- А ты кто будешь? - схватил Николая за грудки рослый, кряжистый мужик.
Николай поддел его кулаком в подбородок. Тот отлетел к перегородке, та, затрещав, рухнула, накрыла упавшего обломками тонких досок.
- Ну, козел! Размажу! - схватился второй за табуретку. Но не успел запустить ею. Николай опередил, всадив кулак в "солнышко". Связав обоих по рукам и ногам, выволок во двор.
- Куда ты их, Миколай? - плакала Варвара от страха.
- Живьем урою! Обоих! - выгреб остатки сена из телеги.
- Побойся Бога! Не душегубствуй, Коля! - взвыла Варвара на все подворье.
- Жалеешь козлов?
- Давай в милицию свезем. В деревне есть участковый. Ему сдадим. Сам не убивай! - голосила баба.
- Они тебя не пожалели! Коль их жить оставишь, они нам жизни не дадут, - втащил в телегу обоих рэкетиров. - Сколько они просили с тебя?
- Десять мильёнов! Да где их взять? Я отроду таких денег не видела. Если б столько у меня было, разве так бы маялись? А они грозились, коль не дам, избу спалить. И меня в ней! - выпалила Варвара.
- Вот так? Тогда давай со мной в деревню! - пел ел собраться Варваре.
- Слышь ты, мужик! Отпусти нас с корешем. Польше не возникнем к вам! Клянусь волей! - пришел в себя рэкетир, бравший Николая за грудки.
- Ты мне про одолженья не трепись. Сдам ментам, и так не нарисуешься. Законопатят, как муху в дихлофос. Пока не сдохнешь, - усмехнулся Николай.
- Кончай бухтеть. Давай по склянке. Обмоем мировую. Разойдемся как мужики.
- Погорячились малость, - поддержал второй. - Обмишурились. С кем не бывает? Бабку твою не трясли. Пальцем не тронули. Потрехали только. Ну, спрыснем это дело из пузыря и расскочимся, как катяхи в луже.
- Шалишь! Я вашего брата навидался. Завтра с бензином припрешься. Ночью.
- Ты что? Мы не киллеры! Никого не расписали. Ну, "на арапа" можем взять. А дальше этого - ни шагу…
- Кончайте мне брехать! Кто за грудки брал? Кто хватался за табуретку? Кто "на понял" брал? Не вернись я, из старухи котлету состряпали б! - не верил Николай.
- Клянусь волей, из зоны вышли. Пожрать не на что. Хотели бабку расколоть хоть на сколько-нибудь. Не обломилось. Теперь ты нас опять под запретку хочешь всунуть? Как мужика просим, отпусти.
- Видать, кучеряво жили в зоне, коль ни хрена до вас не доперло! - отвернулся Николай и увидел Варвару, стоявшую на пороге. Она уже оделась. Но к телеге не спешила. Мялась нерешительно.
- Чего топчешься? Пошли! Открывай ворота.
- Может, не надо их к участковому? - спросила баба робко.
- Тебе мало было? Хочешь, чтобы завтра эти же в гости пожаловали? И уж тогда из их лап не вырвешься! - припугнул Николай и вывел кобылу с телегой за ворота. - Давай быстрее! - поторопил Варвару.
Едва она подошла, тронул кобылу. И, не слушая связанных мужиков, повел клячу по дороге в деревню.
- Слышь, как кореша прошу, отпусти! На твоей совести наши жизни будут. Своей судьбой ответишь. Ведь и у тебя есть дети! Проклянем весь корень…
- Заткнись! - цыкнул Николай.
- Мать! Образумь своего деда! За что он нам беду устроить хочет? Мы с тобой просто поговорили. Ничего плохого не сделали? Верно?
- Если в зону влетим, все ворюги твой адрес знать будут. А уж кто на волю выскочит, встретится с вами, за нас! Не обойдут, расквитаются!
- Слышь, Варвара? А ты, дуреха, пожалеть их хотела! - заторопил клячу Николай.
- Останови! Нужду хочу справить! - попросил один из рэкетиров. Варвара покраснела, отвернулась.
- Рано усираться. Еще не приехали. В ментовке свое справишь! - усмехнулся Николай и внимательно следил, чтобы никто из этих двоих не смог развязать руки.
