Глава 8
Заклубившиеся с вечера облака ночью расплескались по березовским и серебровским полям хотя и недолгим, но плотным дождем. Видимо, не зря вчера у старика Хлудневского "постреливал" крестец. На рассвете ливень утих так же внезапно, как и начался.
В воскресное утро Антон Бирюков встал ни свет, ни заря, вместе с отцом, для которого в страдные дни выходных не существовало. Антону спешить было некуда, но ему не давали покоя мысли о странном поведении Федора Степановича Половникова. То, что Федор Степанович битый час промолчал у Инюшкина, объяснялось просто. В присутствии Торчкова заводить разговор мог только тот, кто не знает о безграничной фантазии Кумбрыка. Но какая серьезность привела Половникова в позднее время к Инюшкину? Почему старик при встрече не отозвался на отклик? По-стариковски не услышал, как его окликнули, или не захотел вступать в разговор?..
За завтраком Игнат Матвеевич поругал "вредительницу" природу - на сырое поле комбайн не запустишь, жди теперь пока колос обсохнет от влаги; обжигаясь выпил бокал крепкого чая и, надвинув на голову "походную" кепку, отправился в контору. Антон, тоже позавтракав, хотел было позвонить в Серебровку Кротову, чтобы договориться с Половниковым о встрече, однако Кротов позвонил Антону сам. Оказывается, участковый уже спозаранку прикатил на мотоцикле из Серебровки и ждал Бирюкова в своем служебном кабинете.
Несмотря на ранний час, в коридоре колхозной конторы было многолюдно. Как бы ни складывалась работа, на утренней разнарядке всегда выявляется что-то непредвиденное и позарез необходимое. Толклись люди в конторском коридоре перед началом рабочего дня. Спорили о делах, шутили, незлобиво подначивали друг друга, дымили табаком. И каждый норовил проскользнуть в кабинет к председателю раньше другого. Всем требовалось что-то у него выяснить, всем - срочно! Так было раньше, так и теперь по сложившейся традиции продолжалось.
Поздоровавшись с приветливо заулыбавшимися земляками, Антон Бирюков отворил дверь кротовского кабинета. Участковый, сидя за столом, разъединял цепочку из канцелярских скрепок, укладывая их по одной в стоящую перед ним стеклянную пепельницу. При входе Бирюкова он смутился и торопливо предложил Антону сесть.
- Ну, какие сегодня новости, Михаил Федорович? - привычно спросил Антон, усаживаясь на стул против участкового.
- Относительные… - Кротов замялся… - Половников вчера появился дома очень поздно. Без согласования с вами я не стал с ним беседовать. Но с Лукьяном Хлудневским, после ужина, мы проговорили весь вечер.
- Что интересного дед Лукьян еще вспомнил?
- Память у старика отменная. Например, он говорит, что перед поездкой в Томск Степан Половников брал у него, то есть у Лукьяна, ружье и десять заряженных патронов, а после похорон отца Федя вернул Лукьяну с ружьем только девять…
"Неужели Торчков не выдумал?" - мелькнуло у Бирюкова и он уточнил:
- Значит, Половников в кого-то стрелял?
- Вероятно, так.
- В кого?
- Лукьян предполагает, что они отбивались от волков.
- Всего одним патроном?
Кротов задумался:
- При нападении волчьей стаи одного выстрела маловато, чтобы отбиться. Для одиночного волка, если не промазать, - достаточно.
- В то время, говорят, волки бродили стаями.
- Я и сам это знаю. Бывало, когда отправлялись мужики в поле, скажем, на вывозку сена или за дровами, непременно брали с собой ружья и полные патронташи к ним.
- Что Половников сказал Хлудневскому насчет выстреленного патрона, когда возвращал ружье?
- Федя с молодых лет красноречием не отличался. Дословно Лукьян не помнит, какую причину высказал тогда Федор, но предположительно, что-то вроде того, мол, "один патрон мы с папашкой израсходовали".
