Гиммлер
Гальдер
Глава 13
Иванова вызвали в Кремль. Звонок из ЦК раздался около полуночи, и время до утра прошло в бессоннице. Ворочался, переворачивал обжигающую лицо подушку. Изводила тревога: ожогом в памяти ныл предыдущий звонок из Москвы, глуховатый, надтреснутый от гнева голос генсека в трубке, язвительная, свинцовой тяжести фраза: "Сидеть на пороховой бочке, нюхать цветочки и не замечать горящего фитиля под задом - это преступное легкомыслие".
К утру он был почти уверен - зовут не миловать. Не за что. Стал готовить себя к самому худшему. Сельское хозяйство хромало на обе ноги, нефтедобыча и переработка работали на пределе, Исраилов не пойман, затаился в скалах тарантулом, жалит без промаха. Число дезертиров с фронтов и оборонных сооружений перевалило за шесть тысяч.
Холодная злая сила трухлявила, кислотой разъедала республику изнутри, огнем и кровью точила в ней потайные ходы.
Перед самым рассветом Иванов попытался привести мысли и чувства в порядок, просмотреть материалы - статистику по вопросам, о которых могла пойти речь. Вспомнил, что цель вызова ему не сообщили, налицо был только сам вызов - сухой, короткий, таящий грозную неизвестность.
Четыре часа полета провел в ревущей полудреме, изредка проваливаясь в сон. Вышел из самолета разбитый, с головной болью. В аэропорту ждала машина. Через полтора часа он был в Кремле, в приемной.
Сталин неторопливо вышел навстречу, попыхивая неизменной трубкой, подал руку. И Иванов, чувствуя, как спекается все внутри, с напряженным вниманием ловил рублено-точные слова, которые плотно, без зазоров, ложились одно на другое.
- Нефтедобыча, нефтепереработка не поспевают за производством военной техники. Мы начали производить первоклассные наземные и воздушные машины. Их количество пополняют наши союзники. Пополнение прибывает капризное. Самолеты американцев, англичан плохо работают на нашем бензине. Надо признать - дрянь бензин. Нужно горючее Б-78 с высокооктановым числом 95. В этом случае потолок и скорость истребительной авиации повышаются на тридцать процентов. А значит, наконец можно бить летучего фашиста в хвост и в гриву, мастерства нашим летчикам не занимать.
Наркомнефть дает такого бензина шестнадцать тысяч тонн. Нам к лету понадобится восемнадцать тысяч. Что скажете об увеличении вашего производства втрое? - неожиданно повернулся к Иванову расхаживающий по кабинету Сталин.
- Я предварительно прикидывал наши возможности, советовался со специалистами, товарищ Сталин. - Иванов глотнул пересохшим горлом, с трудом удерживая в себе дрожь. - С учетом имеющихся резервов мы, вероятно, сможем поднять добычу… до десяти тысяч тонн.
- Мало! - резко отозвался Сталин. Желтоватые глаза его гневно потемнели. Выпустив клуб дыма, он отвернулся к окну. Повисла тяжелая пауза.
Он поймал себя на том, что все, касающееся Чечено-Ингушетии, видится теперь через призму письма Исраилова и, концентрируясь в памяти, немедленно воспаляет ее, провоцируя гнев. Все сильнее тревожил раздел из последней сводки разведуправления, касающийся Лейпцига: зачем вермахту такое количество карт Кавказа? Кавказская нефтедобыча становилась вопросом жизни и смерти для страны.
"Что делать с этим? Отдать Лаврентию? Кого взамен сейчас? Кто способен за два-три месяца по горло залезть в чеченское болото и не утонуть?… Новый будет барахтаться, чтобы удержаться на поверхности, а когда бензин давать? Байбаков… Чистый нефтяник, нет опыта партруководства. Оставить этого? Уже второй раз уговариваю: напрягись… Почему их всех надо уламывать, почему не понимают, что соскочить с нашего колеса нельзя, остановиться тоже нельзя? Можно только катить его вперед - любой ценой, любыми жертвами, только тогда уцелеем. Запускали это колесо вместе, подмазали последней кровью Романовых, тронулись весело, с надеждой, без скрипа. Думали, скоро под горку. А оказалось, вся дорога в гору, толкать надо каждому на пределе, иначе сдаст назад, раздавит в лепешку. И так - до самого конца.
