* * *
Все шло своим чередом, проблемы находили свое решение, вполне удовлетворявшее руководство посольства, однако Ксана не оставляло ощущение тревоги. Оно появлялось всегда, когда он чего-то не понимал, не мог в чем-то разобраться. Это относилось к странностям, с которыми он столкнулся в доме Идриса и Хамиллы. Когда Идрис предупреждал его о возможном теракте, то что-то явно недоговаривал. Не хотел ссылаться на свой источник информации, но источник этот, скорее всего, надежный, иначе не стал бы он вообще упоминать об этом. Дождался, когда уйдет супруга… Не хотел ее беспокоить… Допустим, потому, что она занималась этим своим уродцем… Ненормальное пристрастие к сирым и убогим… Хотя почему ненормальное? Для него, Ксана, ненормальное, а для богатой дамы, которой нужно чем-то занять себя, осознавать, что она делает что-то полезное для общества, это может быть совершенно нормальным… Этот Азмат, как он злобно сверлил Ксана своим взглядом, можно было подумать, что видит в нем конкурента в борьбе за блага, которые раздает госпожа Дуррани, или за ее благосклонность… На все это наслаивалось "изгнание" Шантарского…
Каждый из этих фактов или фактиков мог иметь простое и убедительное объяснение, все это могло быть сущей ерундой, которую лучше выкинуть из головы и заняться по-настоящему серьезными делами, но… Оставалось это всегдашнее, предательское, иррациональное "но", с которым нельзя было ничего поделать.
Чтобы освободиться от сомнений и подозрений, Ксан, предварительно добившись одобрения резидента (тот счел это избыточным, но возражать не стал, уступив настойчивости своего лучшего работника), вызвал к себе Марата Логия. Этот невысокий, худощавый паренек выполнял самые чувствительные и щекотливые поручения, связанные с работой в "поле". Внешность у него была невыразительная (среднего роста, не бросавшееся в глаза, как бы стертое лицо), что в сочетании со знанием местных языков и обычаев позволяло ему легко сходить за горожанина, мелкого предпринимателя или крестьянина, приехавшего из деревни либо за покупками, либо для торговли выращенными им овощами и фруктами.
– Нужно понаблюдать за домом Дуррани. В особенности за его супругой. По обычной схеме. Передвижения, встречи. Сообщать только мне. Основной интерес – контакты с чеченцами или паками, которые могут оказаться причастными к террористической деятельности. Офис "Ночхаллы" тоже держи под контролем.
В глаза Логия застыл вопрос, и Ксан раздраженно добавил:
– Старых я докладываю лично. Если будет что докладывать.
Ему не нравилось, что Марат стремился выйти за рамки своих полномочий. В силу характера поручавшихся ему заданий он многое знал и начинал свысока относиться к "простым смертным", не ведавшим о том, чем живут и дышат сильные мира сего и прочие персонажи, представлявшие интерес для резидентуры. Кстати, это относилось не только к пакистанцам, но и к отдельным сотрудникам посольства. Марат неоднократно привлекался для работы на внешнюю контрразведку, проверявшую тех коллег, неважно, мидовских, "ближних" или "дальних", которые вызывали подозрение своим поведением. Скажем, слишком тесно общались с местными жителями или иностранными дипломатами – не по делу, а вследствие личной привязанности, неожиданно начинали вести разгульный образ жизни, привлекая ненужное внимание, конфликтовали с местной публикой, нарываясь на скандалы, и так далее.
Ксан давно заметил, что Марат несет себя все более важно, ступает весомо, демонстрируя значительность походки, обстоятельно выступает на оперативках. По всем вопросам имеет свое суждение и подчеркнуто солидно высказывает его, каким бы незрелым оно ни было. Как-то Ксан приструнил этого парня, указав: его дело собирать информацию, и только. Анализировать, давать оценки – этим пусть другие занимаются. Марат спорить не стал, но затаил обиду и не упускал случая поспорить с Ксаном вместо того, чтобы молча "взять под козырек". Вот и сейчас он ядовито блеснул глазами и провел рукой по щекам, заросшим иссиня-черной щетиной. Он всегда был неряшлив, оправдывая это тем, что так легче затеряться в гуще местного люда.