- Это не то ружье, которое Хлудневский продал Сергею Тропынину?
- Оно самое. Двуствольная тулка шестнадцатого калибра. В молодости Лукьян был заядлым охотником.
- Михаил Федорович… - Бирюков помолчал. - Не мог ли Федя Половников застрелить отца по… неосторожности?
Кротов пожал плечами:
- Как говорится, раз в год ружье само стреляет. Допускаю даже такое, что Степан сам от неосторожного обращения мог застрелиться. Потянул, скажем, заряженное ружье за ствол из саней, а оно бабахнуло. Такой случай в нашем селе имел место. Троша Головизнев чуть не отстрелил себе руку.
- Вот что, Михаил Федорович… - Бирюков побарабанил пальцами по столу. - Поедем мы сейчас, не откладывая, к Федору Степановичу в Серебровку. Как думаете, расскажет Половников нам что-нибудь?
Участковый чуть подумал:
- На обстоятельный разговор с ним трудно рассчитывать - очень замкнутый человек. Однако солгать никогда не солжет. По религиозной заповеди ложь считается большим грехом. Поэтому у Феди каждое слово - на вес золота.
- Это уже хорошо, - сказал Антон и поднялся.
После ночного дождя солнечное утро выдалось ослепительно чистым и по-осеннему грустноватым. Кротов осторожно вел мотоцикл по травянистой обочине проселочной дороги, раскисшей от грязи. Тянувшиеся вдоль проселка желтые березы роняли на мокрую траву крупные пятаки осыпающихся листьев. Неторопливо миновали Ерошкину плотину и проехали мимо разрытого захоронения. Покачиваясь в коляске, Бирюков мысленно "проигрывал" план предстоящего разговора с Половниковым.
Езда от Березовки до Серебровки даже на малой скорости заняла не больше пятнадцати минут. Кротов хотел сразу подъехать к Половникову, но Антон предложил ему оставить мотоцикл у своего дома, чтобы не привлекать к усадьбе Федора Степановича внимание чрезмерно любопытных селян, способных, вроде Торчкова, на разные кривотолки.
Когда Бирюков с Кротовым вошли в ограду половниковского дома, Федор Степанович возле небольшого верстачка у крыльца насаживал на гладко выструганный новый черенок трехрожковые вилы. Антон давно не видел Половникова и невольно про себя отметил, как сильно тот постарел за последние годы. Возрастом, насколько знал Бирюков, Половников был чуть постарше Кротова, но выглядел он значительно старее деда Лукьяна Хлудневского. Некогда огненно-рыжие волосы, прикрытые до ушей картузом, на висках и затылке стали сивыми, а исконопаченное коричневыми крапинками круглое лицо вдоль и поперек исполосовали несметные морщины. Основательно поседели и обвислые, на белорусский манер, усы. Пожалуй, только почерневшие от кузнечной работы руки, с большими узловатыми в суставах пальцами, да неизменный залоснившийся кожаный картуз на голове остались прежними, будто время совершенно не коснулось их. Одет Половников был в застегнутую на все пуговицы клетчатую рубашку из плотной материи. Поверх рубахи - стеженая телогрейка без рукавов. Голенища больших сапог скрывались под широкими штанинами вылинявших парусиновых брюк. В ответ на приветствие Кротова старик односложно буркнул "Добрыдень" и, не обращая внимания на посетителей, сосредоточенно стал забивать в вилы крепежный гвоздь.
- Сенцом, Федя, надумал заняться? - дипломатично осведомился Кротов.
- Не, картоху пора копать, - опять пробурчал Половников.
- А мы вот с начальником районного угрозыска Товарищем Бирюковым хотим с тобой побеседовать. Как ты на этот счет смотришь?..
- Коль пришли - беседуйте. В огород соваться пока рано - ботва у картохи мокрая, - более многословно ответил старик.
- Знаешь, Федя, что нас интересует?.. - снова закинул удочку Кротов.
- Скажете - буду знать.