Этот пока не научился свои и чужие жилы рвать, бережно себя тратит, хочет хорошим быть для всех. Дурачок, где живешь? Россия таких не любит, не помнит. Отдать Лаврентию… Или проверить последний раз на большом деле?"
Иванов всей кожей ощутил, как нахлынула и опахнула его ледяная угроза, струившаяся от сутуловатой спины, торчащих лопаток Верховного. Давя в себе тошнотворную слабость, чувствуя, что должен опередить решение, что вызревало в голове генсека, он заговорил, интуитивно, рефлексом самосохранения находя единственно нужные слова:
- Мы еще раз пересмотрим наши резервы, товарищ Сталин. Я уверен, что их достаточно для выполнения поставленной вами задачи. Республика выполнит ее.
Он не знал, не видел таких резервов. Но только бы не сейчас… Отдалить, оттянуть поворот головы, взгляд, в котором приговор.
- Задача не мной поставлена. Войной, - помедлив, наконец отозвался Сталин. И Иванов, начиная расслабляться, несколько раз судорожно, глубоко вздохнул. - Кстати, что конкретно сделано в республике, чтобы улучшить положение в сельском хозяйстве, оторвать горца от политбандитизма?
Слушая секретаря, перечислявшего меры, принятые областным комитетом: чистка кадрового сельхозаппарата, агитбригады, финансовая помощь беднейшим колхозам, активизация борьбы с бандитизмом, Сталин думал об исторических зигзагах окраинной политики центра. Кавказская ступня всегда зависела от московского сердца, а оно, в свою очередь, должно было ощущать устойчивую надежность ступни, дабы не быть колоссом на глиняных ногах. Но откуда, к чертовой матери, быть надежности, когда в ступне хронически вздувался дагестанско-чеченский гнойник, не давал шагнуть без ярой, стреляющей боли, мешал примериваться к ближневосточным запасникам?
Ермолов, Воронцов посылались державой хирургами на Кавказ: обезболить гнойник во имя целого, процветающего организма. Плохо старались хирурги, оставили болячку в наследство Сталину. Ермолов сказал про чеченцев: эту нацию нельзя перевоспитать, ее можно только уничтожить. Почему не уничтожил, если такой умник? Хорошо, допустим, уничтожим, вырежем из кавказской ступни. Ходить легче будет? Дыра останется, чем заполнить? Мясом русского Ивана? Приживется ли в дыре? Хотя Иван везде приживался, прирастет и к скалам.
Иванов закончил говорить. Сталин все еще ходил.
- Суеты много, - наконец отчужденно сказал он, - а результатов - пшик. Политбандитизм не ликвидирован, Исраилов на свободе, сельское хозяйство покалечено на обе ноги.
"Я утром думал точно так", - подавленно отметил про себя Иванов.
- И на это, учтите, мы не закроем глаза, даже сейчас, когда вам поручается переворот в нефтепереработке и добыче. Будьте готовы к тому, что Государственный Комитет Обороны может потребовать от вас к лету не пятнадцать, а восемнадцать тысяч тонн бензина - больше того, что дает сейчас весь Наркомнефть. Я не силен в технических вопросах. Могу посоветовать одно: прежде всего задействуйте организационный, человеческий фактор и материальные стимулы. Хамски много волокитят проектировщики. Уральцы взяли и вырезали это мертвое звено, все работы ведут без проектов и смет, лишь по финрасчетам. И потом, кончайте ваш цирлих-манирлих с рабочей силой! До хорошего не доведет. Война! - с силой, ожесточенно сказал Сталин.
И слово это в его устах, тысячекратно слышанное, гор-чайше осознанное за девять месяцев, вдруг полыхнуло и пронзило Иванова каким-то новым, беспощадным и грозным смыслом.
