"Этот" имел такое право (нарком стоял уже перед дверью кабинета Аврамова). С ним предстояло драться. Ну, вперед!
Гачиев вошел и, давя в себе поднимающуюся волну тошнотворного страха и ненависти, заговорил:
- Здравия желаю, товарищ генерал! Спасибо, что пригласили, я давно хотел сам прийти. Накопилось много вопросов. Есть предел терпению! Разрешите откровенно, по-мужски?
- Слушаю, - окатил неприступностью Серов.
- Почему меня обходите? Почему держите за пешку? Я нарком здесь или, извините, второй хвост у ишака?!
- Ближе к делу, - поморщился генерал.
Страшась даже малого разрыва в своем нахрапе, куда мог втиснуться Серов, всеми силами отдаляя грозовое, неотвратимое, что таилось в вызове и облике всесильного москвича, хребтом почуял нарком, что его спасение в наступлении - любого пошиба:
- Хорошо, я скажу о деле! Аврамов упустил матерого шпиона Ушахова. И все шито-крыто, никаких выводов. А его надо под трибунал! Я вам прямо скажу, товарищ генерал, как офицер офицеру: он вашим именем козыряет, говорит, пока Серов здесь, я плюю на всех. Какие-то свои делишки втайне от меня, наркома, стряпает. У него, оказывается, в банде Исраилова свой человек пасется. Кто? Он от него информацию принимает мимо меня! Если Аврамов ничего об этом не докладывает, значит, двойную игру ведет, значит, с Исраиловым заодно, шкура! Я прошу вашей санкции на арест Аврамова как коммунист, я не буду, не хочу больше молчать, я…
- У вас оружие зарегистрировано? - перебил Серов.
- Что?
- Личное оружие зарегистрировано?
Что-то непредсказуемое навалилось на Гачиева.
- Так точно. А как же? Я всегда…
- Бывает, не регистрируют. Разрешите полюбопытствовать, какой номер.
- Слушаюсь. - Он расстегнул кобуру, достал пистолет, протянул Серову и вдруг с ужасом увидел дуло, направленное на себя.
- Руку на стол. Ну?! - тихо и грозно велел генерал.
- Что?… Зач…
- Сидеть! Попробуешь снять с предохранителя - пристрелю. Скажу: опередил покушение на себя. Все понял?
- Д-да… - Он мгновенно представил, как это будет выглядеть, и помертвел. Москвич все продумал.
- Отвечать на вопросы коротко, все, как было.
- Так точно! - Гачиев на все ответит. Он боялся пошевелиться.
- Где охранники, что везли драгоценности после обыска у Шойхета, Гинзбурга и Лифшица?
"Кто заложил?! Хана… Держаться! Ничего не видел, не знаю".
- Н-не знаю! Мне не доложи…
На него обрушился грохот. Пороховая вонь шибанула в ноздри, и он на секунду выключился. Когда к глазам вновь прильнул свет, щека и ухо явственно воспроизвели клеточной памятью смертный сквозняк свинца, который только что опахнул кожу. Нарком закричал. В его крик врезался нечеловеческий, железный голос:
- Следующая пуля твоя, больше предупреждения не будет. Где?! - Голос придавил, расплющил остатки воли. Ее не стало.
- Аул Кень-Юрт… там.
- Где драгоценности?
- У м-меня… Не успел оприходовать, - попытался подняться.
- Сидеть! Кто помог бежать из тюрьмы политбандитам Гуциевым?
- Охранник Атаев.
Ответы, смазанные слизью страха, выскакивали теперь из него легко, без всяких усилий.
- Охранник твой человек?
- Мой.
- Операции, что у Иванова разрабатываем, ты бандитам продаешь?
Самосохранение взбухло в нем (за это - расстрел!), прорвалось отрицанием:
- Не я!!! Докажите!
