжки и деньги - всего на сумму пятьдесят семь тысяч рублей. Не говоря уже о двух десятках золотых червонцев, аккуратно завернутых в льняную тряпочку.
Сообщив эту новость, подполковник Басов только озадаченно развел руками:
- Вот это фрукт! И чует мое сердце, Сергей Антонович, на большую панаму выйдете.
Хаблак не мог не согласиться с Басовым: преступники действовали с размахом, один взрыв в аэропорту чего стоит!..
А пятьдесят семь тысяч и золото в подоконнике обычного заводского снабженца!
Откуда?
Марьяна Никитична Ковалева жила в коммунальной квартире на старой одесской улице - четырехэтажный дом с большим квадратным двором, квартиры большие, шумные, населенные коренными одесситами, которым, как принято считать, пальца в рот не клади.
В квартире жили еще две семьи - один раз надо было звонить Кременецким, два раза - Дорфманам и три - Ковалевой.
Майор позвонил три раза, надеясь, что откроет сама Марьяна Никитична, но послышались легкие шаги, дверь немного приоткрылась, и в щели показалась девочка.
- Вам кого? - спросила, блеснув глазами.
- Ковалеву.
- Сейчас. - Девочка не сбросила цепочку, исчезла и появилась минуты через две. Поинтересовалась: - А вы кто? Бабушка спрашивает...
- Скажи, из милиции.
Девочка округлила глаза и снова понеслась по коридору. В этот раз пауза затянулась минуты на четыре. Хаблак раздраженно переступал с ноги на ногу, наконец услышал шаркающие шаги, теперь в щель смотрела сама Марьяна Никитична, увидела Хаблака, узнала, но не открыла сразу.
- Вы ко мне? - процедила.
"Нет, к папе римскому..." - чуть не прокричал Хаблак, но ответил на удивление вежливо:
- У меня к вам разговор, и если не возражаете...
- Возражай не возражай... - пробурчала сердито, - все равно, попробуй отделаться...
Сбросила цепочку и засеменила по загроможденному какими-то старыми шкафами и сундуками коридору. Хаблак решил, что и комната у Марьяны Никитичны такая же захламленная - старый клеенчатый диван, дубовый буфет, этажерки, комоды и венские стулья, но, оказалось, ошибся: в большой тридцатиметровой комнате стояла современная импортная "стенка", а между модным, обтянутым золотистой тканью диваном и такими же креслами приютился полированный журнальный столик. Правда, вместо журналов и газет тут совсем по-королевски лежала белая косматая собачка - увидев Хаблака, зашевелилась, показала зубы и недовольно зарычала.
- Не бойтесь, - успокоила Марьяна Никитична, будто и в самом деле болонка могла кого-то испугать. Взяла собачку вместе с подушкой и прижала к груди, совсем как малое беззащитное дитя.
Помня сердитую реплику Ковалевой в коридоре, Хаблак приготовился к беседе неприятной, когда надо преодолевать недоброжелательность и даже враждебность, однако Марьяна Никитична то ли овладела собой, то ли изменила тактику - предложила майору мягкое удобное кресло и поинтересовалась, не хочет ли чаю.
Хаблак не хотел: пообедал вместе с Волошиным в столовой и выпил вместо компота бутылку пепси-колы, но не отказался, зная, что разговор за чашкой чая становится менее официальным, приобретает какую-то интимную окраску, а ему хотелось побеседовать с Марьяной Никитичной именно так, когда в человеке исчезает напряженность и предвзятое отношение к собеседнику, олицетворяющему власть.
Марьяна Никитична пошла в кухню - с чайником в одной руке и прижав собачку другой. Хаблак поудобнее устроился в кресле, цепко оглядывая комнату, - рассчитывал минимум на десятиминутное ожидание, но Ковалева появилась минуты через две с подносом - на нем стояли чашки с сахарницей, из-под мышки у хозяйки квартиры выглядывала неизменная собачка, никак не хотевшая примириться с вторжением Хаблака и все еще рычавшая на него.