- Переводите рабочих на казарменное положение. Каждый из них должен рассматриваться теперь как боец на передовой, со всем вытекающим, в том числе и трибуналом. Вдобавок к этому посменная, немедленная оплата труда, премии за каждую добытую и переработанную сверх плана тонну нефти - тоже хорошо действует.
Все это будет отражено в постановлении Государственного Комитета Обороны. Но не ждите его, как милостей от природы. Советую начать думать над перестройкой сегодня же, в самолете. Желаю успеха.
Провожая взглядом напряженную спину первого секретаря, Сталин едва подавил в себе запоздало-острое желание: заменить! Но… кем?
"Почему Россия всегда выпирала полководцами, но проигрывала Европе гонку в хозяйстве, в организации его. Хозяин европейского калибра железную хватку имеет, нахальный расчет и тридцать три приема, как объегорить ближнего своего. Мы простодырые, бить и бить нас надо прямо в морду, пока не остервенимся и не поумнеем".
Иванов был уже у самой двери, когда сзади раздался жесткий голос Сталина:
- Я пожелал успеха. Но это не значит, что у вас остается право на провал. Успех должен быть обеспечен любыми жертвами. Вам понятно? В безвыходных случаях звоните мне.
Трое суток ушло у Иванова на изучение новейшей специфики нефтедобычи, взятой в Наркомнефти. Обложенный грудами справочников, брошюр, отчетов, докладных записок из буровых контор, срочно сделанных по его заданию, первый секретарь работал в сжигающем его нетерпении не выходя из кабинета. Пил крепчайший, лимоном заправленный чай. И лишь однажды, отпрянув от стола, потирая занемевшую шею, с удивлением обнаружил, что проспал, уронив голову на бумажную груду около трех часов.
Захлестывал, одолевал лихорадочный азарт по мере того, как прояснялась общая картина. Постепенно нащупывались технически узкие места и тромбы в добыче нефти, стопорившие работу.
В докладной записке инженера Черныша проскользнула мысль: слишком сложна схема переработки нефти, ее приходилось перегонять четыре раза для получения высокооктанового бензина.
Ухватившись за эту мысль, Иванов дал задание Чернышу представить в бюро свои соображения по упрощению процесса, которые сулили немалый выигрыш во времени. Через сутки позвонил в группу, связанную теперь с ним напрямую, и услышал обнадеживающий ответ:
- Дело движется, товарищ Иванов. Тут еще одна идея родилась: ввести каталитический реформег. Вместе с упрощением схемы это ускоряет переработку раза в три.
То ли везло, то ли напор кремлевской энергии был силен, но стали всплывать со дна коллективной памяти неожиданные, блестящие по логике и простоте решения. Донимала, мучила нехватка рабочей силы: лучших, самых зрелых и опытных, поглотил фронт. И вдруг пришло решение, реализованное лихим, почти авантюрным способом: тщательно процедили ремесленные училища Грозного, отобрали ребят и девчат покрепче, посмышленее и перевели их на буровые, на крекинг-завод под начало опытных мастеров. Дело ранее немыслимое, даже кощунственное, поскольку еще год назад отдать добычу и переработку нефти в неопытные руки считалось преступлением.
Молодым ученикам положили солидный оклад на период ученичества, сфотографировали каждого, затем вывесили метровые портреты перед Домом культуры имени Ленина. Под ними значилось: "Ударный десантный отряд нефтедобытчиков - надежда республики". Ошарашенные деньгами и славой огольцы, что называется, рыли землю, на диво споро осваивая мудреную рабочую науку.
Переработчики подбросили еще одну идею. Вся выкачанная из недр нефть лилась в резервуары одной струей - старогрозненская, артсмовская, ойсонгурская, - затем шла на переработку.
Самой ценной была артемовская нефть с незаменимыми для Б-78 тяжелыми компонентами. А поскольку вплотную подперла жесточайшая необходимость получить высокооктановый бензин наименьшими затратами времени, то артемовскую нефть стали перерабатывать отдельно.
