Глянув еще разок на письмо, Сеня хотел было отправить его в корзину для бумажного мусора, но в последний момент передумал и швырнул в пластиковый контейнер. Там уже скопилось несколько десятков таких же конвертов, грязных и мятых.
Старик брел по Университетской улице, которая сейчас едва ли оправдывала свое название. Он не так уж был расстроен. С главным поручением справился, письмо передал. Конечно, в личной беседе он мог бы кое-что от себя добавить. Открыть русским глаза. За это его могли бы щедро вознаградить. А, может, ничего бы и не дали. Эти русские жадные, ну и ладно, сами, значит, виноваты. Теперь правды им не узнать, пусть пеняют на себя.
Погруженный в свои мысли, старик не замечал, что за ним следили. Еще на автобусной станции, куда ранним утром он прибыл пешаварским рейсом, к нему "приклеился хвост". Весь путь до дипломатического анклава и затем – до российского посольства за приезжим на некотором отдалении ехал велосипедист. Слежка велась неуклюже, и любой мало-мальски наблюдательный человек быстро бы ее вычислил. Но старик наблюдательным не был, к тому же, он впервые находился в таком большом городе и больше всего боялся заблудиться и не выполнить задание. В общем, велосипедист мог совершенно не опасаться того, что "объект" обратит на него внимание.
Преследователь был облачен в полицейскую форму: синий китель и бриджи, широкий брезентовый ремень, высокие шнурованные ботинки. У него даже было фальшивое полицейское удостоверение, и формально он ехал, чтобы заступить на пост на пропускном пункте в северной части дипломатического анклава.
Мундир мог пригодиться, если бы Имтияза остановила охрана на въезде в анклав, и пришлось бы его выручать. Лже-полицейскому было строго-настрого приказано помочь старику добраться без помех до российского посольства. Было дано указание и о том, как поступить со стариком после того, как он передаст письмо.
На пропускном пункте проблем не возникло. Каждый день в анклав проникали десятки просителей. С некоторых охранники брали мзду, но в карманах бедно одетого старика позвякивали всего несколько медяков, и его беспрепятственно пропустили.
На душе у Имтияза, покинувшего негостеприимное посольство, было легко. Вот если бы он по какой-то причине не передал письмо, его бы наказали, а каким может быть наказание – и думать не хотелось. Хвала Аллаху, он сегодня же вернется в Пешавар. Вместе с двумя дюжинами других пассажиров втиснется в минивэн и отправится в Зону племен, в город Вана, административный центр Южного Вазиристана. Его встретят, заплатят, и на полученные деньги он будет безбедно доживать свой век в маленькой деревушке. Конечно, жалко, что не вышло с "посольской прибавкой", но, честно говоря, он не слишком на это надеялся.
Остановившись на обочине, Имтияз развязал веревку, стягивавшую шаровары и приготовился опорожнить мочевой пузырь: незатейливо, как это делает большинство местных жителей. Повернувшись спиной к проезжей части, присел, широко расставив колени. Сосредоточившись на процессе мочеиспускания, не заметил, как к нему подъехал полицейский-велосипедист. Лишь в последний момент Имтияз повернул голову, заслышав шуршание шин.
Это был тот редкий случай, когда публичное отправление естественной надобности вызвало порицание со стороны блюстителя порядка. Рослый полицейский аккуратно прислонил велосипед к дереву и подошел к старику. Резко толкнул несчастного в спину, и тот повалился в придорожную канаву, которая использовалась как водосток, а также для сброса фекалий. Побарахтавшись в густом месиве, пакистанец с трудом поднялся на ноги и, чуть не плача, принялся осматривать испачканную одежду.
– Нужник поставили, а ссут и срут повсюду, – сказал полицейский. Нарушитель не реагировал, соскребая дерьмо подобранной щепкой.
Внезапно страж порядка сменил гнев на милость.
– Пойдем, покажу, где сортир.
Старик изумленно вскинул голову, удивленный неожиданно миролюбивым тоном.
Ватерклозет размещался в полусотне метров. Тесная будка, на крыше резервуар с водой для слива. Подобные сооружения были воздвигнуты в различных местах дипанклава. Прогресс и сюда добрался. Прежде целая армия полицейских и спецагентов, которые оберегали покой иностранных дипломатов, испражнялись на вверенной им территории обычным дедовским способом. На корточках. Это наносило ущерб экосистеме, а также обонянию рафинированных американцев и европейцев. Тогда из Франции были срочно выписаны передвижные туалеты современной конструкции, они стали символом и конкретным подтверждением западной помощи отсталой азиатской стране.