– У Дуррани знакомых десятки, если не сотни. Мне за всеми не уследить. И за домом смотреть, и за офисом. Кстати, кроме офиса "Ночхаллы" есть еще офис Идриса. Там я тоже должен присутствовать? Один в скольких лицах? Не могу же я разорваться на части.
– Ты дурачком не прикидывайся, – оборвал его Ксан. – Цену себе набиваешь? Я знаю твои таланты. Ты незаменимый в своем роде.
Это Марату понравилось, но он решил еще поартачиться.
– Тем не менее, было бы неплохо вычленить приоритеты. К ним же и наших сколько ходит, и америкосов, англичан и прочих…
– Ну, и вычленяй, – со вздохом согласился Ксан. – Я же сказал, что в фокусе держи чеченов и паков, которые каким-то боком могут быть замешаны сам знаешь в чем. Сузил поле твоей деятельности?
– Теперь все более реалистично. – Марат был доволен тем, что "срезал" Ксана, уличил в неспособности толково сформулировать задачу.
* * *
Тем временем в посольстве полным ходом развернулась подготовка к торжественному заседанию в Пешаваре, посвященному созданию общества дружбы. Матвей Борисович и Ксения Леопольдовна мечтали, чтобы это мероприятие воочию продемонстрировало "всю мощь и превосходство российской политики и культуры" (цитата из шифртелеграммы в центр, которую отправил Харцев). Культурной составляющей пешаварского заседания уделялось большое внимание.
В полдень на залитом солнцем хоздворе двое рабочих заполняли кузов небольшого грузовичка. Еще несколько часов продержится тепло, затем резко похолодает, все облачатся в свитеры и куртки. Одного из работяг звали Тимофеевым, у второго была смешная фамилия Буфет. Оба – мужички сноровистые. Буфет отличался высоким ростом и могучим телосложением. Тимофеев наоборот – щуплый, испитой, зато ловкий и юркий.
– Ну и барахла, – брюзжал Тимофеев, таская картонные и деревянные ящики. Все в Пешавар.
– Фотографии, книжки, журналы.
– Флаг в двух экземплярах.
– А это тебе как? – фыркнул напарник, читая надпись на ящике. – Карта родины и наряд российского крестьянина девятнадцатого века. Один комплект. Большой сабантуй намечается.
– Совсем сбрендил старый… – багровея от натуги, резюмировал Тимофеев. Он в одиночку ворочал пианино, но запихнуть его в кузов удалось только с помощью товарища. – Ну, Матвей Борисович!.. В Пешаваре такое затеять, надо же… Там бандит на бандите… Общество дружбы, прости господи.
– Проект века, – сострил Буфет.
– Да… – Тимофеев вытер пот со лба. – Наше дело солдатское. Нам сказали, мы сделали. По крайней мере, командировочные срубим.
– А это что за фиговина? – Буфет указал на пыльную, гигантских размеров конструкцию, сиротливо затаившуюся в углу двора. Чугунная станина высотой около двух метров, на ней – черный ящик с объективом, вращающийся барабан. К изделию приделаны велосипедное седло, педали, цепная передача. – Эта махина в нашу таратайку не поместится. Ни в жисть.
– Само собой, не поместится. Паки другой грузовик пришлют, побольше. Но сначала нам с тобой эту хреновину нужно в мастерскую к Гришке Биринджану перенести. Чтоб он смазал все и наладил.
– А вообще, че за прибамбас такой?
– Вчера на складе откопали. Послу для презентации проекционный аппарат потребовался, а бухгалтер денег не дает. Вот и стали рыть по сусекам. Нарыли…
– Это для фильмов?
Тимофеев смачно сплюнул.
– Волшебный фонарь, блин. – Махнул рукой в сторону стопок стеклянных пластин со слайдами. – Крутишь, и он тебе что хошь покажет.
