- Не нужно, - махнула рукой Алла Борисовна, - все равно вам спасибо.
- Нет, я должен, я обязан, я сделаю это, - властно произнес Михайлов.
- Делайте, что хотите, - с обреченность сказала женщина и на минуту закрыла глаза, видимо, переживая что-то свое.
- Видите ли, Алла Борисовна, когда я осматриваю пациента, я всегда это делаю один, в смысле без родственников и знакомых. И еще - Вике придется раздеться… догола.
Она ничего не ответила, махнула рукой, тяжело поднялась с кресла и вышла.
- Ну, что, Вика, давай я помогу тебе раздеться.
- Нет, я сама, вы пока отвернитесь, я скажу, когда буду готова, - впервые заговорила Вика еле слышным мягким голосом.
Через пять минут он осматривал ее, но Викины глаза мешали ему сосредоточиться.
- Спать, - приказал он.
Вика закрыла глаза. Теперь Михайлов четко видел всю неприглядную картину. В результате авто аварии возникшие множественные переломы костей таза срослись неправильно. Или Вика по молодости лет не сумела выдержать "позу лягушки", в которую укладывают больных с переломами костей таза, или врачи прошляпили смещение костей. Сейчас трудно сказать. Невидимые лучи пронзали истерзанное тело девушки и Михайлов видел, как в цветном телевизоре, всю ужасную картину. Мышечные контрактуры сдавливали поясничное и крестцовое сплетения, в основном запирательный и седалищный нервы. Он поводил рукой и кости, словно из пластилина, разошлись, сдвинулись, принимая правильную анатомическую форму, срослись, устраняя ущемления. Сейчас это была красивая и здоровая девушка. Он вздохнул, глядя на прекрасное тело, не хотелось будить ее.
- Проснись! - властно сказал Михайлов, Вика очнулась, - ну вот, теперь ты совсем здорова, одевайся, - он вышел на кухню к матери.
Приподнятое настроение так и сочилось из него - у него получилось, получилось! Даже хотелось прыгать, теперь Николай был уверен, что может это делать.
Разглядывая Аллу Борисовну, он снова отметил поразительное сходство дочери с матерью. Это необыкновенно-притягательное лицо, манящая фигура… Очарованный Николай чуть было не обнял ее. "Неужели нравятся обе", - подумал он и вслух сказал:
- Алла Борисовна, сейчас можно и чайку попить, и покрепче что-нибудь. И вообще, Алла Борисовна, накрывайте-ка вы праздничный стол!
Его охватило радостное возбуждение оттого, что здорова Вика, что нравятся обе, что мир прекрасен и чуден!
- Да, да, стол и непременно праздничный! - повторил он, видя недоумение в глазах хозяйки, - дочь ваша здорова, вот так вот!
Алла Борисовна укоризненно посмотрела на него, неуверенно выбежала в комнату, через некоторое время раздался плач.
- Что еще там случилось? - подумал Михайлов и заглянул в комнату, - радуются!..
Обе женщины, обнимая друг друга, ревели навзрыд.
- Ну вот, началось… - Николай Петрович нахмурился и ушел на кухню, он не переносил женских слез и рыданий, даже радостных.
Ждать пришлось относительно долго. Только минут через десять-пятнадцать обе женщины зашли на кухню и упали на колени, вцепившись в него. Они опять плакали.
- Да вы что, охренели что ли? - рявкнул Михайлов.
Он понял, что только таким образом можно сейчас вывести их из радостного оцепенения.
- Прекратите немедленно, - командным голосом произнес он, поднимая их с колен.
- У меня… у меня нет слов, что бы…
- Вот и прекрасно, Алла Борисовна, - мягко перебил ее он, - давайте пока немного помолчим.
Они обе уткнулись в его грудь, словно пряча заплаканные лица, шмыгая от слез носами, не зная, как выразить восхищение и благодарность.
- Я попросил вас накрыть стол, если вы не против, конечно.
Михайлов сообразил, что их нужно сейчас чем-то занять, иначе они так и будут реветь на его груди.