– Жетон есть? – Наткнувшись на непонимающий взгляд, полицейский досадливо хмыкнул: – Ах, да… – Выудив из кармана кругляш, опустил его в прорезь автомата, открыл дверь нужника. – Давай, засранец… – Он с интересом смотрел, как бедолага переминался с ноги на ногу, стараясь, не дай бог, не задеть грязной штаниной до блеска надраенный фаянсовый толчок. – Не робей. – Это было сказано снисходительно и беззлобно. Полицейский легонько толкнул пакистанца, и тот плюхнулся на кремовое сиденье. Был при этом настолько ошеломлен, что не успел заметить темного дула пистолета, из которого вылетела смертоносная пуля.
Камис был грязен, и пятно крови не бросалось в глаза. Убийца спрятал оружие, решив выбросить его в другом месте. Аккуратно закрыл ватерклозет, оглянулся. Вокруг никого, можно было не опасаться случайных свидетелей. Он и понятия не имел, почему ему дали такое задание – убить безобидного старика. Это его не волновало. Главное было в точности исполнить приказ.
* * *
Когда Ксан спешил на срочно созванное совещание у посла и уже собирался войти в центральный подъезд административного корпуса, его остановил Марат Логия.
– Есть результаты, – сказал он с таким видом, словно собирался приоткрыть завесу какой-то очень большой тайны.
– Прости, дорогой, – извинился Ксан, – мчусь к руководству. Твоя информация подождет пару часов?
Он тут же понял, что обидел Марата, который не переваривал снисходительного тона, а фамильярного обращение "дорогой" терпеть не мог.
– Не мне судить, – оскорбился Логия. – Я данные собираю, оценивают другие.
– Ладно тебе, ладно… Несколько секунд у меня есть. Отойдем в сторонку.
Они отошли за угол и остановились в тени развесистого дерева, с ветвей которого свисали крупные, но еще не вполне созревшие плоды папайи.
– Давай суть, а подробнее после доложишь. Что-то подозрительное в глаза бросилось?
– В "Ночхалле" работают, в основном, чеченки-беженки. Есть еще два-три мужчины, но не чеченцы, а пакистанцы. Организовывают бесплатные обеды, раздают палатки и одеяла бездомным, продукты… Их из ооновских организаций привозят, но еще и сами покупают… Всяких нищих и калек туда стекается немало, но трудно определить, имеют они отношение к боевикам или нет… Не заметил, чтобы Хамилла ездила на какие-то секретные встречи, ночью там… Правда, нельзя быть уверенным, я отвлекался на Идриса…
– А с ним что?
– С ним вообще никаких вопросов. Все открыто, официально. Деловые партнеры, переговоры в "Марриотте" или "Сирене" , вечерние приемы, шикарные весьма…
– Что значит "с ним вообще никаких вопросов"? – встрепенулся Ксан. – А с Хамиллой все-таки какие-то вопросы обозначились?
– С Хамиллой… – начал было Марат, но в этот момент из дежурки на улицу выскочил взволнованный комендант и, увидев Ксана, надрывно закричал:
– От посла звонили! Алексей Семенович, сам! Вас дожидаются! Что-то очень срочное! Просили поторопиться! Они уже в трубку ругаются! Пожалуйста!
– Все, бегу! Увидимся! – Ксан хлопнул Марата по плечу. – Прости, надо выяснить, что у них там стряслось. Потом договорим!
– Как угодно, – Логия надменно отвернулся, решив про себя, что больше он Ксану ни о чем напоминать не будет.
* * *
После того, как Старых ввел в курс дела всех присутствовавших, на совещание вызвали Сеню Модестова. Он вошел, потупился и застыл перед широким столом для заседаний, за которым расположились Харцев, Баширов, Старых, Ксан, Шантарский и Талдашев.
– Кто это принес? – Резидент помахал рукой, в которой было зажато изжеванное письмо Имтияза. Модестов мучительно соображал – хвалить его будут или ругать, и какое-то время "играл в несознанку": мол, ничего не помню, ничего не знаю. Но фактами его приперли к стене, и юное дарование раскололось.
– Пак один старый передал. Вчера приходил.
– Внесли в книгу регистраций его данные?
– Нет, а надо было? Он же – только письмо передать…
– И ничего больше не хотел?