Время подбросило сюрприз. Вездесущие снабженцы из Грознефти доложили Иванову несусветное: дагестанский нефтеснаб сидел на нефти, как собака на сене. У махачкалинцев скопилось двенадцать тысяч тонн нефти, бакинской и своей. Немыслимый, почти двухгодичный запас. Мотив нефтеснаба был для текущего времени непостижимо примитивен: нет вагонов.
Собравшись в комок, в который раз прокручивая в голове несколько фраз, Иванов велел связать его с приемной Сталина. Поскребышев доложил о нем, и Сталин взял трубку.
- Здравствуйте, товарищ Сталин, - размеренно выговорил Иванов. Нужные, затверженные слова фиолетовой сваркой вспыхивали в мозгу, и он послушно оформлял их в суть дела. - В дагестанском нефтеснабе лежат без движения двенадцать тысяч тонн нефти, в то время как наши мощности по переработке работают вполсилы в круглосуточном режиме. Дагестанцы ссылаются на нехватку вагонов. В военное время это не довод, а отговорка.
Сквозь потрескивающую тишину пробился и втек в самое сердце знакомый до озноба голос:
- Как вы считаете, эта отговорка может быть вредительством или саботажем?
- Вполне вероятно, товарищ Сталин.
Он ответил с металлическим автоматизмом, с непостижимой, небывалой для него легкостью, не зная и не желая знать истинных причин задержки нефтепродуктов в Дагестане. Он был приставлен Верховным к делу. Дело было прежде всего, и он стал его собственностью, потеряв право на жалость, сомнения, профессиональную солидарность. Все это как-то незаметно и безболезненно отмерло в нем за время, прошедшее после вызова в Кремль.
- Хорошо сделали, что позвонили, - сказал Сталин, добавил через паузу: - Нас устраивает ваш подход к делу. До свидания.
Через несколько дней в Махачкале закончила работу особая комиссия НКВД, и обновленный более чем наполовину дагестанский нефтеснаб под непосредственной опекой ГКО послал в Грозный цистерны с нефтью. Они шли нескончаемым потоком.
Вскоре бюро обкома приняло решение: считать всех рабочих, инженерно-технических работников промыслов мобилизованными; вести все работы по финрасчетам; рабочих каталитического крекинга перевести на казарменное положение; оплату производить посменно, за каждую тонну нефти, добытую сверх плана, платить бригаде тридцать рублей, за тонну бензина - сто рублей, за каждую пробуренную скважину - пять тысяч рублей.
Гигантский маховик нефтедобычи и нефтепереработки, всосавший в себя десятки тысяч людей, стремительно раскручивался.
Иванов был почти счастлив, если можно назвать счастьем неистовую круглосуточную круговерть, в которой перемешаны день и ночь, из которой выжато, как прессом, все постороннее, не касающееся дела: семья, дети, сон, пища. Дома не бывал неделями, поспешно, не понимая вкуса, заталкивал в себя все, что приносил секретарь на подносе. Иногда ему казалось, что выбросила его из Кремля пружина, заведенная до предела, и она теперь раскручивается неумолимо и жестоко, с хрустом перемалывая в нем нормального человека.
Он почти забыл о требовании Сталина навести порядок в горах, когда горы напомнили о себе. Громом грянула весть: бандгруппами выведены из строя несколько высокодебитных скважин с артемовской нефтью, сожжен склад с приводными ремнями и качалками.
Глава 14
Несколько часов перед закатом Ушахов наблюдал в бинокль за саклей Косого Идриса. Аул Верхний (Лакар-Юрт), состоящий из девяти домишек, зябко жался к крутизне, теснясь саклями на плоской выемке хребта, будто выбитой в камне гигантской киркой. Выше аула змеились одна за другой с десяток узких террас, скудно присыпанных принесенной вручную землей. Террасы щетинились пеньками прошлогодней кукурузы. Сбоку пристроилось аульское крохотное пастбище с торчащими из земли каменными чуртами.
Сразу за последней саклей околица обрывалась вниз стометровой пропастью, создавая впечатление абсолютной неприступности аула.
Сакля Косого Идриса лепилась к вздыбленному склону. Крона хилой кривой груши, вцепившейся в каменные трещины корнями, висела над двориком рваным зонтом, засыпая двор к осени желтыми катышками.