– Что хошь?
– Что вставишь, то и покажет, – уточнил Тимофеев. – Дрянь всякую. Только не кино. Слайды. Диапозитивы. С девятнадцатого века, говорят, остались. Раритет, блин. Борисыч хочет новые заказывать. Москва там, Кремль, утро в сосновом бору. А это – старые. Но говорит, тоже сойдут.
В эту минуту во дворе появилась Марианна Ивантеева, оперная певица, прибывшая в Пакистан на гастроли специально к инаугурации Общества дружбы. Посол и его супруга потратили немало сил для того, чтобы организовать ее приезд, ведь Пакистан – не та страна, которая манит представителей большого искусства, оперных див в особенности. Опера и балет в исламском мире традиций не имеют, прославиться на этом поприще здесь непросто, заработать – тоже, укрепить свою международную репутацию – тем более. Словом, не лучшее место для талантов и поклонников.
Пакистанский вариант мог вызвать интерес исключительно у тех, кто в России и Европе уже сходил со сцены (по возрасту или другим причинам) и готов был попытать счастья на восточных подмостках. По всей видимости, Ивантеева принадлежала именно к этой категории.
Дама лет пятидесяти. Пышные обесцвеченные волосы, чересчур прямая осанка, в манере держаться чувствуется независимость, уверенность в себе. Пожалуй, красива, хотя возраст брал свое. Также портил Ивантееву ищущий взгляд, которым она ощупывала и оценивала каждого мужчину, возникавшего в поле ее зрения.
– Артистка, – сказал Тимофеев. – Ее тоже берут. И компаниатора.
– Аккомпаниатора, – с апломбом скорректировал Буфет, дав понять, что он человек интеллектуально продвинутый.
Из-за угла появилась фигура Модестова. Это было немедленно зафиксировано артисткой, устремившейся навстречу юноше. Завязалась беседа.
– Во дает! – восхитился Тимофеев. – Он же младенец. И дурак.
– Умных ей и так хватает, – заметил Буфет.
Певица разговаривала с Модестовым оживленно, даже игриво. Указала на волшебный фонарь. Оба подошли к нему, с интересом уставились на хитроумное оборудование. Глаза Ивантеевой расширились, ноздри раздувались. Можно было подумать, что экспонат из кунсткамеры ее странным образом возбуждает. Присев, оба принялись перебирать пластины со слайдами.
* * *
Если Буфет с Тимофеевым, да Модестов с артисткой вели себя весьма несерьезно, то участники совещания в кабинете посла (по крайней мере, большинство из них) в полной мере ощущали ответственность и важность предстоявшего мероприятия. Или делали вид, что ощущают. Присутствовал весь старший дипсостав, включая Талдашева. Заодно пригласили дежурного коменданта и по совместительству фотографа Гришу Биринджана. Гриша был пухлым, невысоким азербайджанцем, который в посольстве славился как спец по техническим вопросам.
Матвей Борисович развернул перед аудиторией красочный плакат, изображавший артистку Ивантееву в вечернем платье с глубоким вырезом. Размашистая надпись гласила: "Солистка Большого театра. Романсы и арии из опер".
Рядом с послом, преисполненный важности, сидел советник-посланник Джамиль Джамильевич. Выпятив подбородок в сторону декольте, он позволил себе осторожно усомниться в оправданности оного:
– Не слишком ли смело, Матвей Борисович? Мусульманская страна…
– Она уже так выступала в Пинди, – отрезал Харцев. – Всем понравилось.
– О, да, – прошептал Старых, пряча улыбку.
– Впереди знаменательное событие, – вещал посол. – В Пешаваре создается Общество пакистано-российской дружбы. Среди учредителей бизнесмены, депутаты Провинциальной ассамблеи. Они все организовали, оплатили. Мы-то денег дать не можем, нас на голодном пайке держат… Но хоть в остальном надо соответствовать. То, что здесь сейчас гастроли Ивантеевой – очень удачно, я так считаю. Устроим концерт сразу после инаугурации. Это привлечет внимание, соберет прессу. Думаю, такое решение политически оправданно. О России заговорят.