В деревне им тут же показали дом, где жил участковый. Тот, узнав от Варвары, что произошло, забрал обоих рэкетиров в камеру. И тут же позвонил в райцентр. Оттуда пообещали сразу прислать машину и попросили потерпевших дождаться приезда "воронка".
Уже под вечер, в сумерках, возвращались Николай с Варварой из деревни.
- Хотел сегодня еще пару копенок сена привезти. Да, видишь, помешали гады, - сетовал мужик.
- Спасибо тебе, Миколай! Ишь, как нас выручил! Денег они не нашли б! Нету их. А вот поизгаляться - не запамятовали б! Однажды, с год назад, такие же навестили. Мы незадолго до того телку продали. Стельную. И подсвинков. Хотели телевизор внучкам купить. Да куда там? Все отмяли. До копейки. И Стешку, за язык ее, избили до черноты. Хотели собаку завести. Уже привели. Она на второй день девчонок покусала. Прогнали ее вон. Внучонки мои до сих пор псов боятся. А сами как отбиться можем? Сходили к участковому. Тот в райцентр позвонил. Но не нашли никого. Так пот, считай, пропали деньги…
- Зачем же этих отпустить хотела?
- Ты же сам слыхал, как грозились воров на пас напустить? От их не отобьешься, коль кучей вломятся. Силов не хватит.
- Не бойся! Теперь уже не придут. Это точно!
- Откуда знаешь?
- Слыхал, что воры никогда не возвращаются гуда, где попались.
- А тебе не жаль их было? - глянула в. глаза Варвара.
- Нет! Не жалею! Разучился, - выдохнул тяжко. И опустил голову.
- Застудил ты душу. Где ж это тебя так подморозило? Какое лихо? Проскажи.
- Как-нибудь потом, - ответил тихо.
- Господи! Ладно мы - несчастные, в слезах и мозолях живем. Тебя за что судьба забидела?
- А за то, что жалел всех, - отозвался глухо.
- Пока живы, без жали невозможно. Ить у всякого сердце имеется. Оно и любит, и жалеет… Как без того…
- Случается, замерзает оно. И вера, и любовь умирают в нем раньше человека. Все потому, что негодяев на земле много развелось.
- Это ты про себя, что жалеть отвык? Как же меня защитил? Если б не пожалел, не сцепился б с бандюгами.
- Ты другое дело. Ты - женщина. А их с чего бы жалеть стал?
Варвара, было зардевшаяся, вздохнула грустно. Думала, другое скажет. Теплые слова. Ведь почти три месяца прожил с нею под одной крышей. Пора б и приглядеться, решиться на что-то окончательно. А он все в чужаках. Все вприглядку. И за это время ни единого намека. Хоть бы приобнял иль ущипнул. Иль шепнул бы на ухо заветное словечко. Но нет. Спит, отвернувшись лицом к стенке. Будто не мужик, а пенек какой-то.
Варвару это и злило, и смешило.
Конечно, она не молода. Но Николай на год старше ее. Пусть и не красавица, но и не уродина. Ничем не хуже других баб. В ее возрасте бабы еще вовсю интересуют мужиков. "А этот, как сосулька. С таким и на горячей лежанке простыть можно", - думает Варвара и все ж придвинулась поближе к Николаю, прижалась плечом, словно невзначай. Тот тут же отодвинулся. Отвернулся.
Варваре было обидно. Но, подумав, решила, что не пришло его время. Не оттаяло сердце, все еще в плену у беды живет. А значит, надо подождать…
- Варвара, а каким был твой муж? - внезапно спросил Николай.
И снова баба вспыхнула радостной надеждой, подумав:
"Неспроста. Небось примеряется. Ищет, с какой стороны подступиться ловчее", - и ответила, как на духу:
- Обычный мужик. Не хуже и не лучше, чем другие. Серьезный. Трудяга. Любил семью, дом. Иногда бранил. Не без дела. Случалось, гости навещали, принимал радушно. Не пьянь, не кобель. Приветный был человек, царствие ему небесное: земля - пухом! - Перекрестилась истово.
- А ты на него часто с каталкой наскакивала?