- Ты, сволочь, - с отвращением сказал Серов. - Аулы горят - тоже ваша с Валиевым работа. Почему я, русский, должен защищать от тебя чеченские аулы? Братья мои, славяне, на фронте в кровавой работе горят, а я с такой мразью воюю…
Запоминай. Ты оприходуешь и сдаешь сегодня мне все ценности. Это первое. Второе. Не дай бог, если где-нибудь заикнешься, что у Исраилова работает наш человек, из-под земли достану, раздавлю. А теперь - сдай все дела Аврамову и катись… к матери! Хочешь жить - просись на фронт. Если завтра встречу в городе, пристрелю вот из этого, твоего пистолета. Зафиксируем как самоубийство. Сам знаешь, как это делается. Закопаем ночью на пустыре, как собаку. Слово офицера! Оставь оружие - и пошел вон. Раз… два…
Гачиев прыгнул со стула, всем телом ударил дверь, выметнулся в коридор.
Он почти бежал по коридору к своему наркомовскому кабинету - к Кобулову. Этот был свой. Нутром почувствовал некоторую родственность Гачиев в грозном кураторе сразу после прилета того из Москвы. Пока москвич только принимал от наркома. Пришло время попросить у него для защиты часть необъятных полномочий. Захочет ли выделить, возьмет ли под крыло или, взвесив все, не сочтет нужным сталкиваться лоб в лоб с Серовым из-за какого-то туземца?
Надо, чтобы захотел. Для этого - все на кон, все, что есть? "Много есть. Жив буду - снова обрасту", - металась в черепной коробке загнанная мысль.
Он вломился в кабинет. Налил стакан воды, жадно стал всасывать влагу в раскаленное ужасом нутро. Рухнул в кресло.
Кобулов наблюдал молча, с любопытством. Немного погодя спросил:
- За тобой что, собаки гнались? - не дождавшись ответа, усмешливо поднял брови: - Может, Германия уже победила, а меня не оповестили?
- Хуже, - трепыхнулся в кресле нарком.
- Хуже?
- Товарищ Кобулов, разрешите с вами на полном доверии, откровенно? - ударился вдруг в истерику Гачиев.
- Валяй, - с ленивым любопытством разрешил Кобулов.
- Я всегда, сколько ношу милицейскую форму, делал, что мне приказывали, всегда делал и держал язык за зубами, всегда был преданным солдатом товарища Берии! И если нужно, отдам за него жизнь, всю кровь по капле!
- Давай без этого. В чем дело? - поморщился генерал.
- Нужен ваш приказ… Одно ваше слово!
Гачиев вскочил, открыл сейф. Достал саквояж, вывалил перед Кобуловым пачки денег, впился в него взглядом.
- Здесь двести десять тысяч.
- Хорошо живешь! - оживился Кобулов. Становилось интересно.
- Это остатки. Я экономил на оплате сексотов. Лично экономил! Кроме того, здесь те суммы, что добровольно… э-э… сдавали бандиты при легализации, что мы находили при обысках. Я понимаю, виноват! Судите! Не успевал, замотался. Я… я…
- Ну, рожай! - рявкнул замнаркома.
- Я не успел все это оприходовать, провести через финорганы. Откладывал на потом, и вот… я хотел, чтоб вы…
- Что я?
- Чтоб вы использовали все это на пользу родному НКВД! Лично вы!
- Говоришь, не оприходовал? - переспросил Кобулов. Требовалось время на обдумывание. Опять подвалило давно известное, опробованное. Следовало только взвесить риск, даже не риск, а прямой навар, оплату усилий. Этот, видно, хочет "крыши" для себя. Много хочет.
"Моя "крыша" дорого стоит", - помыслил генерал. Решил прощупать:
- Значит, не оприходовал… Трибуналом пахнет, нарком.
Гачиев всхлипнул:
- Клянусь, не успел! Сами знаете нашу работу: ни дня, ни ночи!
- Через какие документы проходила сумма? - перешел к делу Кобулов.
- Было несколько бумажек: протоколы допросов, акты… У себя хранил. А потом куда-то делись, черт их знает, куда! Разве до бумажек сейчас, товарищ генерал? Война священная с фашизмом идет! Мужское офицерское слово дороже всех бумажек! Я вам передаю эту сумму, так что мне, с вас бумажку, что ли, просить?! Человек человеку должен доверять!
- Верно, не до бумажек, - с любопытством рассматривал наркома генерал. Новые грани в аборигене открывались. "От кого, интересно, он просит "крышу"? Взглядом показал на саквояж.