Бирюков решил взять инициативу разговора в свои руки:
- Мы вчера, Федор Степанович, хотели с вами повидаться, но вас не оказалось дома.
- Мне Шура Сластникова говорила, что вы показывали ей бумагу на мой арест.
- Что-о-о?! - удивился участковый. - Опомнись, Федя! Иль Шуру не знаешь? У нее, как говорится, язык без костей. Она тебе наплетет лаптей про арестантов.
Половников промолчал.
- Нет, Федор Степанович, никто вас арестовывать не собирается, - снова заговорил Антон. - Приходили мы, чтобы поговорить о первом председателе Березовского колхоза. Знали вы Жаркова?..
Выражение лица Половникова ничуть не изменилось. Все с тем же замкнуто-мрачным видом он буркнул:
- Ничого я об нем не ведаю.
- Как так, Федя? - вновь вклинился Кротов. - По имеющимся у нас сведениям, Афанасий Кириллович водил постоянную дружбу с твоим отцом.
- Дак, это с отцом. Не со мной.
- Но ты ведь много раз видел Жаркова.
- Я тады совсем мальцом был.
- А кто молотобойцем в кузнице работал?
- Ну, дак и что из того?
- А то, что "малец" в ту пору ты уже был не малый.
- Ну, дак и что из того?
- Федор Степанович, - настойчиво сказал Антон. - Мы ведь ни в чем вас не обвиняем, не подозреваем. Собственно, и преступления-то никакого нет. Нам надо выяснить некоторые обстоятельства таинственного исчезновения Жаркова. Помните, как он последний раз, перед исчезновением, приезжал к вашему отцу?
Половников будто не услышал вопроса.
- Федя, не бери грех на душу, - с самым серьезным видом проговорил Кротов. - На том свете тебе это не простится.
Конопатое лицо Половникова густо покраснело, а обвислые и без того усы совсем поникли. Старик растерянно посмотрел на участкового и, сложив в щепотку огрубелые, с толстыми бугристыми ногтями, пальцы, торопливо перекрестился:
- Истинный Бог, Михаил Федорыч, в смерти Жаркова моего греха нет.
- Ну, а в чем дело? Почему каждое слово из тебя надо вытягивать клещами?
- Дак, я уже молвил, что ничего особенного не ведаю, - с прежним упрямством повторил Половников, однако теперь в его голосе вроде бы просквозила неуверенность.
- Нам что-то особенное и не нужно, - стараясь приободрить старика, сказал Бирюков.
- А чого вам надо?
- Почему Жарков в последний приезд оставил у вас костыли? - почти наугад спросил Антон.
- Они моему папашке принадлежали.
- Но ведь Жарков на них ходил?..
- Ну.
- Почему же оставил?
- Дак, мы с папашкой железную протезу на шарнирах ему сделали, - после длительного молчания хмуро проговорил Половников.
"Вот оно что!" - промелькнуло у Антона, но он очень сдержанно уточнил:
- Значит, Жарков уехал от вас на протезе?
Половников молча кивнул. Кротов переглянулся с Бирюковым. Заручившись молчаливой поддержкой Антона, участковый ободряюще заговорил:
- Вот видишь, Федя, какими ценными сведениями ты располагаешь! Давай присядем, пока ботва в огороде подсохнет. Поговорим откровенно. Тебе известно, какую беду разрыли позавчера мелиораторы у Ерошкиной плотины?..
- Краем уха слыхал от Шуры Сластниковой.
- Шура - трескотливая сорока, - Кротов опять вопросительно глянул на Бирюкова. - Тебе вот сейчас сам начальник районного угрозыска кое-что расскажет…
Половников, словно раздумывая, прислонил к верстаку насаженные на новый черенок вилы. Лежавшим у крыльца голиком смахнул пыль со скамейки возле стены дома и вроде как с неохотой предложил:
- Садитесь, незванные гости. Разговор, можа, долгий получится.
