– Все так серьезно, одновременно рассказывать и вести уже не можешь?
– Да, – горестно признался Шантарский. – Я глупость сделал, не совладал с собой, такое искушение, понимаешь… Теперь не знаю, как вывернуться. Надеялся, что никто не узнает, но это наивно, конечно, я себя обманывал.
Все из-за нее! Ты же знаешь, я сколько раз говорил, как в нее влюбился…
– Помню про эту твою "болезнь". Как забыть.
– Я света белого не видел, я ни о чем другом не мог думать! Когда на приемах рядом с ней стоял, скрыть не мог свои чувства, на морде у меня все было написано, и, естественно, Идрис замечал… Я думал, не перенесу этого. Думал, съезжу в Турцию, легче станет. Буду воспринимать ее просто как один из наших "контактов", по которым мы работаем…
– И что в Турции? Увидел, что девушка "чистая" и ничто не мешает ею заняться?
– Да в том-то и дело, что нет! – выпалил Шантарский. – Все не так. Совсем наоборот. Никакая она не "чистая"! Я сказал неправду.
– Что-что? – голос Ксана зазвучал напряженно и сурово. – Ты хочешь сказать…
– Не воспитывалась она ни в каком приюте. И в Турции не была никогда.
– Как ты мог это скрыть?
Шантарский молчал и Ксан взорвался.
– Говори, болван, ты же всю свою жизнь поганишь!
Шантарский печально вздохнул, шмыгнул носом.
– Я собирался сказать… Думал сказать… Обязательно сказал бы… Но как-то все откладывал…
– И чем дальше, тем труднее это было сделать. Чем больше лжешь, тем сложнее сознаваться.
– Я люблю Хамиллу.
– Это не новость, – нетерпеливо сказал Ксан. – Заладил как попугай. Почему ты скрыл то, что узнал в Турции?
– Потому и скрыл, – тихо проговорил Шантарский. – Чтобы… чтобы она была со мной.
Ксан постепенно понимал суть нехитрой комбинации, которую затеял его приятель.
– Какого дьявола! Ты что, ее шантажировал? С катушек съехал? Это же… это даже чисто по-человечески гнусность! Я про работу не говорю…
– Слушай, отец-командир, ты мне нотаций не читай. Понял? Меня эта работа достала. Во! А с Хамиллой… Я все знаю. Но что я мог поделать… У меня такое состояние было, что на все наплевать. Я хотел ее любой ценой. Пусть даже такой. Это дало бы мне шанс убедиться, что я по-настоящему люблю… Чтобы она увидела. И ее убедить. Что она меня любит.
– И что? – язвительно осведомился Ксан. – Убедил? – Он был поражен тем, что лицо его друга осветилось безмерной радостью и счастьем.
– Убедил, – шевельнулись губы Шантарского. – Она меня любит.
Ксан давно потерял веру в "большое, светлое чувство", но знал, что порой люди принимают за него сильную страсть, которая отпускает человека только после того, как основательно покорежит. Шантарский вел себя так, как может себя вести или наивный идеалист, или глупец, что, в общем, одно и то же.
* * *
Леонид не рискнул подойти к Хамилле на официальном приеме или ином протокольном мероприятии. Любой контакт там немедленно становился достоянием гласности, а он не хотел привлекать внимание к своему разговору с молодой женщиной. Особенно с учетом того, что ему отказали от ее дома. Слухи об этом уже распространились в дипломатической среде и в высшем свете Исламабада. Ресторан тоже не подходил в качестве места для "случайной встречи". То есть, встретиться, конечно, там было можно, а вот пообщаться, оставаясь незамеченными – проблематично. Оставались магазины.
Шантарский дождался, когда Хамилла отправилась в многолюдный торговый центр – таких в последнее время в столице открыли несколько, и отбою от посетителей там не было. Леонид приблизился к чеченке в отделе дамской одежды и для начала вежливо поздоровался. Хамилла отличалась завидным самообладанием и не выказала удивления при появлении наглого ухажера. Мельком посмотрела на него и спокойно сказала:
– Вы напрасно преследуете меня, молодой человек. Надеюсь, вы не хотите заставить меня обратиться к главе вашей миссии? Или сексуальные домогательства все еще в моде в России?
При этом женщина продолжала рассматривать блузки и юбки, демонстрируя, что это занятие ей гораздо интереснее амурных поползновений незадачливого ловеласа.
Леонид не стал ходить вокруг да около. В таких ситуациях нужно переходить сразу к сути.
– Выслушайте меня. Я хочу сказать две вещи. Если после этого вы прикажете мне удалиться, я так и поступлю.
– Только две? – рассеянно произнесла Хамилла.