Нарком, сдерживая дрожь, отдирая так и липнущие к пальцам деньги, стал заталкивать их в темное дупло, в разинутый зев саквояжа. Щелкнул замком.
Кобулов поднапрягся, поставил его на пол, притиснул хромовым сапогом к ножке стола. По ноге, по ляжке, поползли щекотные мурашки.
- Я ваш вечный должник! - исключительно правильно повел себя нарком.
- Наркомат нуждается в средствах. И в таких людях, как ты, - обобщил приемопередаточную акцию Кобулов.
- Самое главное осталось, - заявил, отдыхая душой, Гачиев. Полез в сейф, достал маленький чемоданчик. Раскрыл перед москвичом. Тот заглянул внутрь. Глаз неожиданно укололся об искряной блеск, исходящий со дна. - Нашли при аресте Гинзбурга, Лифшица, Шойхета, - скромно пояснил нарком.
- Кража и спекуляция продовольствием? - азартно припомнил Кобулов.
- Так точно! По-крупному работали, с-суки! - в который раз восхитился чужой хватке Гачиев.
- Через кого прошли ценности? - взял быка за рога москвич.
Нарком многоопытно, с отрицанием покачал головой.
- Понятно. А понятые? - накалялся в азарте куратор.
- За кого меня принимаете? Не было никого.
- Охранники? - учел и этот фактор Кобулов.
Усмехнулся нарком: его учат жить? Чиркнул ребром ладони по горлу:
- Вчера ночью, в ауле Кень-Юрт.
- Башковитый ты мужик, - размягченно выдал комплимент генерал. - Есть какие проблемы еще?
- Серов вынюхивает, по следу идет, - ухнул абориген.
- Та-ак, - заметно, на глазах отдалялся и холодел Кобулов. - Ну и что ты от меня хочешь?
- Командируйте меня в Москву. Сейчас. С этим. Лаврентий Павлович лучше нас знает, на что это использовать.
Драгоценный сиятельный блеск на дне чемоданчика безнадежно угасал для Кобулова: вынырнул третий, неприкасаемый, кому предназначалось это великолепие. Длинный предлагал включить в дело Папу, рассчитывал на его "крышу", чтобы укрыться от стальных челюстей Серова.
Что будет иметь с этого он, Богдан Кобулов? Увесистый саквояж под ногой и хороший настрой Папы. Не так мало. Надо только подсуетиться, чтобы для Папы показательно высветилась роль Богдана во всей этой катавасии.
Длинный играет способно. И по правилам. Его вступительный взнос, что греет щиколотку даже через сапог, - пока мизер, кусок дерьма, о которое не стоило пачкаться, если бы игра велась не по правилам. Но абориген успел получиться в этой дыре. Нужный кадр.
Так подытожил ситуацию Кобулов. "Пусть катится к Папе. И чем быстрее, тем лучше, пока не встрял Шибздик. А в случае чего - моя хата с краю, за все в ответе Папа".
- Час тебе на сборы. И - брысь! Я дам в Москву записку по ВЧ, - ледяным тоном уронил замнаркома.
Гачиев вышел в сумрачный коридор. Глубоко, с дрожью вздохнул: пока пронесло. Пора делать следующий ход. Вынул пистолет, сдвинул предохранитель. Накинул на дуло носовой платок, уткнул холодную сталь в край плеча - по касательной. Мышцы стали деревенеть от предстоящего. Сдавленно, остервенело зарычав, нажал на курок.
Пистолет грохнул, дернулся в руке. Плечо взрезала боль. Отходя от пережитого, распуская сжатое в комок тело, Гачиев скособочил голову. Гимнастерка на плече напитывалась кровью.
От тычка изнутри распахнулась дверь, в коридор выскочил Кобулов, оторопело уставился на наркома:
- Кто стрелял?
- Все в порядке, товарищ генерал, - разлепил губы посеревший Гачиев. - Все нормально. Проба ствола. - Развернулся, зашагал к выходу, странно кренясь на левый бок. Дулом вниз плыл над полом зажатый в руке пистолет.
Наркому внутренних дел СССР
генеральному комиссару госбезопасности тов. Берия
Совершенно секретно
ЗАПИСКА ПО ВЧ
Мною командирован в Ваше распоряжение нарком Гачиев с особо ценным грузом. Сопутствующие обстоятельства Гачиев объяснит Вам лично.