- Я…
- Вот и прекрасно, - опять перебил он, - что у вас имеется из спиртного?
- Ничего, - испугалась она.
- Да вы не волнуйтесь, Алла Борисовна, это дело поправимое, можно сходить в магазин, - улыбнулся он.
- Конечно, да, да, конечно, - затараторила она, быстро собираясь и приходя в себя, - а что вы пьете?
- Ничего нет лучше, Алла Борисовна, нашей российской водочки, ну, а себе и Вике - решайте сами. Кстати, у вас есть здесь друзья, родственники?
- Конечно, есть.
- Если хотите, можете пригласить их, - подсказал Михайлов.
- Я бы сегодня пригласила весь мир…
- Весь мир ни к чему, - улыбнулся он, - давайте сделаем так: вы идете в магазин, Вика обзванивает родственников, а я пока покурю на кухне. Можно?
- Да вы что, Николай Петрович, - Алла Борисовна говорила с неподдельным радостным возмущением, - вы можете делать здесь все, что угодно и…
- Хорошо, хорошо, - опять перебил ее он, доставая сигареты, - тогда приступим к делу, - закончил он прикуривая.
Алла Борисовна ушла в магазин, Вика обзванивала родных и друзей, а Николай Петрович в радостной задумчивости курил на кухне. Оставшись один, он позволил эмоциям выползти наружу, лицо сияло, словно начищенная медь, хотелось прыгать и кричать - ура-а-а! Он вылечил Вику в одно мгновенье, смог сделать то, что не удалось никому из знаменитых докторов, и он еще сумеет исцелить множество страждущих…
Докурив сигарету, он вышел в комнату к Вике и попросил девушку пройтись, откровенно любуясь ею, и еще раз с наслаждением проверяя результат. Потом поблагодарил и вернулся на кухню. Вика пришла следом с грустным лицом.
- Что случилось, Вика?
- Я боюсь, Николай Петрович, обидеть вас.
Удивление застыло на его лице, предположить подобное в такой момент не в состоянии никто и он от радости не понял заложенного смысла.
- А ты не бойся, Вика, делай все, что считаешь нужным и не бойся. Договорились?
Вика кивнула, подошла к Николаю Петровичу и поцеловала его в щеку, наливаясь румянцем.
- Ах ты, дурашка, - дружески обнял ее Михайлов и подтолкнул в комнату. - Ладно, иди, звони дальше и больше не бойся. О кей?
- О кей! - зарделась она еще больше, выпорхнув в комнату.
Вскоре стол был накрыт, собрались гости. Все высказывали Николаю Петровичу неподдельные слова благодарности, однако, как он заметил, абсолютной монолитности, единой точки зрения не было. Каждый из родственников и друзей по-разному, по-своему реагировал на Викино исцеление. Конечно, общего было больше - чувства радости за Вику, благодарности Михайлову, уважения его профессионального мастерства целителя. Но нашлись и такие, которые предпочтение отдавали Богу, который, слава ему, не забыл рабу свою Вику, обратил на нее свое всевидящее око и руками Михайлова сотворил великую справедливость, ибо не заслуживала она такой мученической кары. Другие, все-таки отдавая дань уважения доктору, уповали на счастливый случай, дескать, родилась в рубашке и вообще - крупно повезло.
Центром внимания за столом, естественно, была сияющая Вика и не менее счастливый Николай Петрович. Алла Борисовна походила на заботливую наседку, суетящуюся вокруг своих цыпляток, кудахтала радостно, видимо, еще не совсем веря: "Да как же так, Викочка, ну пройдись еще раз - я посмотрю"! Вика смущалась, ее тут же просили всем хором, она делала круг по комнате под радостные восклицания присутствующих, а Алла Борисовна, слегка захмелевшая от водки и счастья, металась от Вики к Николаю Петровичу - целуя и обнимая обоих.
