- В силу возможности я с милицией всегда откровенный, - оживился Стрельников, какую-то секунду еще поколебался и заявил: - Там еще, слышь-ка, такая оказия произошла: не хватило у меня в тот раз газет. Вот только не припомню, "Сельской жизни" или каких других. Или спер кто, или обронил где…
- А как вы почту в село доставляли? На каком транспорте?
- Корреспонденцию-то? Всегда на лошадке. Ходочек у меня был легонький, с плетеной кошевочкой… Помню, тогда в райцентре все газеты получил, а в Ярское приехал - не хватает. Куда делись, до сих пор ума не приложу.
- Попутчиков никаких не подвозили?
- Дак ведь, слышь-ка, всякое бывало. Одному невесело ехать, а когда с попутчиком - не заметишь, как от райцентра до дому отмахаешь… Брал иной раз попутчиков, чего таить. А вот в тот раз, как сейчас помню, один ехал. День был дождливый, в такую погоду пешим не отправляются в путь, все норовят от дождичка в машинах укрыться. - Егор Кузьмич смущенно опустил глаза, помолчал. - И еще одна оказия в тот раз случилась: вместе с газетами пропала телеграмма Марине Зорькиной от ее жениха. Я про это уже рассказывал молодому милицейскому офицеру, который с колодцем разбирался.
- Может, в узле связи оставили или дорогой обронили? - высказал предположение подполковник.
Егор Кузьмич пожал плечами:
- С узла связи, хорошо помню, все забрал, а вот обронить дорогой… Так ехал-то тихонько. Разве, когда с машиной разъезжался, ходочек мой в кювет сполз, чуть не опрокинулся… Было такое. Всего две машины мне встретились. Со второй хорошо разъехались, а вот с первой в узком месте встреча произошла, пришлось сворачивать с пути, - старик помолчал. - Встретилась она мне, слышь-ка, аккурат возле древних курганов, где в довоенную пору раскопки производились. Вот об тех раскопках могу очень даже многое сказать…
- Древности - штука интересная, но в первую очередь нам надо со своими раскопками разобраться, - остановил подполковник.
- Дак оно, конечно, - быстро согласился Егор Кузьмич. - С культстановским колодцем, слышь-ка, вон какая антересная история происходит…
Уехал Гладышев из Ярского поздно ночью. Маркел Маркелович Чернышев убеждал его остаться, потаскать из Потеряева озера на утренней зорьке окуней, но он отказался. Не терпелось пораньше на следующий день увидеть вернувшихся из Новосибирска Бирюкова и Голубева. Нужно было ставить окончательную точку в этом запутанном деле большой давности.
22. Боря Медников вернулся
Двери кабинета почти не закрывались. Сотрудники райотдела, будто сговорившись, один за другим забегали к Антону Бирюкову. Кто хлопал по плечу, кто жал руки, кто просто поздравлял, но всем обязательно хотелось узнать подробности, как они со Славой Голубевым отыскали почти неизвестного человека в таком большом городе. Поначалу Антон недоумевал, откуда так быстро разнеслась по отделу весть об их успехе, и, только перехватив в коридоре ныряющего из кабинета в кабинет Голубева, понял, что это его рук дело.
- Ну, Славка, организую тебе вызов на ковер к подполковнику за преждевременное разглашение! - пригрозил Бирюков, но Голубев только разулыбался:
- Пусть знают, что такое коллектив, - он поднял над головой кулак. - Коллектив - это прежде всего сила! - и зачастил: - Кстати, подполковник уже пригласил нас. Боря Медников вернулся из Москвы, фотографии восстановленного портрета привез. Вот-вот должен появиться в райотделе. Да вот он! Собственной персоной выплывает. Ух ты! Важный какой…
Антон оглянулся. По коридору вразвалочку, чуть выпятив несколько полноватый живот, шел Борис Медников. В новом светлом костюме, привычно держа в руке дорогую папку, он походил на преуспевающего кандидата наук.
- Тебя не узнать, Боря! - воскликнул Бирюков.
- Только вчера из столицы… - Медников многозначительно кашлянул, достал из кармана красивую пачку импортных сигарет и как ни в чем не бывало предложил: - Кури.