Кобулов
Прошло трое суток. В кабинете Аврамова раздался звонок. Серов взял трубку.
- Серов у аппарата.
- Тебе что надо от Гачиева? - дребезжащим металлом спросила Москва. - Злость на нем срываешь? Все твои дурацкие претензии и обвинения мне адресуй. Сам разберусь. За его безопасность, как приедет от меня, головой отвечаешь. Тебя послали Исраилова ловить, а ты мышей ловишь, своих травишь, работать всем мешаешь. Последний раз предупреждаю: не суй нос в дела Кобулова и Гачиева. Мне тут про твое самодурство кое-что рассказали. В случае чего, будешь отвечать по законам военного времени.
Трубка отпустила порцию длинных гудков.
Серов сидел, уронив голову на руки. "Упустил оборотня. Выскользнул. Чистоплюй паршивый, руки марать не захотел… Стрелять, пулю в лоб влепить нужно было этой сволочи! Понадеялся, что сам уйдет с дороги. Идиот, теперь расхлебывать будешь. Их банда страшнее исраиловской… Сеют национальную отраву, вражду к нам сеют. А травиться будут дети наши, внуки… Что делать?! Ладно, это потом. Теперь главное - Ушахов".
Глава 21
Сталин, слушая доклад Жукова, ходил по кабинету. У окна, прислонившись спиной к стене, поблескивал синевато-стальным пенсне Берия. Рядом с Жуковым закаменел начальник разведуправления. Эти двое ничего не понимали в происходящем. Почему доклад о положении на Юго-Западном фронте делает не его командующий, а Жуков, чей Западный фронт прикрывает пока Москву? Отчего здесь нет Тимошенко, а Жуков оперирует цифрами, военно-стратегической фактурой чужого фронта с напористой уверенностью очевидца?
Эта роль была неясна и самому Жукову. Сталин предпочитал держать любой созревающий многоходовой замысел в себе до последнего момента. Около недели назад Верховный позвонил Жукову в штаб Западного фронта, сказал в трубку буднично, неторопливо:
- Есть одно небольшое дело, товарищ Жуков, о котором не следует особенно распространяться. Надо вылететь к соседу - Тимошенко, на Юго-Западный фронт, проанализировать обстановку. Когда сможете доложить положение дел?
Жуков запросил неделю. Сталин отпустил только пять дней. Первое, что нужно было Верховному, - выпроводить широколобого упрямого русака из его военной вотчины, чтобы запустить туда своих ищеек, дабы они без помех прощупали, обнюхали и обрисовали, что дали нововведения Жукова в разведслужбе. К чему затеян и продолжается этот цирлих-манирлих с разведчиками?
На Западном фронте с июня сорок второго года расцвел разведренессанс. Неугомонный реформатор Жуков до этого лично обследовал разведработу в 5, 34, 49, и 50-й армиях, после чего 27 мая спустил грозную директиву, по которой разведслужбы фронта получили лучшее автоматическое оружие, обмундирование, особый режим службы, кормежку. Были возведены в культ техника обучения захвату пленных, психологическая и физическая подготовка. Разведчик, приволокший "языка" награждался в обязательном порядке не позднее чем через сорок восемь часов после дела.
Жуков убыл на Юго-Западный фронт. Эксперты, запущенные к нему в это время Сталиным, доложили вскоре несколько обескураженно: уровень разведывательной информации у Жукова в ротах, полках, дивизиях, знание противника на порядок выше, чем на других фронтах. Напрашивался вывод: жуковская реформа требует поощрения и немедленного внедрения в действующей армии. Верховный, улавливая острейшим инстинктом смертельную опасность, сгущавшуюся на юго-западе, винил в этом фронтовые разведки, профукавшие замыслы врага.
Сдали Керчь, Харьков. Только что пал Севастополь. Сталина изводила неясность общего стратегического плана немецкой группы армий "Б". Командующие наших армий сдавали на юге одну позицию за другой, на разносы Сталина, клокотавшие бессильным гневом, на запросы о планах противника мямлили невразумительное.