Гора не оставила аульской пацанве места для раздольных игр. Быстроногое племя перемахивало аульскую околицу за два десятка шагов. Поэтому прочно закрепились в их стиснутом бытии лишь две забавы: борьба и игра в колы. Эти утехи были у дедов, их в охотку осваивали внуки.
В бинокль виделась отчетливо старая кошма, вывешенная женой Косого на просушку. Из арыка, буйно прошивавшего дворик, торчали три кувшинных горла, заткнутых тряпками, - с маслом, молоком и сыром.
Арык начинал сочиться из-под ледника на хребте, затем, набирая силу из снежных пластов, рушился по склону водопадом, прыгал по камням в неуемной ледяной ярости. Даже в летний зной, в разгар июля, ломило зубы у припавшего к воде.
Во дворе желтым прыщом вздулся у стены сенной стожок, в щелястом хлеву терлись замурзанными боками две горные коровенки, с которыми могла успешно соперничать по части молока любая равнинная коза.
Косой Идрис стал бандпособником два года назад. Десяток боевиков Иби Алхастова, ограбив колхозную ферму, угнали дюжину коров в горы. Две из них осели во дворе Косого Идриса, остальные рассосались по хлевам таких же закопченных, Аллахом забытых аулов. У хозяев не спрашивали согласия на приношение. Им оставляли одну-две коровы, отводили хозяйскую руку с жалкими грошами, но с этого дня вайнах значился в должниках, обязан был кормить, укрывать исраиловцев, выполнять их задания. Иные тяготились благом, поданным на конце кинжала, иные подставляли шею под банд-ярмо с охотой.
Косой Идрис относился к последним, жизнь на каменистом, освистанном всеми ветрами хребте на баловала подачками, и разум, потрепанный заботами о желудках семьи, потянулся к опеке иераиловцев жадно и льстиво.
Со временем Идрис вошел во вкус новой жизни, округлился, даже снял повязку с пустого глаза, и красно-мясистая слезящаяся впадина смотрела теперь на аульчан с вызывающе бесстыдной спесью.
В довершение всего Идриса, как грамотного, назначили бригадиром колхозного отделения, и он, взматерев в двойственных своих заботах, днем пестовал колхозное стадо, с тем чтобы ночью потрошить его.
Давно подбирался Шамиль к Идрису за бандпособничество в бытность свою начальником райотдела милиции - немало сигналов поступало. Да так и не пришлось напустить кару на этот домишко: как-то все не находилось времени… и желания, ибо арест Косого Идриса и реквизиция его тощих коровенок подрезали бы напрочь быт Идрисовой пацанвы и вечно беременной его жены. К тому же не был ни разу замешан Идрис в каком-либо кровавом разбое. Тогда бы - совсем другой разговор. Однако, как теперь он осознал с биноклем на склоне, нет худа без добра. Нежданно-негаданно становился сей поднадзорный домик трамплином, откуда предстояло скакнуть в штаб Исраилова.
Прошлой ночью умыкнул Шамиль со двора Косого Идриса одну овцу и одеяло, стащил без шума, вполне профессионально, благо собак в ауле не водилось.
Нестройно, звонко гомонила на крохотной околице мальчишечья ватага. Маслянисто поблескивала на солнце ошкуренная древесина в их руках - мальцы играли в колы. Один с маху, броском втыкал кол в сырую глину, другой, тоже броском, норовил вышибить его из гнезда и уложить. Уложил несколько штук - выбирай поядренее, корчуй остальные.
В ватаге выделялся желтой рубахой старший сын Идриса Валид, гвоздил своим дрекольем чужие лихо, с треском, с притопом. Подогревала пользой азартная забава: выигранные колы становились топливом для очага в студеные ночи.
Пора было начинать дело. Солнце, опускаясь, накаляло горизонт краснотой. Валид на околице разогнулся, вытер подолом рубахи лицо, и Ушахов, примерившись, выпрыгнул из своего укрытия, раздирая телом кусты, руша камни, пуская вниз сухую глинистую осыпь.