Антон всплеснул руками:
- Первый раз вижу с собственным куревом.
- Иногда приходится менять привычки, - философским тоном начал Медников и расхохотался: - Был в таком обществе, где курильщики не имеют слабости стрелять. Каждый курит свои, а большинство вообще не подвержено этой дурной привычке.
Привезенные Медниковым фотографии с восстановленного по черепу лица поразили даже подполковника. Сходство их с лицом Георгия Зорькина на фото, взятом у Гаврилова, не вызывало сомнения.
И еще интересное привез Медников. В лаборатории, перед восстановлением портрета, череп был всесторонне исследован. В первую очередь при этом эксперты установили, что удар по черепу произведен сзади тяжелым металлическим предметом. Присутствие металлических соединений в месте пролома подтвердил спектрографический анализ, а рентгенографическое исследование вокруг повреждения не обнаружило реактивных изменений.
- Что это значит, Боря? - спросил Антон.
- Это так называемое "свежее" ранение без каких бы то ни было следов заживления, - ответил Медников. - От него наступила моментальная смерть.
Гладышев, Бирюков и Голубев продолжали рассматривать снимки восстановленного портрета, сравнивая их с фотографией "живого" Зорькина. "Живой" Зорькин, словно радуясь слепящему солнцу, щурил глаза и весело улыбался. Прядь волнистых волос наискосок прикрыла его лоб, да так навсегда и застыла. На восстановленном портрете Зорькин был без волос, будто его остригли. Холодное гипсово-скульптурное лицо замерло с выражением какого-то недоумения, растерянности.
Голубев взял одну из фотографий, посмотрел на Бирюкова и сказал:
- В чертах лица у тебя есть что-то общее с Зорькиным. Ты не заметил этого?
Антон промолчал. Вспомнил, что об этом же говорил Иннокентий Гаврилов, когда подполковник попросил его охарактеризовать внешность Зорькина. Медников тоже взял снимок, порассматривал его и тихо проговорил:
- Если быть откровенным, раньше не особо верил, что при восстановлении лица по черепу можно добиться такой точности, а оказывается, факт - не реклама, а?..
- Помнится, когда первый раз мы ехали с Чернышевым в Ярское, ты говорил, что после Герасимова восстановлением портрета у нас в совершенстве никто не владеет, - повернувшись к нему, заметил Бирюков.
- Не учел, что у выдающихся людей всегда остаются способные ученики.
- Скажи, Боря, как тебе удалось уговорить ребят заняться восстановлением портрета? - спросил подполковник. - Насколько мне известно, работы у них хватает. Причем работы серьезной, научной.
Медников улыбнулся:
- Главное, Николай Сергеевич, в любом деле - заинтересовать людей. Я же всех их там увлек нашим делом. Работали, что называется, не за страх, а за совесть, не считаясь со временем.
Подполковник неторопливо закурил, подвинул "Казбек" Медникову. Борис покачал головой, достал свою красивую пачку импортных сигарет и демонстративно положил ее рядом с "Казбеком". Гладышев усмехнулся, поднял на Антона глаза:
- Давай, Бирюков, докладывай.
Антон открыл папку с материалами дознания.
23. Дождливой ночью
Тот сентябрьский вечер был с дождливыми ранними сумерками. Холодный ветер рвал с деревьев пожухлые выцветшие листья, стегал по смотровому стеклу кабины, сдувая с него дождевую воду.
Стараясь пораньше выгрузить зерно, Бухарев жал на всю железку. Навстречу попадались редкие пустые машины. Проехал на понурой кляче, запряженной в полуразвалившийся ходок, почтальон из Ярского. Усилившийся дождь совсем замутил видимость, пришлось включить фары. Неожиданно в свете фар что-то забелело. Бухарев затормозил, нехотя вылез из кабины. Посреди дороги валялась толстая пачка газет, еще не успевших размокнуть. "Почтальон потерял, догадался Бухарев. - Надо подобрать, пригодятся…" Бросил газеты в кабину, из них выпала телеграмма. Какой-то Георгий сообщал, что приедет вечером. "Приедешь…" - мрачно подумал Бухарев, скомкал телеграмму и швырнул ее в придорожный кювет.