- Радость-то какая!.. - все повторяла и повторяла она, - а ведь мы только сегодня утром были в больнице и нам сказали, что сделать ничего не могут. Радость-то какая! Николай Петрович, как вас отблагодарить? Я все деньги, какие есть… и мы еще соберем, - обвела она рукой вокруг стола, - все отдам!..
- Алла Борисовна, - перебил ее Михайлов, - некрасиво, когда вы говорите о деньгах, не за деньги я пошел за вами, даже не зная - есть они у вас или нет. Просто такая молодая девушка не должна мучиться всю жизнь и, наверное, было бы подлостью - не помочь вам, если есть возможность. Я прошу вас - не обижайте меня.
- Но, как же мне отблагодарить вас?! - она в растерянности смотрела на него, готовая в порыве охвативших чувств сделать все, что угодно.
- А вы уже отблагодарили меня, ведь сегодня, в какой - то мере, и мой праздник. И разве счастье одних не приносит радости другим людям? Посмотрите, - он обвел рукой присутствующих, - вы видите недовольных? Я, например, давно не видел столь искреннего радушия.
- Тогда, дорогой Николай Петрович, - голос ее прерывался, - будьте нам самым близким и родным человеком и все равно знайте, что мы у вас в неоплатном долгу, - она, всхлипывая, обняла Михайлова, - Вика, Вика, ну иди же сюда…
И так замерли они на минуту, обнявшись втроем, и слезы катились по Викиным и маминым щекам.
Когда все снова уселись за стол, Николай Петрович встал и произнес:
- Я хочу поднять этот бокал за то, что бы не было слез в этом доме, за то, что бы счастье больше никогда не покидало его. За Вику, за здоровье!
Все радостно зашумели, звеня бокалами, закусывая, вели обычный застольный разговор о врачах, методах лечения и, конечно же, в таких случаях всегда находился человек, вспоминавший, что тогда-то, там-то один доктор тоже вылечил неизлечимого больного.
- Скажите, Николай Петрович, как вам удалось вылечить Вику? Ее осматривали профессора и все безрезультатно, - спрашивала одна дородная блондинка.
Михайлов ждал этого вопроса.
- Вы знаете, простите, я забыл, как вас…
- Светлана Ивановна, я Викина тетя, - подсказала она.
- Вы знаете, Светлана Ивановна, есть такое понятие - врачебная тайна, поэтому я охотно демонстрирую результат своего профессионального труда, но не его методику, - с улыбкой произнес он.
- Ишь ты, чего захотела, - поддержала Михайлова Алла Борисовна, - может, тоже в доктора пойдешь? - все засмеялись.
- Скажите, а вы только вот такие болезни лечите? - спросила женщина лет 30-ти.
"Это уже лучше, - подумал Михайлов, - наверняка она не просто так спрашивает, а это уже клиентура, а клиентура - это имя".
- Вы просто так спросили или свой интерес имеется? - в свою очередь переспросил Михайлов.
- Сын у меня, девять лет, постоянно лежит в гематологии. Врачи говорят лейкоз, необходима операция - пересадка костного мозга, лучше в Германии, а где ж такие деньги взять?
Она опустила голову, и Михайлову показалось, что у него защемило сердце, словно наболевшее и накипевшее чувство безысходности, бессилия в борьбе за здоровье мальчика, передалось ему. Сколько горя необходимо перенести, глядя на неизлечимого ребенка, при этом не показывая ему, скрывая истинное положение дел.
- Я понял вашу проблему, простите…
- Любовь Ивановна, я тоже тетя Вике, сестра Светланы, - подсказала она.
- Еще раз простите, - повторил он, обращаясь ко всем, - я в этой суматохе не запомнил, как кого зовут, - и уже повернувшись к Любовь Ивановне, продолжил: - Давайте мы завтра созвонимся, нет, еще лучше сделаем так - вы приведете сюда своего сына часа в три, хорошо?
Любовь Ивановна кивнула, с надеждой всматриваясь в глаза Михайлова, и со вздохом произнесла:
- Может, хоть немного удастся облегчить его состояние, его болезнь неизлечима, к сожалению.
- Утро вечера мудренее, - загадочно изрек Михайлов.