– Да обычную ерунду нес! – жалобно заныл Сеня, почуяв неладное. – Они ж все хотят посла или консула, деньги выпрашивают или бесплатную визу. Навидались мы этой публики…
– Вы, Модестов, как давно в атташе ходите? – перебил его Харцев.
Сеня уже проклинал себя за то, что сразу не швырнул письмо этого старикана в корзинку для мусора или еще лучше – в шреддер. Это было бы самое правильное. Тогда оно не попало бы на глаза Шантарскому, который притащился в консотдел и принялся проверять почту.
– Где-то год, Матвей Борисович, – подобострастно известил Сеня. – Скоро можно будет на третьего подавать, на ранг и на должность.
Атташе – самый низкий дипломатический ранг. Молодой дипломат должен проработать в этом качестве не меньше одного года, чтобы получить право на повышение. Это означало новый, более высокий статус, рост заработной платы.
– Придется подождать, Модестов, – сурово объявил посол. – Чтобы повышение получить, головой нужно думать, а не задницей. Впрочем, что я… Вы видно никаким местом не думаете. Даже задницей. Свободны.
– Может, в следующий раз не будешь отшивать посетителей, не разобравшись, кто они и что, – добавил Ксан.
Сеня сглотнул слюну, повернулся и на подгибающихся ногах покинул кабинет.
– Ты что такой зеленый? – спросила Микаэла, сидевшая на столе и болтавшая ногами. – Обидел кто?
– Заткнись, дура! – чуть не плача выкрикнул Модестов, давно потерявший надежду сблизиться с секретаршей. – Не твое дело…
Микаэла хмыкнула. Она не собиралась ругаться с помощником. Он был ей неинтересен.
Тем временем в кабинете посла страсти накалялись.
– Это катастрофа, коллеги, полная катастрофа! – Посол воздевал руки к небу, точнее, к потолку, который, как и все стены, и пол кабинета, был защищен против прослушки. Говорить там можно было, не опасаясь технически продвинутых устройства слежения и наблюдения цэрэушников и орушников или больших ушей Сени Модестова.
– Уже второй звонок прозвенел, – заметил Ксан. – Сперва было предупреждение Идриса, которое мы сочли недостаточно весомым и конкретным… – слово "мы" он произнес с такой саркастической интонацией, что не оставалось сомнений: он в число этих "мы" не входил, – а теперь появилась и конкретика. Игнорировать ее, по-моему, никак нельзя. Конечно, если бы Модестов не был таким остолопом…
– Хватит о Модестове! – застенал вконец расстроенный посол. – Срывается такое мероприятие! Такой вклад в развитие двусторонних отношений!
– Да погодите вы сокрушаться, – Старых остановил посла. – И ты, Ксан, не сгущай краски, не нагнетай драматизма. Нам и так от драматизма деваться некуда…
– Не нагнетать, так не нагнетать. – Ксан продемонстрировал покорность и послушание. В действительности он был уязвлен, хотя понимал, что резидент, исходя из конъюнктурных соображений, решил поддержать посла.
– Давайте спокойно поразмыслим, – предложил Старых. – Итак, мы получили письмо, подписанное неким Имтиязом Ханом, который сам же его и доставил. Еще раз зачитаю.
Резидент надел очки и взял в руки текст.
"Уважаемое русское посольство, уважаемый русский посол! Я с огромным уважением отношусь к Вашей стране и не могу допустить, чтобы развернутая терроризмом бесчестная война нанесла ущерб нашей дружбе и сотрудничеству. Пакистан и Россия должны вместе противостоять бесчеловечному насилию и обеспечить мирный порядок в регионе. Поэтому предупреждаю о готовящемся нападении на высокочтимое собрание в Пешаваре 23 декабря этого года, которое должно ознаменовать открытие общества пакистано-российской дружбы. Нападение готовит вооруженная группировка Шабир Шаха, которая уже не раз сумела запятнать себя кровавыми преступлениями.
Большую часть своей жизни я состоял в рядах боевиков и был причастен ко многим их разбойным деяниям. Хочу искупить свою вину. Имтияз Хан".
– Насколько точен перевод? – подал голос Джамиль Джамильевич.
– Точнее не бывает. Переводили мои сотрудники. Отпечатано в одном экземпляре. На данный момент считаю этот материал совершенно секретным.
– Следует доложить в центр, – посоветовал Талдашев.
Алексей Семенович принялся рисовать на листе бумаги. Сначала квадрат, который разделил пополам. Потом соединил противоположные углы и заштриховал образовавшиеся треугольники.