Сдав на элеватор зерно, Бухарев по привычке завернул к железнодорожному вокзалу. Приезжавшие в райцентр с последней электричкой часто искали попутные машины, чтобы добраться до своих сел. И расплачивались они щедрее - не ночевать же на вокзале. До прибытия поезда оставалось больше часа. Чтобы убить время, зашел в вокзальный буфет. Купив два пирожка, вернулся в машину. Достал из-под сиденья початую бутылку водки и граненый стакан. Выпив, пожевал засохший пирожок. Искурил папиросу и допил остатки. В запасе еще осталась бутылка.
Дождь зарядил не на шутку, а время после второго стакана будто промелькнуло. Среди высыпавших на перрон из электрички пассажиров Бухарев сразу приметил моряка с коричневым чемоданом. Наметанным глазом определил: этот за ценой не постоит. Открыв дверцу, высунулся из кабины и спросил:
- Куда, служба?
- До Ярского.
- Червонец, - в шутку загнул Бухарев.
- Держи, - как ни в чем не бывало согласился моряк и подал красненькую.
"Вот это денежный мужик!" - удивился Бухарев - таких щедрых "клиентов" ему еще не попадалось.
- Чемодан в кузов клади, под брезент, а сам в кабину залазь.
Дорогой разговорились. Моряк оказался общительным, за словом в карман не лез. Сам Бухарев говорил немного, больше слушал. От водки шумело в голове, захотелось курить. Пошарил по карманам - пусто. Спросил моряка:
- Папироски не найдется?
Моряк достал портсигар. При свете спички матово блеснуло серебро и словно обожгло Бухарева.
- Поди, с сотнягу стоит? - кивнув на портсигар, хрипловато спросил он.
- Подороже, - без хвастовства ответил моряк.
- Хорошо на службе платили?
- Последние два года на сверхсрочной был, неплохо получал.
- В Ярское к кому едешь?
- Девушка там у меня, невеста.
- Сберкнижку, поди, ей везешь, - закинул удочку Бухарев. - Бабы, они деньги пуще всего любят.
Моряк засмеялся:
- Я, друг, все свое вожу с собой. И еду не к бабе, а к девушке.
Бухарев по-своему понял ответ: "Моряки на деньги свысока смотрят, привыкли их лопатой грести. Они не жмоты, чтобы из-за десятки в сберкассах очередя выстаивать". Возбужденное алкоголем воображение нарисовало коричневый чемодан, забитый плотными пачками десятирублевок. "Сверхсрочная морская служба - не исправительно-трудовая колония, - продолжал размышлять про себя Бухарев. - В месяц по сотняшке, и то за два года вон сколько набегает. С такими деньгами можно душу отвести. К невесте, видишь ли, едет… Не к бабе, а к девушке. Девушкам тоже деньжонок только подбрасывай…" Мысли вдруг перескочили на Сахалин: "А с чем я уезжал после отбытия срока?.. Только на проезд до Новосибирска и хватило. Еще этот Граф пять лет соки тянул. И мужик вроде шкилетный, а вот взял за горло. Зря не тюкнул его по темечку. Подворачивался случай. Никто бы не докопался. А и докопались, за такого гада больше пятака не наварили б. Одной тварью на земле меньше стало - только и всего. Поджилки тогда затряслись… От своей трусости и будешь всю жизнь в нищете маяться, крутить до загибу шоферскую баранку. И путней бабы никогда не заимеешь, схлеснешься с какой-нибудь Сонькой-подзаборницей… А ведь коричневый чемодан в кузове… Вот Граф мужик цепкий, он уж этот чемоданчик не упустил бы… Что потом?.. Страна большая… К югу куда-нибудь…"
Лоб стал горячим, а пальцы рук и под лопатками защипало азартным ознобом. Тепло, жарко стало Бухареву.
- На Урал, говоришь, ехал, а сюда свернул… - прохрипел он. - Тебя ж родственники потеряют.
- Некому терять, детдомовский.
- Один на всем свете?
- Один.
- Как жить-то думаешь? Скучно одному, я вот тоже один как перст. Знаю…
- Зачем одному оставаться? Женюсь, заведу хозяйство, детишек. Люблю я их, мелочь пузатую.