* * *
Раннее ноябрьское утро, сыпал мелкий снежок при полном безветрии, необычно мелкие снежинки, словно зимний туман, плавали в воздухе и искрились в лучах восходящего солнца.
- Посмотри, Александр Николаевич, - сказала Зина, - и снег, и солнце, день чудесный, какая прелесть!
- Да-а, красиво! Это пороша…
Они шли вдвоем после суточного дежурства по утреннему городу, вдыхая свежий воздух, который, как бы наливал энергией их уставшие за ночь тела. Говорить и думать не хотелось. Хорошо вот так, просто, побродить по свежему снегу, полюбоваться домами и улицами, которых в суете не замечаем.
Зина подняла глаза, оказывается на доме, мимо которого они проходили, имелся красивый гипсовый орнамент. "А я ведь не замечала его раньше, хоть и проходила здесь тысячу раз, - подумала она. - И сколько мы еще не видим прекрасного в нашей спешке? Мимо пробегают культурные ценности, а мы зациклены на схеме: дом - работа - дом. Да и культура опустилась сейчас - ниже некуда, в массовом смысле. Социальное падение тянет все за собой… Что это я расфилософствовалась? Интересно - о чем сейчас думает Гаврилин"? Зина взглянула в его лицо, слегка обросшее за сутки щетиной, посеревшее, скорее, от эмоциональной усталости.
А Гаврилин, не смотря на напряженные сутки работы, думал вовсе не о постели, в которой не мешало бы поспать часиков пять-семь.
"Хорошо бы вот так вдвоем оказаться сейчас в лесу, на берегу еще не замерзшей речки, крепко прижать к себе Зину и смотреть на сверкающий снег, темные убегающие воды и мечтать… вдвоем. Жарить шашлыки, валяться в снегу, убегать и, догнавши, целовать раскрасневшиеся щеки".
Александр Николаевич вспомнил недавно прочитанные стихи, показавшиеся ему, на первый взгляд, слегка детскими.
- "Здесь все, как в сказке происходит, и целый бес в меня залез", - вслух, задумчиво повторил он, - "как для меня писал…"
- Что, что вы сказали, какой бес? - переспросила Зина.
- Да нет, это я так, стихи вспомнил, - рассмеялся он, - хорошо-то как! Можно, Зина, я возьму вас под руку?
- Можно, только лучше это сделаю я.
Она взяла его и, заглянув в лицо, спросила:
- А вы любите стихи?
- Да, иногда я их читаю. Пушкин, Лермонтов, особенно Есенин, современные поэты. Люблю лирику, стихи на злободневную тему…
- Это как? - переспросила Зина.
- Когда есть все - и лирика, и тема дня.
- Ой, как интересно, почитайте, пожалуйста!
- Да мы уже пришли, - глянул он на здание горбольницы.
- Ну, пожалуйста, Александр Николаевич, - защебетала Зина, обхватив его руку двумя своими и заглядывая в лицо.
- Хорошо, - улыбнулся он, - только мы ведь договорились - когда одни: Саша. А почитаю в следующий раз. Обязательно.
- Саша, - Зина встала прямо перед ним, - давай пошлем Его к черту со своими предсказаниями, язвами и прочее… Давай махнем ко мне домой, посидим, выпьем рюмочку… чая, - резко сменила она тему.
- Расслабиться нам не помешает…
Гаврилин внимательно посмотрел на Зину. Предложение обрадовало его - не нужно таскаться по обрыдлой больнице, искать предлог совместного завтрака. Он не хотел сегодня отпускать ее домой, расставаться с ней, что-то резко перевернулось в нем и ощущение магнитной тяги не проходило. До этого дежурства - обычная индеферентная медсестра, как и многие другие, на которых он не обращал никакого внимания. Но теперь ему хотелось знать о ней все, быть с нею рядом, слышать ее голос, ощущать ее волнующий запах…
- Отлично, это здесь рядом, - прервала его мысли Зина, увлекая его за собой.