– Она действительно из Большого театра? – спросил Старых.
Харцев недовольно крякнул и ответил уклончиво:
– Однажды выступала там. – Помолчав, вернулся к теме. – Задействуем наглядную агитацию. Биринджан приведет в порядок волшебный фонарь.
– А это не произведет негативного впечатления? – не унимался Старых. – Россия – передовая страна, и на тебе – такая рухлядь. Эту машинку полтора века тому назад сработали.
Харцев обиделся.
– Вам бы только ди-ви-ди смотреть, Алексей Семенович. Волшебный фонарь символизирует связь времен. Представьте – конец девятнадцатого столетия. В деревушку в Белуджистане прибыл предприимчивый коммерсант. И сидят прямо на земле кочевники из племени ахмадзаи, смотрят движущиеся картины…
– Ахмадзаи в Афганистане, – не преминул ввернуть Старых.
– Только замечания и можете делать, Алекей Семенович! – Харцев уже не скрывал раздражения. – Не в названиях дело, в сути! Пусть не ахмадзаи, пусть какие-нибудь бугти или мазари . Главное, что смотрят. А одновременно в российской глубинке такой же штукой наслаждаются простые крестьяне, мастеровые. Вот что я имел в виду. Это я сделаю стержнем своего выступления.
– Отлично задумано, Матвей Борисович, – выказывая свою лояльность, вставил Баширов.
– Подготовим дополнительные слайды, – с воодушевлением заявил Харцев. – Будут у нас Британская Индия, современный Пакистан и Россия. Кремль, Красная площадь, волжские пейзажи. Сможете, Григорий Нафтанаилович?
– Смогу, – с энтузиазмом отозвался маленький азербайджанец, который был наивен во всем, за исключением того, что касалось фотографирования и копания в разных гаджетах. – Переснимем иллюстрации из альбомов, какие есть, ну и фотографии.
– Возражений нет? – осведомился посол.
– Все "за", Матвей Борисович, – поспешно высказался Джамиль Джамильевич.
Несмотря на это оптимистическое утверждение, Старых подбавил дегтя в бочку меда:
– Время для такого мероприятия выбрано крайне неудачно. На границе неспокойно, из Афганистана в северо-западное приграничье, в провинцию Хайбер-Пахтунква перебралось немало боевиков "Аль-Каиды", ИГИЛ и талибов. На Россию у них зуб. За помощь США в Афганистане, за Сирию, за Чечню. Американцы, заметьте, в Пакистане тихо сидят. На приемы не ходят, концерты не устраивают, общества дружбы не открывают.
На данную реплику толком возразить было нечем, поэтому посол ограничился тем, что насупил брови и назидательно произнес:
– Мы не американцы.
* * *
Одно событие едва не сорвало пешаварское мероприятие. Все надежды Матвея Борисовича и его супруги могли пойти прахом. Произошло это в самом начале декабря, когда до торжественного дня оставалось меньше трех недель.
Зимний сезон в Исламабаде называют бархатным. Это – по пакистанским понятиям. Днем температура не опускается ниже шестнадцати-семнадцати тепла, многие не надевают пиджаков и курток, щеголяют в летних рубашках. Зато вечером и ночью холод пробирает до костей. О центральном отоплении, шубах и валенках здесь слыхом не слыхивали, северные ветры выстужают дома из камня и бетона.
С каждым месяцем и годом война с терроризмом становилась все более ожесточенной и беспощадной, и в столице усиливались меры безопасности. В дипломатический анклав ограничили въезд частного и общественного транспорта. Первыми от этого пострадали студенты университета имени Каид-и-Азама, ведь наикратчайший путь до их аудиторий лежал через территорию анклава. Теперь бело-голубые автобусы-шаттлы везли их длинной и неудобной дорогой – вдоль подножья горы Маргалла. А вот крупного рогатого скота ограничения не коснулись: коровы, буйволы и козы по-прежнему свободно прогуливались по улицам, затрудняя движение дипломатических машин, и гадили где ни попадя.