Женщина даже отпрянула в испуге:
- Господь с тобой! С чего взял? Такого не случаюсь. Не за что! Да испробовала б! Он меня враз коленом под зад выкинул бы и к двери подходить воспретил. Сам меня не забижал никогда. И я про него худого слова не молвлю.
- А почему у вас только одна дочь?
- Сорвалась я. На огороде. Картоху носила в дом. Мешками. Вот и скинула дите. Мальчонку. Пять месяцев. С той поры не было детей. Лечиться некогда. Работала в колхозе дояркой. Не до санаториев. Еле поспевала управляться всюду. Так-то и остались вдвух со Стешкой.
- Ты любила мужа?
- Васю? Конешно! Он меня в семнадцать лет сосватал. Только с армии пришел, а через три месяца поженились. Он на пять годов от меня старше ом;;. Красивым был. Все умел.
- Счастливые. Наверно, все годы жили безмятежно, в радости?
- Да не скажи! И нас прихватывали беды. Аж до самого горла! Уже на первом году жизни! Свекор повесился ночью. Мы ни сном ни духом ничего не знали. А он на чердаке! Меня следователь извел.
Все пытал, за что свекра в петлю загнала? И только старшая сноха вступилась за меня. Правду обсказала. Мол, с горя он вздернулся. Реформа денежная все сбереженья отняла. Он и не выдержал, не вынес удара. И прибавила, мол, Хрущева судить надоть, а не Варюху. Когда проверили, от меня отстали. От Васи тоже. Но цельный месяц в камере держали. Дознавались все. Где кулаками и сапогами били. Истинно фашисты проклятые. Я уж не чаяла выйти вживе, - хлюпнула носом, дрогнули плечи от горестных воспоминаний.
- Я ж тогда в их избе жила - в деревне. Опосля свекра стала просить Васю свой дом поставить, отдельно жить. Да свекруха упрашивала погодить. Болела она шибко. Мы и сжалились. Вот так-то пошла я утром на дойку. Вася - на кузню. Мать, свекровка моя, тоже встала. Видно, по хозяйству хотела управиться. Затопила печь. Пошла в сарай корову доить. А в избе пожар начался. Пока она в сарае была, всю избу огнем схватило. Пять утра. Все в деревне еще спали. Дом горел как свечка. Потушить не смогли. Да и кто поможет старой бабе? Хорошо, что сама выскочила наружу. Мы уж вернулись к уголькам. Даже скотина в пожаре загинула. Вся… Пришлось к старшему деверю проситься. Взял. Но со словом, что будем ставить свой дом и заберем к себе мать. Потому как его жена не хочет жить со свекрухой, спалившей избу. Нам, в добрый час сказать, всем миром избу вот эту ставили. Всей деревней. За три месяца управились. Кто чем мог - подсобил. Я свекруху словом не попрекнула. Но она сама себя терзала. И, едва мы вошли в новый дом, ее паралич разбил. А тут мне рожать приспичило… Вася со свекрухой заместо няньки остался. А у меня от нервов отнялось молоко. Ну, хоть вой! Стешку кормить нечем. В грудях пусто и псе тут! Хорошо, колхоз коровенку дал, чтоб не померло дите с голоду. Но скотина через три месяца бруцеллезом захворала. От ейного молока и Стешка заразилась. Слегла я с ней в больницу на целых иол года. Уж и не верила, что выживет моя девка. Пивало, гляну, она вся черная и не дышит. Я к ней… Не своим голосом ору. Доктора меня выволакивали. И спасли ее. Выходили. Вернулись мы с ней домой. А через неделю свекруха померла… Вася мой с горя совсем белым стал. Поседел вовсе, - понурилась баба и продолжила: - Да и с меня все как негром сдуло. От молодости ничего не осталось. И щепку усохла. Хотя в ту пору лишь двадцать годов стукнуло. Раней, в девках, хохотушкой слыла. Тут же кажен день слезами умывалась. Ровно проклял кто-то бабью долю мою.
- Ну, а после смерти свекрухи все наладилось? - спросил Николай.
- Какой там! Васю мово загребли.
- Куда? - изумился Николай.
- Знамо дело - в тюрьму!
- За что?