– Две. Первая – я люблю вас. Ничего с этим не могу поделать. Влюбился… И могу доказать, насколько это серьезно.
– А вторая?
– Я только что вернулся из Турции…
Хамилла мяла в руках летнюю кофточку, словно проверяя на ощупь мягкость ткани. Но появилась в ее движениях некая нервность.
– В стамбульском приюте, где, по вашим словам, вы воспитывались, о Хамилле Уруказаевой слыхом не слыхивали. Эта история придумана. Вы лгали.
Хамилла повесила кофточку на плечики, повернулась к Шантарскому.
– При чем же здесь доказательство любви?
– Я пришел к вам, а не в посольство. И не в министерство иностранных дел, где занимаются иммигрантами. Включая нелегальных.
– Теперь понятно… – Хамилла кусала губы. Она была взволнована и не смогла этого скрыть. – И если я… не пойду с вами, вы расскажете в посольстве всю правду, и меня – как это у вас называется? – возьмут в разработку… Так? Или сообщите местным властям?
– Я ничего не стану делать, не поговорив с вами. Поймите… Я не могу избавиться от мыслей о вас, Хамилла.
– Вы – русский, а я – чеченка…
– Вы имеете в виду ту войну, которая разделила наши народы? Но все позади…
– Их было много, этих войн.
– Да, русские причинили вам много горя и страданий, а я русский. Мое правительство воевало против вас. Но я – нет. Я был слишком молод…
– Мы примерно одного возраста. Война задела меня, как и всех живших в Чечне.
– И вы не хотели, чтобы здесь знали о вашем происхождении. Чтобы думали, будто вы всю жизнь прожили в Турции и в Пакистане. Почему?
– Вы сами знаете, что к "зарубежным чеченцам" испытывают меньше недоверия. Меньше подозревают в причастности к терроризму.
– Знаю…
– И хотя я солгала, вы говорите, что любите меня?
– Что поделаешь, коль мне так не повезло.
– Не повезло?
– Везет тем, кто не любит. Любовь – это безумие, выбивает из привычной колеи.
– В Москве у вас семья? – Хамилла спрашивала серьезно, и Шантарский подумал, что он сумел заинтересовать женщину.
– Мы расстались. – Это была неправда. Леонид не разводился, хотя теперь и размышлял о такой возможности.
– Допустим… Хотя, пожалуй, это не самое важное. Женаты вы или нет, все равно – вам лучше остановиться.
– Почему?
– Потому что я не могу любить русского, и русский не может любить меня. Поэтому давайте сразу расставим точки над "и". Вы приятный мужчина. Даже очень. Скажу больше: вы мне нравитесь, и в иной ситуации у вас были бы неплохие шансы. Но то, что делали и делают русские в Чечне, еще долго не позволит нашим женщинам любить вас. Они уже не смогут, понимаете, не смогут целовать русских, обнимать… Потому что у них перед глазами сразу будут вставать картины бомбежек, разрушенного Грозного, мародерства, насилия и изуверства. А режим в Чечне, который вы насаждаете? Горгуев держится только благодаря вам. У нас нарушаются права человека, людей арестовывают, держат в тюрьме без суда и следствия, пытают… Пусть вы лично ни в чем не виноваты. Но про это невозможно забыть.
– Ну, война, бомбежки – это все в прошлом…
– Прошлое связано с настоящим. А режим Горгуева делает вид, что ничего не было, и русские – наши большие друзья. Это преступный режим. Режим воров и бандитов, которые, пользуясь покровительством Москвы, не соблюдают законы, творят суд и расправу по своему разумению…
– Да все я знаю! – не выдержал Шантарский. – Ну и что? Это еще не повод всех стричь под одну гребенку. К тому же, вы же не возражали против того, чтобы ваш муж стал почетным консулом Чечни! Или торговым представителем. Зачем тогда это было делать? Если режим паскудный, а все русские – мерзавцы?
Взгляд Хамиллы застыл, лицо стало некрасивым. Губы сжались в тонкую линию. Она отчетливо выговаривала каждое слово:
– Ненавижу негодяев, неважно, чеченцы они или русские. Я знаю, сколько подонков среди наших. На них кровь, а кровь требует отмщения. – Немного успокоившись, обхватила себя руками, словно обретая в этой позе какую-то защиту.
– Я бежала сюда от всего этого. Здесь у меня муж… Да. Я хотела, чтобы он занял эту должность, потому что это дает больше возможностей помогать несчастным, которые бегут из Чечни. Я делаю для этого все, что могу. Вот так.
Помолчав, она продолжила.
– Я пыталась избежать этого разговора, потому и просила Идриса отказать вам в нашем доме. Но вы не захотели оставить меня в покое. Знаете, что для вас было бы лучше всего?
– Что же?