Именно тогда у Верховного созрело решение сделать своим заместителем Жукова, у которого без тычков и подталкиваний вдруг прорезались разведзубы. Вот пусть и слетает на юг, к Тимошенко, разнюхает, чем там пахнет.
Слетал. Теперь докладывал, не подозревая еще о скором переходе в замы к Самому. Пахло пораженческой бедой. Но где? На каком направлении?
- Почему доклад из вас надо тащить клещами? - раздраженно спросил Сталин. - Дальше. Что с резервами, которые мы отдали Голикову под Воронеж?
Жуков, переждавший паузу, невозмутимо ответил:
- Они нанесли удар южнее Ельца, как и планировалось. Лист вынужден был бросить туда двадцать четвертый танковый корпус и три пехотные дивизии. Прорыв к северу от Воронежа не состоялся.
Сталин кивнул, ткнул трубкой в сторону начальника разведуправления, повторил с грозно-торжествующей интонацией, напоминая о давнем споре:
- Не состоялся! Сколько осталось от резервов в результате?
Жуков помолчал, ответил с плохо скрытой, гневной тревогой:
- Пока не получено точных данных, товарищ Сталин. Рейхенау и фон Вейхс перемалывают их. С хрустом.
И словечко это, никак не вписываясь в обстановку кабинета, в ситуацию, остро полоснуло по сознанию всех, еще более сгустило и без того гнетущую атмосферу.
Сталин покосился на Жукова. Пересиливая себя, напомнил:
- Отдадим Воронеж - обнажим южный путь на Москву.
Резко, почти фальцетно, озвучился вдруг Берия:
- За отход без приказа расстреливать командиров на месте!
Жуков едва приметно дрогнул, с острой неприязнью метнул взгляд в сторону наркома. Они все - штабники и фронтовые, прожаренные порохом полководцы - научились, как и сам Сталин, бесследно пропускать через себя подобные трескучие залпы, на которые был горазд в этом кабинете нарком.
Жуков не удержался на этот раз. Спросил, подчеркнуто деловито, подпустив в голосе кислотную язвительность в малых дозах:
- Это указание тоже передать Василевскому, товарищ Сталин?
Сталин с некоторым удивлением глянул на Жукова, сухо бросил:
- Не отвлекайтесь, Георгий Константинович.
- Слушаюсь, товарищ Сталин. Если возникнет необходимость отхода и перегруппировки к югу от Воронежа…
- Почему такая пораженческая терминология? - резко перебил Верховный.
Жуков стоял, нагнув голову, смотрел исподлобья. Заговорил тяжело, как вколачивал гвозди:
- Двадцать восьмая армия не успела восстановить силы. Двадцать первая и сороковая предельно измотаны, выбирались из окружения. Во многих частях выбито три четверти состава. Без перегруппировки, без вливания резервов на них можно ставить крест через три-четыре дня.
Сталин отвернулся. Заметно сутулясь, болезненно, через силу спросил:
- Каковы общие потери фронта за неделю?
- Личный состав - около восьмидесяти тысяч убитых и пленных…
- Опять пленные?! - закричал от окна Берия. - Этому надо конец положить!..
- Тысяча подбитых танков, - наехал катком на выкрик Жуков, - более полутора тысяч орудий.
- Сюда включены последние сутки, данные за пятое? - угрюмо поинтересовался Сталин.
- Нет, товарищ Сталин, сегодня не успели подытожить.
- Надо успевать под-ы-то-жи-вать. Бойцы успевают жизни отдавать в бою, а у вас нет времени сосчитать, сколько их отдано.
- Я запрошу штаб. Разрешите?
- Подождем, пока штаб сам соизволит доложить. - Неожиданно обернулся, спросил в упор начальника разведки: - А что думает о прошедшей неделе разведка?
- Разрешите уточнить, товарищ Сталин. Вы имеете в виду дополнительную информацию, помимо последней разведсводки?
- Я имею в виду, - нажал Верховный, - вашу весеннюю настырность: ограбить центральное направление и перебросить резервы на Кавказ. Вы же толкали нас к этому? Этими резервами вчера остановлены немцы к северу от Воронежа, которые рвались к Москве. Чем их ликвидировать, если бы послушались вас?