- Как раз у Дорфманов закипел чайник, - объяснила Марьяна Никитична свою оперативность. Она достала из серванта вазочку с вареньем и миниатюрные блюдца, все это разместила на журнальном столике, где раньше лежала болонка, теперь собачка устроилась у нее на коленях, периодически показывая Хаблаку зубы, почему-то майору расхотелось пить чай, но все же зажал чашку в ладонях, пригубил, поставил назад на столик и сказал:
- Надеюсь, Марьяна Никитична, что наш разговор не покажется вам очень обременительным, вижу, вы женщина мужественная и найдете в себе силы, чтоб ответить на несколько вопросов.
Марьяна Никитична положила себе полное блюдечко варенья, остро взглянула на Хаблака и ответила твердо:
- Да, я найду в себе силы, хоть и трудно. Бедный Миша, он так любил меня, кстати, у меня есть доказательства этого, - вставила вдруг совсем иным тоном, по-деловому, - он любил меня, потому что потерял веру в женщин, боже мой, как он страдал! - внезапно воскликнула, закатив глаза.
"Подпольный страдалец и прохвост, - не без раздражения подумал Хаблак. - Страдал и воровал у государства..."
Да, майор был уверен, что Манжула обкрадывал именно государство, попробуй наворовать в квартирах или награбить у прохожих на пятьдесят семь тысяч рублей, не считая золота, хрусталя, ковров...
А сколько еще растранжирил, пропил, прогулял...
Хаблак почувствовал, как злость подступила к сердцу, и, чтоб скрыть свои чувства, взял чашку и стал помешивать чай серебряной ложечкой. Сказал, подыгрывая Ковалевой:
- Я почему-то уверен, что вы единственный человек, которому доверял Михаил Никитович. Потому и пришел именно к вам.
- Кому же доверять, как не сестре! - заявила безапелляционно и вдруг спросила как будто между прочим, но смотрела на него во все глаза: - Когда я смогу получить деньги?
- Вы имеете в виду?.. - поразился такому нахальству Хаблак.
Однако Марьяна Никитична не шутила.
- Да, - продолжала, - я имею в виду деньги, которые вчера почему-то забрала милиция. Незаконно забрала. Эти деньги принадлежат мне, поскольку я - единственная наследница и имею право...
- Вот об этих деньгах я и хотел поговорить с вами, - перебил ее Хаблак.
- А для чего разговаривать? Их надо возвратить, я буду жаловаться - до чего дошли, вламываются в частную квартиру, забирают трудовые сбережения!..
Хаблак предостерегающе поднял руку.
- Минуточку! - попробовал остановить Ковалеву, но та не заметила жеста и, вероятно, не слышала слов.
- Трудовые сбережения!.. - повторила громко. - Надеюсь, вы знаете, что по закону они принадлежат мне.
- Знаю, - наконец подал голос Хаблак, - если вы единственная наследница...
- Единственная.
- Законом предусмотрено, что можете получить наследство через полгода. Этот срок установлен...
- Знаю. Чтобы выявить всех наследников. Но больше никого не будет, я и только я должна получить все.
- Если положено, получите.
- Но зачем же тогда милиция забрала деньги и ценности?
- Мы расследуем дело об убийстве вашего брата и собираем вещественные доказательства.
- Разве деньги тоже вещественные доказательства?
- Конечно. И никуда они не денутся, вы получите их, если не выяснится, что они нажиты нечестным трудом.
- Почему это нечестным! - рассердилась Марьяна Никитична так, что бросила на диван подушку с болонкой. Но собачка отчего-то зарычала не на нее, а на Хаблака, даже залаяла.
- Извини, Манюня, мама обидела тебя... - просюсюкала Марьяна Никитична, но сразу забыла о болонке и бросила Хаблаку: - Вы смеете сомневаться в порядочности моего брата!
- Пока что нет, - покривил душой майор. - И хочу, чтоб вы объяснили, откуда у Михаила Никитовича такие деньги. Ведь его зарплата...