– Пока не поздно рассказать своим начальникам, что Хамилла Дуррани не та, за кого себя выдает.
– Не могу, – Леонид отрицательно мотнул головой. – Вы мне все расскажете, и мы вместе примем решение.
– Женщина никогда всего не рассказывает, – слабо улыбнулась Хамилла.
– Вы понимаете, о чем я.
– Думаешь, это что-то изменит?
Шантарский заметил, что Хамилла впервые обратилась к нему на "ты". Он утвердительно кивнул и позволил себе пошутить:
– Конечно, изменит. Насколько, этого мы не знаем, но давай, попробуем.
– Давай.
– Только не здесь. В женском отделе я чувствую себя скованно. Еще примерять что-нибудь заставят.
Хамилла фыркнула.
– Хорошо, если юбку или кофточку. А то вон там стойка с нижним бельем…
– Да ты шутник. Извини, но время для шуток пока не наступило.
– Так где мы встретимся?
– Каждый день в семь утра я езжу на велосипеде. Рядом со стадионом есть хорошие велодорожки. А чуть дальше, в глубине парка – озеро "Лотос". Запущенное, там редко кто бывает. Приезжай туда. Послезавтра. Устроит?
Еще бы не устроило. Шантарскому казалось, что он стоит на пороге чего-то очень важного и значительного в своей жизни.
* * *
– Пока все это можно подать как вербовочные действия, – резюмировал Ксан. – Для тебя это стало бы хорошим выходом. Палочкой-выручалочкой. Никто не возьмется проверять, по-настоящему ты в эту бабу втюхался или нет. Решил использовать как объект для разработки, и никаких вопросов. Еще похвалят. А я помолчу в сторонке и за друга порадуюсь.
– Оставь свою иронию. – Шантарский злился и все хуже владел собой. – Забыл уже, что такое бывает? Видишь женщину, и тебя бьет под дых. И ничего с собой не можешь поделать. С ней я чувствую именно это. Это необъяснимо, иррационально, не знаю, как еще сказать… Ты говоришь "разработка"? Да мне насрать на разработку. Просто я вижу, что она нормальная, она знает, что во всем виноваты не чеченцы и не русские, а та сволочь, которая наживается на войне, на терактах, на издевательстве над обыкновенными людьми. С каждой стороны. Она ненавидит фанатиков. Я это сразу понял. Мне надо было во всем разобраться…
– Тогда валяй.
– Что?
– Рассказывай, как разбирался.
* * *
Озеро "Лотос" было крохотным плевком посередине обширной засушливой пустоши. Длиною метров в пятьдесят и двадцать в поперечнике, оно каждый год уменьшалось в размерах, уступая натиску пакистанской жары. Рыбы здесь не водилось, одни лягушки да ящерицы. Но воды было еще достаточно, чтобы напитать густые заросли травы и кустарника, окружавшие озеро. Двух человек, спустившихся к берегу по еле заметной тропинке, нельзя было заметить ни с шоссе, пролегавшего в одном километре отсюда, ни с велодорожек стадиона.
– Я бежала из Чечни с началом второй войны, – начала свой рассказ Хамилла. – Тогда мне было пятнадцать. Мои родители, братья, сестры, почти все родственники погибли. Одни были за Масхадова, другие – за Кадырова. Кто бы ни пришел к власти, мне это не сулило ничего хорошего. Некому было меня защитить, некому помочь. В Чечне молодой девушке – одной, без опоры, без денег – не выжить. И я вспомнила об Идрисе. Он был старым знакомым отца, они вместе занимались экспортом нефтепродуктов, пока за это не стали убивать. Я позвонила ему, попросила о помощи, и он неожиданно откликнулся. Сказал, чтобы я добралась до Баку, там у него свой офис. С другими беженцами я перешла границу, меня поместили в лагерь в Панкисском ущелье. Договорилась, чтобы меня перевезли в Азербайджан. Потом – Пакистан. Остальное ты знаешь…
– Идрис старше тебя на тридцать лет. Почти старик.
– Ну и что? – негодующе сказала Хамилла. – Без него я бы пропала. Он был добр ко мне и ничего не навязывал. Это был мой выбор – выйти за него. Он стал мне и мужем, и вторым отцом. Он чудесный человек, и я не хочу причинять ему боль.
– Не могу осуждать тебя, – с пониманием отозвался Шантарский. – Ты приобретала положение в обществе, защиту от пересудов и посягательств.
– После всего, что пришлось пережить, хотелось покоя и семейного счастья.
– А почему у вас нет детей?
Хамилла сложила ладони и поднесла их к губам, словно собиралась молиться. Посмотрела невидящим взором на поверхность озера, покрывшуюся рябью от небольшого ветерка.