- Машину купишь? - снова забросил удочку Бухарев.
- Была бы светлая голова да крепкие руки, за машиной дело не станет. Водить умею, еще до службы этому ремеслу обучился. Когда-то профессионально шоферил, как ты вот сейчас.
"А коричневый чемодан в кузове, под брезентом… На юге, поди, теперь теплынь, как летом… Прописка? Граф говорил: "В Одессе, как в Греции, за гроши можно все". Нет, в Одессу нельзя - Граф, освободившись, туда вернется. Опять соки тянуть начнет. Да разве на Одессе свет клином сошелся? Мало ли в стране теплых городов. Там тоже - только деньги подавай…"
Бухарев пытался сосредоточиться, разглядеть дорогу. Но, кроме серой мути, мельтешащей в свете фар, ничего не видел. Неожиданно машину резко занесло в сторону, и она юзом сползла в придорожный кювет.
- Не видел, что ли, поворота? - с упреком спросил моряк.
- Поворота… Глаза от усталости - как ворота, - пробормотал Бухарев, достал бутылку водки, из горлышка отпил половину и протянул остатки моряку: - Пей, служба!
Моряк брезгливо взял бутылку и швырнул ее в ночную темноту.
- Ты что?! - Бухарев схватил пассажира за грудки.
Тот, как тисками, сдавил кисти рук Бухарева, будто ребенка, легко оттолкнул его от себя. Сказал спокойно, с усмешкой:
- Тихо, браток, тихо.
- Ты что?.. - хрипло повторил Бухарев. - Чужого добра не жалеешь?
- Лишняя она тебе. И без того плотно наелся, дороги уже не видишь.
- Это я?.. Я не вижу?! Выметайся, гад, из кабины!
Моряк словно не слышал угрозы.
- Ну-ка, пусти за руль, - требовательно сказал он.
Бухарев впадал в истерику только тогда, когда видел, что его боятся. Спокойная людская уверенность всегда сбивала с него спесь. В моряке Бухареву почудилась та сила, которая в годы заключения заставляла лебезить перед одесситом Булочкиным.
- У-у-у… - стиснув зубы, промычал Бухарев и неуклюже полез от руля, уступая моряку место.
Моряк зачем-то снял бескозырку, включил зажигание, нажал на стартер. ЗИЛ фыркнул и устало задрожал на холостых оборотах. Скрежетнула в коробке передач включенная скорость, машина качнулась. Опять скрежет, опять качок, еще скрежет - еще качок… Еще, и еще, еще… и машина, словно нехотя, медленно выползла из кювета на дорогу.
"Кумекает, гад"… - с ожесточенной ненавистью подумал Бухарев. В это время мотор "чихнул" и заглох. Моряк пожужжал стартером - двигатель не схватывал. Еще пожужжал - молчок. Тогда моряк решительно вылез из кабины, откинул капот и стал ощупывать электропроводку. Бухарев знал капризы своего ЗИЛа. Он, тяжело нагнувшись, поднял из-под ног пусковую рукоятку, безразлично-тупо посмотрел на нее, решая, сказать или не сказать моряку? И вдруг перед глазами, словно наяву, открылся коричневый чемодан, забитый плотными пачками десятирублевок, перетянутых стандартными банковскими упаковками. Упаковки на пачках начали лопаться, и десятки, как багровые осенние листья, усыпали кузов машины…
Тяжело дыша, Бухарев вылез из кабины. Покачнувшись, зашел за спину моряка, глухо прохрипел:
- Техника…
Моряк даже не оглянулся. Бухарев смутно угадал в темноте его серый затылок, замахнулся и ударил изо всей силы пусковой рукояткой по серому пятну.
Тупо соображая, обшарил карманы моряка, огляделся - на поле, рядом с дорогой, виднелись копны еще не заскирдованной соломы. Взвалил труп на плечо и, качаясь на заплетающихся непослушных ногах, понес от дороги. Спрятав убитого под одной из копен, вернулся к машине, вручную завел двигатель и на всей скорости погнал ЗИЛ по скользкой, раскисшей от дождя дороге.