- А ни за что! Районное начальство в колхоз наведалось. Вздумалось хозяйство глянуть. Зашли на кузню и к Васе подступились с вопросами. Мол, почему в партию не вступаешь? Иль несознательный? Вася усталый был. Ну и послал их вместе с партией ко всем…! Сказал, что в доме хлеба купить не па что. Дите конфетов в глаза не видела. Хотя уже три года ей. Они и определили его на заработки. Аж на Колыму, на цельных десять годов! Как вражину для власти и народа… Я и осталась со Стешкой на руках. В ту пору от нас все поотворачивались, и первой - родня. Не просто стороной походили. А бранили при встречах, проклинали, ругались. Меня с доярок выгнали. Послали в полевую бригаду - на поля. Уж и не знаю, как бы я выжила, если б не бабка Мотя. Она - с деревенских. Ее невестка с дому прогнала, когда мужик помер. Она и попросилась ко мне. Я взяла. Да и много ли старой надо? Упредила, то верно, что живу скудно. Она и тому была рада. Стала она по дому справляться. Скотину, огород смотрела. Стешку доглядывала, покуда я на работе. Вдвух с ней и мне веселей стало. Матрена сама всюду. И в грибы ходила. Солила на всю зиму. Малиновое варенье напасла. Орехов насобирала. И в избе порядок навела. Обмазала, побелила. Напасли мы с ней дров и сена. С огорода все убрали. Зиму без бед прожили. Только на душе погано. Васи недоставало. Он писал. И на том великое спасибо! Мы ему посылки отсылали. Сало и варенье. Орехи. И чеснок. Все получал. А тут телку продали. Корова у нас была, молоко сдавали за комбикорм. Там свинья опоросилась. Поросят продали. Куры цыплят вывели. Яйцы сдавать стали. И начали на ноги вставать. Выпрямились понемногу. Сам Бог нам подмогал. И хоть втрех душой жили, все ладилось. Само в руки шло. Не гляди, что без мужука осталась, а дом, что кукла, гляделся. Огороды и скотина ухожены. В подвале и кладовке - полно харчей. Сами - не раздеты, не босы. Стешка росла в свете и в тепле. Бабка ее к сказкам приловчила. Всякую ночь ими баловала дите. Та и привыкла. Бабулей звать стала. По пятам за ней бегала. Но через три зимы невестка ее опомнилась. С новым мужуком не сжилась. Дите от него народила, а смотреть за им стало некому. Вздумала Мотю воротить. И нагрянула нежданно к нам. Но не просила смущенно, а враз горло раззявила и на бабку с кулаками. Обзывала грязно. Я вступилась. Выкинула с дому. За лохмы. А на другой день ко мне - милиция. Забрали. Только через два дня прознала за что. Мотина невестка бумагу настрочила. Ох и набрехала про меня - всякое! Я не выдержала. Обсказала все, как было. Не враз поверили. В деревне нашей - в Дубровинке, всех поспрошали. И через неделю выпустили. Воротилась, а в доме - никого. Ни дочки, ни бабки, ни скотины. Оказалось, бабку в дурдом впихнуть успели, Стешку - в приют. Скотину - в колхоз забрали. Тут я озверела. Сама пошла в милицию, где меня держали, и прямиком к начальнику. Все обсказала. Пригрозила жалобой за расправу и измывательство. Он враз за телефон ухватился. Все воротили в два дня. А мне вожжа под хвост попала. Надумала Мотину невестку наказать и написала про нее все, как было. Что бабка на нее всю жизнь батрачила, а под старь, как собаку, выгнали. И еще в дурдом пихнули. Пусть, мол, накажут вражину. Через месяц с района двое приехали. Говорили долго. А потом бабке ее дом в Дубровинке воротили. Невестку выкинули и заставили алименты платить Моте. Та ноги мне готова была целовать, что я для ней правду выковырнула.
- Ушла она от тебя в свой дом?
- Не-е! Старшему внуку отписала. Своему. Он в см и нынче живет с семьей.
- А мать с ним?
- Не! Он ее прогнал. А Мотя со мной и Стешкой осталась. Даже когда Вася в шестьдесят седьмом году вернулся, Мотю у себя оставили, заместо мамки. Не схотела она к родне. Она нынче - не по крови. Тот родной, в ком душа теплая…
- Василий полный срок отсидел?