Бирюков и Кротов сели на скамейку. Сам Половников уселся на принесенную от сеновала чурку и выжидательно замер, постукивая друг о дружку бугристыми ногтями скрюченных пальцев рук. Когда Антон рассказал ему о разрытом захоронении, проговорил:
- В позапрошлый вечер Шура Сластникова в бригадной конторе мыла пол и подслухала, как возвернувшиеся от плотины бригадир Гвоздарев с Лукьяном Худневским меж собой обсуждали, кто бы мог там оказаться зарытым…
- И к какому выводу они пришли? - спросил Антон.
- Кто их знает…
- А вы что об этом думаете?
- Дак, понятно, что… Если с протезой, акромя Жаркова, некому из местных мужчин в той могиле быть. Вчерась к ночи хотел Арсентию Инюшкину об своем мнении сказать, дак у Арсентия Иван Торчков находился. При Иване скажи - разом небылицу сочинит…
Мало-помалу разговор завязался. Осторожными уточняющими вопросами Бирюкову удалось выяснить суть дела. По словам Федора Степановича, Жарков очень уважительно относился к его отцу. Ценил кузнеца за мастеровые руки. Степан Половников тоже уважал председателя и, видя, как тому нелегко постоянно передвигаться на костылях, надумал сделать ему протез. Чтобы не опростоволоситься перед односельчанами в случае неудачи, задумку свою кузнец держал в тайне. Знали об этом, кроме самого кузнеца, лишь помогавший ему сын Федя да Жарков. Сложность изготовления протеза заключалась в том, что в культе, оставшейся ниже колена, заросли осколки от гранаты. Надо было придумать такую форму крепления к ноге, чтобы ни малейшего нажима на культю не было. И Степан Половников после многих примерок все-таки изготовил удобную конструкцию. Федя своими глазами видел, с каким облегчением, хотя и сильно прихрамывая, расхаживал по избе Жарков на протезе. В большой радости он даже оставил у Половниковых костыли.
Искать Жаркова начали на четвертый или пятый день после того, как он уехал из Серебровки. Вначале предполагали, что председатель отправился по делам в райцентр либо в Новосибирск. Когда выяснилось, что ни в райцентре, ни в Новосибирске его не было, подняли переполох.
- И тут мамаша, царство ей небесное, - Федор Степанович привычно перекрестился, - приказала мне изрубить оставленные Жарковым костыли.
- Зачем? - спросил Антон.
- С перепугу.
- А вообще, как она к Жаркову относилась?
- Дак, вроде бы, неплохо… - Половников замялся. - Жарков хотя и коммунистом был, но церковь в Березовке сохранил. За это все верующие были ему благодарны.
Стараясь не торопить Федора Степановича, Бирюков постепенно перевел разговор к утопленнику, обнаруженному у Ерошкиной плотины через год после исчезновения Жаркова, и почти неожиданно узнал обстоятельства обнаружения, можно сказать, из первых уст. Оказывается, осенью в тридцать втором году у плотины сильно понизился уровень воды. Чтобы сберечь ее остатки и еще поднакопить для зимней работы крупорушки, решили наглухо перекрыть деревянный щит-запор. Стали его опускать, а щит до конца не опускается. На помощь позвали кузнеца Половникова, чтобы поглядеть: не повреждены ли навесные петли затвора? Сам кузнец остался на плотине, а сына послал вниз. Раздевшись донага, Федя забрел по пояс в воду перед затвором, пытаясь оглядеть нижние петли, и нечаянно наступил на что-то мягкое…
Федор Степанович опять перекрестился:
- Глянул себе под ноги и чуть не обмер. Это ж я на мертвеца наткнулся. Течением его, упокойника, аж под самый затвор затянуло. Помню, закричал не своим голосом. Испужался. Папашка сверху ко мне прямо в одеже бухнулся. Новый предколхоза Лукьян Хлудневский, находившийся на крупорушке, ошалело в воду залез. Когда разглядели, что там находится, сразу погнали верхового нарочного в районный центр за следователями. Ей-Богу, не вру…
- Кто из райцентра приехал? - спросил Бирюков.