Надсадно выл двигатель, свет от фар испуганно метался в мутном месиве воды и грязи. От напряжения пересохло во рту, невыносимо захотелось пить. На одном из поворотов фары вырвали из темноты домик культстана. Около него возвышались самоходные комбайны, а чуть поодаль стоял самосвал. Бухарев вспомнил, что у культстана есть колодец - заправлял однажды здесь водой машину. Свернув с дороги, затормозил. Тяжело вылез из кабины, шатаясь, подошел к колодцу и зачерпнул полную бадью. Вода пахла затхлостью, но Бухарев пил ее жадными крупными глотками, как загнанная лошадь. Напившись, оглянулся. По спине пробежали мурашки - показалось, в кабине самосвала кто-то шевельнулся. Медленно, как будто готовясь к прыжку, подошел к самосвалу, осторожно открыл кабину и облегченно вздохнул. Там прятался от дождя здоровенный кульстановский кот. На глаза попался разводной ключ. Словно мстя за испуг, Бухарев схватил ключ и ударил кота по голове. Выждав несколько секунд, поднял кота за шерсть, бросил в бадью, из которой только что пил, и столкнул ее в колодец. Посмотрел на ключ, сунул его под сиденье в своей машине, забрался в кабину и включил скорость.
Было за полночь. На культстане словно все вымерло.
…В коричневом чемодане никаких десятирублевок не оказалось. Женские туфли-лакировки, голубая косынка с якорьками да простое матросское белье - вот и все его содержимое. Не было десяток и среди денег, взятых из карманов моряка. Всего-то их набралось мелкой купюрой около пятидесяти рублей. Единственной ценностью был серебряный портсигар с дарственной надписью. Вспомнились слова Графа, сказанные как-то в колонии после воскресного чифира: "Гриня, твоя судьба написана крупными буквами на твоем выразительном дегенеративном лице. Ты или пожизненно будешь таскать параши, или от Российской Федерации получишь именную пулю за убийство ни в чем не повинного порядочного человека. Почему? Потому, Гриня, что из-за примитивного устройства твоего мыслительного аппарата ты наверняка рано или поздно прикончишь человека за малюсенькую копейку, которой тебе не будет хватать, чтобы купить билет в трамвае. Я редко ошибаюсь, Гриня".
Предсказание Графа сбывалось. "Из-за несчастных пятидесяти рублей, портсигара и копеечного тряпья пойти на "мокрое" дело, за которое маячит ой-ой-ой… Ну откуда, в самом деле, у моряка могли появиться большие деньги? Да если б они и были, разве повез бы он их в чемодане, разве бросил бы так легко чемодан в кузов, под брезент…" - мрачно размышлял Бухарев. Он знал: солому скоро начнут убирать с поля, труп сразу найдут, и тогда неизвестно, что будет.
Спрятать концы помог случай. Заехав однажды на культстан заправлять водой машину, услышал, как бригадир говорил здоровому молчаливому парню: "Вить, завтра сгоняй-ка на самосвале к строящейся школе, попроси, чтобы экскаватором нагрузили земли, да засыпь-ка колодец. Боюсь, ненароком в темноте кто-нибудь свалится в него, как тот кот". С трудом дождался Бухарев темноты. Среди ночи привез труп и сбросил в колодец.
Постепенно страх проходил. Колодец засыпали. Моряка никто не искал, словно его никогда и не существовало. Бухарев осмелел. Вроде бы по пьянке сбыл тому парню, который засыпал колодец, туфли и косынку. Сделал это как будто в благодарность за то, что тот помог вытащить из грязи ЗИЛ, а на самом деле прикинул: "Колодец он засыпал, пусть и вещички у него будут…" Распродал в райцентре на базаре матросское белье - вот тогда и попала к Проне Тодыреву "безразмерная" тельняшка. Утопил в Потеряевом озере так обманувший его коричневый чемодан, опять же на всякий случай сунув туда вместе с кирпичами разводной ключ, взятый в ту дождливую ночь из кабины самосвала. Только портсигар оставил себе - уж очень хотелось иметь хоть одну дорогую вещицу, чтобы при случае похвастать ею перед женщинами. Но и портсигар в конце концов пришлось отдать Жарикову.