- Миша получал триста рублей в месяц, - несколько преувеличила доходы брата Марьяна Никитична, - и жил экономно...
- Да уж, - не удержался от иронии Хаблак, - об этом свидетельствуют японский магнитофон и хрустальные вазы, а стоят они...
- Вазы он получил в наследство от мамы. И ковры. Наша мама умерла шесть лет назад и все оставила Мише.
- И деньги?
- И деньги, - Ковалева даже не запнулась.
- И много зарабатывала ваша мама?
- Она получала пенсию за отца.
- И отложила пятьдесят семь тысяч?
- Но ведь нашего отца знала вся Одесса. Никита Львович Манжула, известный педиатр, спросите у каждого... Он был человеком зажиточным, а мама не сорила деньгами. Кроме того, наши родители имели виллу на берегу моря, и мама продала ее после смерти отца.
Ковалева говорила так уверенно и убедительно, что Хаблак засомневался: а что, если его подозрения безосновательны - действительно, вилла на берегу моря стоит большие деньги, да и известный на всю Одессу педиатр, вероятно, зарабатывал много, не говоря уже о левых поступлениях...
- Хорошо, - сказал примирительно, - не о том сейчас речь. - Вдруг одна мысль мелькнула у него, и майор спросил: - Значит, ваша мама оставила все деньги Михаилу Никитовичу? А вам ничего? Почему не пополам?
Глаза у Ковалевой забегали, но она сразу овладела собой и ответила спокойно:
- Почему только Мише? И мне тоже. Но ведь я, сами видите, живу в коммунальной квартире и боялась держать такую сумму при себе. Я доверяла брату и хранила свои сбережения у него. Вот и требую, чтобы половину денег, те, что принадлежат лично мне, отдали немедленно. Понимаю, остальные надо ждать полгода - я подожду, это не так уж и важно...
- Но почему, когда мы начали осмотр квартиры вашего брата, вы не сообщили о тайнике?
- Чтоб иметь неприятности? Так, как сейчас, доказывать, что деньги мои и ждать полгода?
- То есть вы хотели потом забрать деньги из тайника сами?
- Э-э, нет... - Марьяна Никитична решительно помахала указательным пальцем чуть ли не под носом у Хаблака. - Вы намекаете на что-то незаконное, а незаконного тут ничего нет. Разве не дозволено человеку забрать свое, то, что принадлежит ему по праву?
- Если по праву, конечно, дозволено, - согласился Хаблак и попытался заговорить о другом: - А скажите, Марьяна Никитична, вы не знали, что ваш брат последние полгода не работал?
- Почему же... - хотела возразить, но вовремя вспомнила историю с секретаршей, немного смутилась и поправилась: - Да, не знала, видно, Миша не придавал этому значения и просто забыл сказать мне.
- Но вы утверждаете, что у него не было от вас секретов. Как-то не вяжется...
- Ну, знаете! - рассердилась. - Подумать только - работа... Сегодня тут, завтра там. Думаете, мне было интересно, на заводе он или в каком-то тресте... Не все ли равно?
- Вы сами говорили, что характер ваших отношений с братом исключал недомолвки.
Марьяна Никитична задумалась на несколько секунд, вероятно, поняла, что немного переиграла, и решила хоть как-то загладить неблагоприятное впечатление от ее слов.
- Подождите, - замахала руками, - я вам сейчас докажу, что все это не так. Миша, когда уезжал из Одессы, всегда помнил обо мне и часто писал. Я же говорю: не мог существовать без меня. Вот письма, - достала из резной деревянной шкатулки. - Кстати, и эту штуку подарил мне, видите, какое чудо: ручная работа, гуцульская. Наверно, Миша просто забыл сказать мне, что уволился, его не было в Одессе чуть ли не полгода, я полагала - в командировке, он же снабженец и только и делал, что ездил...
- И эти письма, - подзадорил Хаблак, - написал в последнее время?
- Да, из Ивано-Франковской области. Я же говорю: была уверена, что он там в командировке, а он, видно, решил передохнуть. Бедный, утомился, а с его сердцем...