- Бог с тобой! Он через четыре года домой возвернулся. Зачеты имел. Аккурат революции полвека стукнуло. Амнистия была большая. Вася по статье не подходил. А по зачетам и поведенью - прошел. Его нежданно домой отправили. Мы с Мотей только управились по дому. Сели вечерять. Слышим, шаги по двору. Спутались насмерть. Он в окно стукнул. Я глянула и не признала. А Вася говорит: "Варька! Не пужайся, это я!" Мы с ревом к ему. На шее повисли. Хозяин воротился! Живой!
- Вот тут уж все наладилось?
- Дома обскажу. Открывай ворота! Приехали! - вылезла Варвара из телеги. И Николай впервые подал ей руку, помог.
Стешка уже уложила девчонок спать. Прибирала в доме. Сломанную перегородку вынесла в сарай. Вместо нее повесила шторки. От них в доме стало светлее и наряднее.
- Садитесь ужинать. Что так долго были в Дубровинке? Иль участкового не нашли? Бандитов сдали ему? - накрывала Стешка на стол.
- В район уже увезли. Машина за ими пришла.
- А я думала, что отпустите их по дороге.
- Я, може, и отпустила б. Да Миколай не дозволил. Осерчал. Грозились они дорогой. Оттого не простил их.
- Лучше б отпустили. Теперь по судам затаскают.
- Не бойся этого. А вот отпускать таких нельзя. Мужики не должны баб грабить, отнимать последнее. Мозолями, потом хлеб зарабатывай, но не кровью. Таким среди людей жить нельзя! - посуровел Николай. - И ты, Стеша, успокойся. Грозят многие. Но что с того толку? Никто не тронет…
- Это пока вы с нами! А если уйдете?
- А на что ему уходить? С нами останется. Мы ж без него пропадем, - встряла Варвара.
- Но ведь жили без меня…
- То разве жили? Ты гля! Изба в твоих руках - выправилась. Без подпор стоит. Не воет при ветре. С виду пригожа и внутри тепло. Крыша не текет. В сарае и подвале порядок. Не то, что раньше. Дров полно. Сено перевозить взялся загодя. Настоящий мужик. При тебе в доме спокойно. Спать ложимся не пужаясь. Не то, что раней: на каждый скрип вздрагивали. Нынче ожили. При помощи и защите отдыхнем. Да и не пустим мы тебя никуда! - зарделась Варвара от своей смелости.
Стешка удивленно взглянула на мать, улыбнулась догадливо.
- Нашим ты стал, Миколай! Своим. Хочь и шкелет с виду, и язык как замороженный, зато сердце у тебя доброе. Что еще человеку надо? Верно аль нет?
Николай ничего не ответил. Лишь вздохнул так, будто гору с души сбросил.
Ночью он долго не мог уснуть. Человек понимал, что каждый день, прожитый в семье Варвары, не проходит бесследно. К нему привыкают, и он поневоле привязывается душой к этим женщинам, увязает в их заботах, какие приходится разрешать самому.
"Стоит ли оставаться здесь навсегда? - этот вопрос, он задавал себе с самого начала. - Нет! Ни в косм случае! Ни за что!"
Но… Возникала новая забота. И Николай всякий раз давал себе слово:
- Вот, приведу в порядок дом, чтобы не раздавил он их всех зимою. И тогда - все! Уйду с чистой совестью!
По едва поднял дом, нужно было запасти дрова на зиму. Снова взял отсрочку. Теперь вот сено… Конечно, мог бы не думать о чужих заботах. Ведь есть еще своя жизнь. Ее надо устроить. Уже пора. Не ковыряться же век тут - в земле и навозе… А кто им поможет? Этим бабам? Ведь живут без радости. Работают, мучаются, уже не видя просветов. Вся надежда на него - чужого! Да и та - робкая, слабая, как паутинка…
"Пора мне о себе вспомнить. Зима на носу. У меня даже теплой куртки нет. Рубашки износились. Ни носков, ни ботинок, ни шапки нет, - думал человек и, перевозя последнюю копну, решил: - Все! Завтра ухожу! Не сегодня завтра снег посыплет. А я не готов к зиме".
Сгрузив сено на стог возле дома, обвязал, укрыл его рубероидом и сам себе приказал нынче же поговорить с бабами, предупредить и проститься с ними утром.