– Аллах не дал. Выяснилось, что я не могу рожать. Избавлю тебя от подробностей…
– Но ты его не любишь?
– Идриса? Я его уважаю и чту. Разве этого недостаточно?
– Смотря для чего. Уважение и почитание – это, конечно, важно, но жизнь к этому не сводится. Живому человеку нужно что-то еще.
* * *
Спустя несколько дней они встретились снова, договорились пообедать в популярном ресторанчике на Мана-Кох. Это – самое высокое место в Исламабаде, на вершине горы Маргалла. Отсюда столица видна как на ладони. Шантарский и Хамилла расположились за одним из столиков, заказав чикен-тандури .
– А ты не торопишься? Женщины не верят торопливым признаниям. – В голосе Хамиллы угадывалось определенное недоверие, но не было ни иронии, ни сарказма.
– Это правда. Я тороплюсь. У кого-то жизнь спокойная, размеренная, а меня она несет вскачь. Что-то не сделаешь, отложишь на потом, и все – другой возможности не будет. Тебе с подобным не доводилось сталкиваться?
Хамилла не ответила. Прошла минута, другая.
Шантарский прервал паузу:
– Я собираюсь на север, в Скарду. Несколько дней отдыха. Приглашаю составить мне компанию. Там прекрасно. Горы, истоки Инда, природа поразительной красоты. Не все же нам в ресторанах встречаться или в походы на озеро ходить.
– Боишься, что нас заметят? Что я тебя скомпрометирую?
– Скорее, я тебя…
– Можно подумать, что здесь это зазорно – куда-то сходить вместе с мужчиной. Все так делают. В конце концов, это Исламабад, а не Лахор, Пешавар или Бхавалпур. В столице нравы либеральные, ну, относительно либеральные. А с Идрисом я поговорила. Сказала, что сглупила, что мне показалось, будто ты ухлестываешь за мной, а на самом деле ты благопристойный молодой человек. Он это с облегчением воспринял. Портить отношения с твоим посольством ему не с руки. Тебя снова будут приглашать.
– Это, конечно, замечательно, но встреч на приемах, в ресторанах или на озере мне мало. Я хочу большего.
– Хочешь уложить меня в постель.
– Хочу! Очень! – признался Шантарский.
– Вот это скорость, – рассмеялась Хамилла. – О своем прошлом я тебе рассказала. В качестве платы за то, что ты не станешь всем и каждому докладывать о результатах своей поездки в Турцию. Разве этого мало?
– Для меня мало. И перестань говорить о "плате". Я не шантажирую тебя. То, что я узнал в Турции, было лишь поводом заговорить с тобой. Я люблю и хочу тебя. Поэтому и предлагаю. Поедем.
– И когда отъезд?
– Когда скажешь. Мне известно, что Идрис в Штатах.
Женщина покачала головой.
– Не оставляешь мне времени подумать. Ты – любопытный экземпляр, впервые мужчина добивается меня так истово и упорно и таким… оригинальным методом. Не стану кривить душой, это пробуждает интерес. Но так спешить…
– Нельзя откладывать жизнь на потом.
– Вот как? Тебе так приспичило сделать меня своей любовницей и информатором? Не делай большие глаза, не прикидывайся возмущенным. Думаешь, я поверила твоим сказкам о влюбленности? Я знаю разведчиков, у вас на первом плане всегда работа. Для тебя я слишком лакомый кусочек, чтобы просто крутить со мной любовь. Какая удача! Агент, которому даже платить не надо. Достаточно пригрозить компроматом. Не верю, что ты обманул своих товарищей в посольстве. Наверняка вы разработали целую операцию, присвоили мне кодовое имя…
– Есть только один способ проверить. – Шантарский взял Хамиллу за руку. Она ее не отняла. – Поехали в Скарду. На два дня. Или три. Ну, пожалуйста.
– Прямо маленький мальчик, – засмеялась женщина и передразнила. – Мама, пожалуйста, дай мне конфету. Две. А лучше три.
– Можешь сколько угодно смеяться.
– Кто ездит в Скарду зимой? Мы околеем от холода.
Это курортное местечко находилось высоко в горах, на севере Пакистана. Туда горожане обычно наведывались летом, спасаясь от жары. Кроме того, Скарду облюбовали альпинисты. Оттуда можно было добраться до высочайших горных вершин-восьмитысячников.
– Люди там живут и в это время года. Главное, нас там никто не найдет. Никому и в голову не придет искать нас там.
– Я бы предпочла, чтобы нас вообще не искали, – сказала Хамилла. – Но нет… – Она покачала головой. – Лучше выкинуть из головы глупые мысли. – Глубоко вздохнула и добавила внятно и четко. – Этого не может быть, потому что не может быть никогда.