– Само собой, доложить следует, но нужно понять, что именно докладывать. Как нам стало известно, в тот же день Имтияз Хан был убит. Очевидно, это произошло сразу после того, как он покинул посольство…
– В газеты пока попала самая общая информация. "Джанг", "Ньюс" и прочие пишут примерно одно и тоже. Вот… – Шантарский развернул ежедневную газету.
– Дай-ка. – Алексей Семенович снова водрузил на нос очки, взял из рук Шантарского газету.
– "Обнаружен труп в Дипломатическом анклаве…" Так… "Имтияз Хан, 59 лет, без определенных занятий, убит выстрелом в сердце. Оружие – "беретта 92F" местного производства . Как заявил суперинтендант полиции Хашми, террористический след исключается. Скорее всего, мы имеем дело с обычным ограблением. Вместе с тем сам факт, что это произошло в наиболее охраняемом районе города…"
Резидент снял очки, близоруко сощурился.
– Пока журналюги не знают, что Имтияза "хлопнули" после посещения им нашего посольства. Но рано или поздно докопаются, это для них лакомая сенсация.
– В полиции обещали, что не докопаются, – сказал Талдашев. – Не хотят, говорят, повредить нашим добрым отношениям.
Старых презрительно презрительно выпятил губу. Мол, знаем цену их обещаниям.
– Кто это заявил?
– Хашми, кто же еще…
– А какие-то подробности про этого… Хана… они выяснили? Не поделились?
– Поделились, – с довольной миной сообщил Талдашев. В его обязанности входило поддержание контактов с полицейскими чинами. Общаться с ними Бахыт Бахытович, любил. В органах правопорядка его принимали с большим уважением, угощали, делали подарки. Он ощущал свою значимость, всю важность своего статуса и любил поболтать со стражами порядка о судьбах Пакистана, России и мира, и вообще о том, о сем. Проку от таких встреч был немного, поскольку по-настоящему разговорить собеседника, чтобы получить от него ценную информацию Талдашев не умел, однако какие-то сведения в клюве он все-таки приносил.
– Сказали, что родился этот Имтияз в Мултане. Был шорником, владел мастерской, потом разорился. Бродяжничал, занимался мелким мошенничеством. Кроме того, газеты продавал, мыл машины. Его завербовали в "Хизбул-моджахеддин" еще в те годы, когда эта организация была на подъеме и вела вооруженную борьбу в Кашмире. Когда "Хизбул" развалилась, Имтияз перебрался на северо-запад, туда в начале нулевых переместился центр терактивности. Завербовался в одну из группировок, которая входила в "Техрик-и-Талибан-и-Пакистан", "Движение талибов Пакистана", принимал участие в нападениях на пассажирские автобусы, отделения полиции, офисы ооновских организаций…
– А с Шабир Шахом? – нетерпеливо спросил Старых. – Есть подтверждение, что он был у Шабир Шаха?
– Нет. По данным Хашми, несколько лет назад этот Имтияз переметнулся к Файазу Амину. Но не к Шабир Шаху.
– Вот как? – Брови Алексея Семеновича поползли вверх. – Это уже любопытно. – На протяжении всей беседы он продолжал рисовать, добавляя к квадратам и треугольникам новые геометрические фигуры – ромбы, прямоугольники, окружности. Когда геометрия ему надоела, он взялся за изображение более сложных предметов. Лук и стрелы вышли похожими на настоящие. Затем на бумаге возникли очертания пистолета – то ли "беретты", из которой застрелили Имтияз Хана, то ли кольта или "ТТ".
– Может, объясните? – нервно вмешался посол. – Шабир Шах, Файаз Амин – кто они? Давайте определимся, что и как нам докладывать в центр. О самом прискорбном мы уже доложили, но в Москве ждут наших оценок, информации о расследовании и, в первую очередь, нашего мнения относительно целесообразности проведения мероприятия в Пешаваре.
– Шабир Шах, – сказал Старых, – достойный представитель молодой поросли пакистанских талибов, так называемых "диких талибов", которые ни перед чем не останавливаются. Убивают школьников, женщин, младенцев, всех без разбору. В настоящее время они стакнулись с игиловцами и действуют в одной связке. А вот Файаз Амин – иной закваски. Между прочим, родственник Хафизуллы Амина, правда, не очень близкий. Какой-то четвероюродный племянник.
– Того самого? – вскинул голову посол.