- Дак, с перепугу я запомнил одного - Николая Тропынина. Серебровский парень служил в районном ГПУ или НКВД, не знаю, как правильно его служба называлась. Он вроде бы главным заводилой в следствии являлся. Лично сам вытащил из воды того упокойника с вальцовой шестерней на ногах.
- Чем эта шестерня была привязана к ногам?
- Кажись, веревкой. Чем еще?..
- Не ремнем?
Половников, хмуро задумавшись, провел ладонью по обвислым седым усам, словно снимая с них паутину:
- Кажись, нет.
- Федя, тебя никто не торопит, повспоминай хорошенько, - посоветовал участковый.
Старик опять задумался. Долго разглядывал ногти и наконец решительно повел головой:
- Нет, ремня не помню. Чего не видал, того не видал. Грех на себя брать не стану.
"Зачем же Хлудневский приплел моряцкий ремень Жаркова?" - мысленно задал себе вопрос Бирюков и поинтересовался у Федора Степановича внешностью утопленника. По словам Половникова, тот был "маленького росту, навроде раскулаченного Ильи Хоботишкина или его старшего сына Емельяна".
- А лицо как?.. - спросил Антон.
- От лица там ничого не осталось, - нахмуренно ответил старик. - Водяные жуки все поели. Один армяк да рваные сапожишки на костях сохранились. Мужчины меж собой обсуждали, будто не меньше года тот горемыка пролежал в воде и совсем расквасился…
Исподволь Антон Бирюков стал подводить разговор к выяснению причины смерти Степана Половникова. И здесь Федор Степанович на удивление разговорился. Казалось, старик избавляется от тяжелой душевной боли, которую много лет носил в себе, не имея возможности ни с кем поделиться ею. Он вроде бы рассказывал не сотрудникам милиции, а исповедовался перед священником.
…Степан Половников с сыном повезли для продажи в Томск три мешка пшеницы. Они действительно взяли у Лукьяна Хлудневского двуствольное курковое ружье и патроны, заряженные картечью, на тот случай, если дорогой нападут волки. Из Серебровки выехали ранним морозным утром, а к вечерним сумеркам уже добрались до Томска. Заночевали в Доме крестьянина на берегу Томи, недалеко от базара.
Утром следующего дня спозаранку поехали торговать. Базар находился тогда в центре города, у деревянного мосточка через Ушайку - занесенную снегом речушку с крутыми берегами, протекавшую по городу. И здесь случилась с Половниковыми беда - неведомо как, у них утащили с саней мешок с пшеницей. Торговавшие рядом крестьяне помогли поймать вора - здоровенного, в лохмотьях, мужика с пьяными глазами. Разом появился милиционер. Он повел схваченного с поличным оборванца в милицию и предложил Половниковым ехать следом. Милиция располагалась близко от базара, возле высокого кирпичного дома с облезлой крупной надписью на стене: "Шоколадно-паровая фабрика Некрасовой". Степан привязал подводу к коновязи, у которой стояло несколько оседланных лошадей, наказал сыну не отлучаться из саней и ушел с милиционером, как тот сказал, для составления протокола о краже.
Федя первый раз был в большом городе. Поэтому во все глаза рассматривал и высокие кирпичные дома, и широкие улицы со снующими по ним туда-сюда извозчиками, и нарядных городских людей. Насмотревшись на неведомое ранее зрелище, он из любопытства стал разглядывать на привязанных к коновязи лошадях красивые красноармейские седла. Внимание сразу привлек перебиравший передними ногами в белых, чуть не до колен, "чулках" вороной жеребец. Приглядевшись к нему, Федя от удивления раскрыл рот - жеребец, как две капли воды, походил на Аплодисмента, забранного в колхоз у Хоботишкиных и пропавшего в прошлом году вместе с председателем Жарковым. Чтобы проверить догадку, Федя позвал жеребца по кличке. Тот повел ушами, скосил жгуче-фиолетовый глаз и тихонько проржал - отозвался, значит.