Хаблак вспомнил уверенного, лощеного, самодовольного человека в белых джинсах и не очень поверил Марьяне Никитичне. Однако ничем не выказал своих сомнений.
- Говорите, Михаил Никитович полгода пробыл в Ивано-Франковской области? - уточнил.
- Можете убедиться. - Ковалева подала майору письма. - Читайте, я позволяю, они адресованы мне. Видите, Миша не забывал свою сестру, писал дважды в месяц, не реже.
Писал Манжула Ковалевой и в самом деле регулярно. Не письма, а открытки, всего в несколько строчек, одиннадцать открыток, первая отправлена в январе из самого Ивано-Франковска, другие из Коломыи, Яремчи, Косова, опять из Ивано-Франковска... Последнюю, судя по почтовому штемпелю, опустил в ящик месяц назад в Снятине.
Хаблак быстро пробежал глазами написанное.
Из Яремчи:
"Дорогая Марьяна! Я в Карпатах. Тут снежно. Люди ходят на лыжах, а я никак не выберусь. Много дел. Такая уж наша доля. Целую. Михаил".
На другой с видом какого-то карпатского городка:
"Дорогая Марьяна! Две недели не писал, немного закрутился. Стояли морозы, я приобрел себе дубленку. Морозы в Карпатах - чудо. Все белое, и снег скрипит под ногами. Целую. Твой Михаил".
Эту открытку Манжула отправил из Коломыи.
Еще одна из Рахова:
"Дорогая сестра! Лежу на кровати в гостинице, немного приболел, но, к счастью, не грипп. Обычная простуда, день-два - и встану на ноги. А так у меня порядок, работаю, езжу, Карпаты уже немного надоели, соскучился по Одессе. Целую. Михаил".
Остальные приблизительно в таком же духе.
Хаблак попросил у Ковалевой разрешения и записал, когда и откуда они посланы - Манжула ездил по Карпатам как-то бессистемно: сегодня в Коломые, через десять дней в Рахове - Закарпатье, а еще через две недели в нескольких десятках километров от той же Коломыи в Кутах. Но Ивано-Франковскую область, судя снова-таки по открыткам, покидал только раз: лежал больной в раховской гостинице.
Правда, несколько дней прожил на границе двух областей, на Яблонецком перевале в гостинице "Беркут". Видно, отдыхал от трудов праведных. Так и писал:
"Дорогая сестра! Третий день живу в чудесной местности, в сердце Карпат, на перевале. Красивая деревянная гостиница, пристойные номера, ресторан и бар, есть где отвести душу. Вокруг леса - удивительно красивые ели, их тут называют смереки. Немного отошел от дел, отдыхаю. Твой Михаил".
Датирована эта открытка девятнадцатым мая, и Хаблак подумал: в конце мая в Карпатах действительно рай, даже позавидовал Манжуле - это же надо бить баклуши среди смерек да и еще с ежевечерними коктейлями. К тому же пижон в белых джинсах, наверно, не ограничивал себя обществом ресторанных официантов.
Марьяна Никитична внимательно следила, как Хаблак записывает в блокнот отдельные места из открыток Михаила. Восприняла его любопытство по-своему:
- Теперь вы убедились, что мы жили душа в душу? И что между нами не было секретов?
"И вы, уважаемая, знали о некоторых аспектах жизни вашего брата..." - подумал майор. Ведь "крутился", по его собственному выражению, в Карпатах недаром, как и недаром уволился с работы именно перед этой поездкой.
Вероятно, у него были какие-то левые дела в Карпатах, возможно, что-то связанное с лесом или изделиями гуцульских умельцев, ибо на какой еще бизнес может рассчитывать делец в этом краю?
- Да, я убедился в нежных чувствах Михаила Никитовича к вам, - ответил суховато.
Понял: вряд ли вытянет еще что-то из Марьяны Никитичны, хорошо, хоть показала ему открытки Манжулы, они дали немало материала для размышлений.