Взбодренный предложением, Гаврилин следовал за Зиной, чувствуя, что она стала ближе ему. Ее рука тверже, увереннее держала его, но не это главное, это всего лишь следствие возникших взаимных процессов.
Суетясь, Зина накрывала на стол - огурчики, помидорчики, салат, колбаса… и вот на столе появился коньяк. Гаврилин взял его в руки и протяжно произнес:
- Лу-и-дор. Французский?
Зина кивнула.
- Это мой любимый, я не пью другой - или водку.
- Зиночка, давай лучше перенесем все на журнальный столик - на диване нам будет удобнее.
- Давай.
Они быстро перенесли все на журнальный столик, подкатили его к дивану и наконец-то уселись. Александр взял маленькие рюмочки.
- Какая прелесть! Где ты такие достала?
Хрустальные рюмки, чуть меньше обычных, для коньяка, но, о диво - внутри на тоненькой ножке сидел самый настоящий чертик и тоже наливал себе коньяк. Все это было так искусно сделано, что Александр Николаевич не мог оторвать глаз.
- Какая прелесть! - снова восхитился он.
- Я уже не помню, еще в советское время их принес домой, ныне покойный, отец. Он, по-моему, говорил, что этот шедевр сделал какой-то зэк.
- У тебя здесь так уютно, - хвалил Александр, все еще разглядывая рюмки, - и ты тоже такая прелесть!.. Давай выпьем за этот случай, который сблизил нас, который привел меня в эту квартиру…
- И который послал мне такого симпатичного мужчину!..
Они оба засмеялись и выпили. Коньяк быстро, на голодный желудок, стал растекаться теплом по их жилам, обостряя чувства.
Зина сидела, откинувшись на диване, в простеньком ситцевом халатике, который подчеркивал ее красивую фигуру. Полуобнаженные груди выпирали из-под него, незаметным движением она оголила почти всю правую ногу и томно улыбалась.
Александр остановил взгляд на вырезе грудей, перевел на эффектные длинные ноги и почувствовал, как перехватывает дыхание. Он медленно наклонялся к Зине, отвечающей ему тем же, и впился в ее губы. Ее требовательный язык метался у него во рту, переплетаясь с его языком. Расстегнув халатик, под которым ничего не было, Александр опускался ниже, целуя груди и лаская язычком ее соски, чувствуя их набухание. Ее руки судорожно расстегивали рубашку и брюки, освобождая от одежды сбитое тело.
После близости, полежав минуту другую не двигаясь, они сели на диване, Александр налил коньяк.
- Я хочу, дорогая, выпить за тебя, за твое красивое тело, умение любить страстно и бурно!
Зинаида, видимо, ждала большего и тут же добавила, намекая:
- А я хочу, милый, что бы ты был всегда со мной.
Она положила голову ему на плечо.
- Тогда за наши желания!..
Они оба выпили.
- Какой хороший коньяк, я никогда не пробовал такой.
Александр в руках вертел пустую рюмку, любуясь изящностью работы мастера, четкостью линий, композицией. "Хрустальный Левша", - подумал он.
- Я держала его давно, мне не с кем было выпить. А из этих рюмок сегодня первый раз за несколько лет пил мужчина… после отца. Как-то перед самой смертью, три года назад, он сказал мне, что когда я умру, у тебя, в свое время, появится мужчина, с которым ты захочешь связать свою судьбу. Ты приведешь его сюда, наполнишь коньяком эти маленькие бокалы и выпьешь на брудершафт.
- Таким образом, ты делаешь мне предложение, дорогая?
- Я хочу быть с тобой, милый.
Александр налил рюмку и залпом опрокинул ее.
- Я думаю, нам нужно отдохнуть, мы устали после смены, - ушел от ответа он.
Зинаида вздохнула огорченно и, накинув халатик, ушла в спальню.
- Ложе готово, милый, - грустно крикнула она оттуда.
Он сразу же завалился, она осторожно прилегла рядом, как бы стыдясь, что не суженная женщина приютилась в постели. Александр положил руку на грудь и сразу уснул.