Изменился внешний вид анклава. Крупные деревья вырубили (чтобы в их тени не могли спрятаться лихие боевики), остались чахлые кустарники. Через каждые двести метров – блиндажи. Стены укреплены мешками с песком, из-за которых тоскливо выглядывали часовые. Чистоты в этом привилегированном районе не прибавилось. Повсеместно – кучи мусора, навозные лепешки.
В российское посольство, огражденное высокой стеной, можно было попасть тремя способами: через центральные ворота, со стороны хоздвора и через калитку консульского отдела. Там посетителей в тот день принимал Сеня Модестов. Помощника посла, юного и многообещающего дипломата, бросили на этот важный пост по просьбе Шантарского, в связи с нехваткой людей в консульском отделе.
Сеня пребывал в пасмурном настроении. Микаэлы рядом не было, и вообще последнее время она не баловала Модестова своим вниманием. Говорила нелюбезно, не прельщалась предложениями вместе поужинать, и занимательные Сенины рассказы слушала неохотно.
Ему было ужасно жаль себя. За всю командировку не было дня, чтобы он не тосковал: из-за маленькой зарплаты, отсутствия развлечений, жары летом и холода зимой. Оставалось срывать свое раздражение на клиентах, впрочем, сегодня их было немного. Точнее, один. Немолодой пакистанец, кутавшийся в шерстяную шаль, хлюпавший носом и надсадно чихавший. На босых ногах – резиновые шлепанцы, их бедняки носят зимой и летом.
Миновав витрину с выцветшими инструкциями о порядке получения виз, деревянную скамейку для посетителей, пакистанец приблизился к окошку, за которым маячила ушастая физиономия атташе. Модестов скорчил такую рожу, словно перед ним возник кто-то из одичалых или пуще того – из белых ходоков (Сеня был фанатом сериала "Игра престолов"). Старик в ужасе отшатнулся, но затем пересилил себя и принялся объяснять, что хотел бы встретиться с консулом. Сеня его перебил:
– Какого тебе на хер консула, байджан ? Список документов видел? Приноси – поговорим.
– Мне не виза нужна, – настаивал пакистанец на скверном английском. – Не виза. Нет, сааб , консул сираф . Консула нужно видеть. Самого старшего. Посла. Важное дело. Очень важное.
Атташе возмутился:
– Посла он захотел! Консула! Ишь ты! Приглашение где? У нас встречи только по приглашению. С самым старшим и самым младшим. И чего вы все к нам приехать стремитесь? Думаете, в России так уж хорошо? У нас тоже кризис.
– Россия – не надо. Консула надо.
Модестов вознегодовал:
– Россия "не надо"? Ну и вали тогда, гнида.
– Письмо. – Старик вытащил из-за пазухи мятый конверт.
– Дай сюда, – распорядился Сеня и просунул руку в отверстие, предназначавшееся для приема документов.
Посетитель заколебался и попытался снова спрятать конверт, но Сеня был проворнее и ловко выхватил его у пакистанца.
– "Российскому послу"… Гм, без обратного адреса. Только имя отправителя. Имтияз Хан. Ты, что ли, Имтияз?
Пакистанец утвердительно замотал головой.
– Тоже мне, хан… Опять денег просите. Все вы просите денег, думаете, раз мы дипломаты, так подтираемся этими сраными купюрами! Все, привет горячий, иди к немцам или скандинавам, у них политкорректность в ходу, может, кинут тебе пару евро или десяток крон.
Модестов опустил железную шторку, отгородившись от посетителя. Закурил, постукивая пальцами по коленке. Затоптав сигарету в пепельнице, снова открыл окошко. Слава богу, надоедливый "чайник" ушел. Привычный пейзаж – однообразные стены других посольств, охранник, жующий травинку – действовал умиротворяюще.