- Все эти фотографии, все эти так называемые документальные фильмы о концлагерях откровенно сфабрикованы. Все это ложь, которую поколение за поколением вдалбливают в головы молодежи. И знаете зачем? А затем, чтобы затемнить исходную идею. Единственно верную и неопровержимую идею. Историю, как известно, пишут победители. Вот они и сделали все, чтобы утопить правду в крови, исказить и изуродовать истину, чтобы никто и никогда не задал себе вопрос: правое ли дело победило в той войне? И Эрик Франкель, судя по вашим словам, активно участвовал в этой пропаганде. Поэтому… чисто теоретически, - он едва заметно ухмыльнулся, - чисто теоретически такие, как Эрик Франкель, стоят на пути к созданию настоящего, справедливого общества.
- Но вы… ваше справедливое общество никогда и ничем ему не угрожало? - Мартин ни секунды не сомневался, что за ответ он получит.
- Нет. Мы ему не угрожали. Мы работаем исключительно демократическими методами. Программы партии. Избирательные бюллетени. Все остальное не имеет к нам никакого отношения.
Паула вцепилась руками в колени. Она вспомнила, где видела это же выражение глаз. Люди из тайной полиции, арестовавшие ее отца.
- Что ж… не будем больше отнимать время. - Мартин поднялся со стула. - Уддевалльская полиция дала нам имена и других членов правления, так что мы поговорим и с ними.
- Само собой. - Линдгрен кивнул и тоже встал. - Только никто вам ничего другого не скажет. А что касается Франца… не стоит обращать слишком много внимания на его слова. Он принадлежит прошлому.
Эрика никак не могла сосредоточиться - она неотрывно думала о матери. Собрала все распечатки в стопку, фотографию из газеты положила сверху. Ее охватило чувство безнадежности. Можно сколько угодно глядеть на эти лица, но ответа она не получит. Она поднесла снимок почти к глазам и начала внимательно изучать детали. Эрик Франкель. Напряженно уставился в камеру. Вид у него очень печальный. Эрика решила, что это из-за ареста брата. Но странно - когда она была у него в июне, он произвел на нее такое же впечатление - был печален и серьезен.
Она перевела взгляд на юношу рядом с Эриком. Франц Рингхольм. Красивый парень… даже очень красивый. Светлые вьющиеся волосы, довольно длинные. Наверняка длиннее, чем предпочли бы его родители. Широкая приветливая улыбка. Интересно - он по-дружески положил руки на плечи стоящих по обе стороны товарищей, но им это, по-видимому, не особенно нравится.
И наконец, справа от Франца ее мать, Эльси Мустрём. Эрика долго всматривалась в ее лицо: выражение мягче и приветливее, чем Эрика привыкла видеть в детстве, смущенная, с оттенком легкого недовольства улыбка. Скорее всего, по поводу руки Франца на ее плече.
"Какая милая… - с грустью подумала Эрика. - И такая добрая…"
Та Эльси, которую она знала, была холодной и недоступной. Эрика осторожно провела пальцем по фотографии. Все могло бы быть по-иному… что случилось с этой девочкой, куда делась ее очевидная мягкость и теплота? В какой момент застенчивость уступила место равнодушию? Почему она никогда не могла заставить себя обнять и приласкать дочерей вот этими руками, которые видны из-под коротких рукавов платья в мелкий цветочек?
Бритта. Единственная, кто не смотрит в камеру. Она повернулась к Эльси. Или к Францу - по снимку определить невозможно. Эрика потянулась и достала лежавшую на другом конце стола лупу. Ей не сразу удалось добиться резкости. Все равно - точно сказать невозможно, но впечатление такое, что Бритта чем-то расстроена. Или даже возмущена. Углы рта опущены, такое ощущение, что она стиснула зубы. Да… Эрика была почти уверена, что не ошибается. На кого же она смотрит? На Эльси или на Франца?
И наконец, последний, пятый. Примерно в том же возрасте, тоже блондин, как и Франц, только волосы покороче. Высокий, тонкий. Ни грустен, ни весел. Задумчивый… да, это подходящее слово. Задумчивый.
Она еще раз прочитала статью. Ханс Улавсен, боец норвежского Сопротивления, бежал из Норвегии на барже "Эльфрида", приписанной в Фьельбаке. Его приютил Элуф Мустрём, и сейчас, судя по сопроводительному тексту, они отмечают окончание войны.
Эрика рассеянно положила фото на место. Что-то было в этом снимке, какая-то внутренняя динамика, определить которую она не могла. Называйте это как хотите, подумала она, интуиция, предчувствие… метафизика, в общем. Но она была уверена, что за этой старой газетной фотографией прячутся ответы на все ее вопросы. А по мере того, как она углублялась в эту историю, вопросы только множились. Ей во что бы то ни стало надо узнать больше и об этом снимке, и об отношениях в компании, и про этого норвежца Ханса Улавсена. У кого она может спросить? Осталось только двое живых свидетелей - Аксель Франкель и Бритта Юханссон. И главное, Бритта… откуда недовольство в ее взгляде?
Эрике страшно не хотелось идти опять к полусумасшедшей старухе, но, может быть… Может быть, если она разъяснит как следует ее мужу, что ее привело, тот поймет и поможет поговорить с Бриттой. У той же бывают светлые промежутки. Завтра, решила Эрика. Завтра я преодолею себя и пойду к Юханссонам.
Что-то ей подсказывало, что Бритта знает ответ на ее вопрос.
~~~
Фьельбака, 1944 год
Война отняла у него все силы. Море, которое всегда было его другом и кормильцем, превратилось в злейшего врага. Всю свою жизнь он любил море. Любил его неторопливое движение, запах, тихий плеск рассекаемой форштевнем воды. Но с началом войны все изменилось. Море было уже не то. Коварный враг. Тысячи невидимых мин, неверный маневр - и все. Немецкие патрульные катера - немногим лучше. Никогда не знаешь, что у них на уме. Море стало непредсказуемым. Оно всегда было непредсказуемым, но по-другому. Штормы, мели - к этому они привыкли, они знали, что делать и как с этим бороться. За их спиной стоял опыт многих поколений моряков. А если стихия брала верх - что же, и такое бывает. Они понимали, что профессия их связана с риском.
Но эта новая непредсказуемость была куда хуже. Благополучно закончили рейс, пришвартовались - еще ничего не значит. Здесь ждут другие опасности. Возьми хоть тот случай, когда они потеряли Акселя. Элуф стоял за штурвалом. Море было спокойным, и он позволил себе поразмышлять над судьбой паренька. Такое отчаянное мужество… он казался заговоренным. А теперь никто не знает, где он. Ходили слухи, что его увезли в Грини, но кто знает, правда ли это. А если правда, то там ли он или уже куда-то перевели. Поговаривали, что заключенных начали переправлять в Германию. Может быть, мальчик уже в Германии… а может, его и в живых-то нет. Прошел год, а о нем никто ничего не слышал. Никаких вестей. Так что… готовьтесь к худшему. Элуф глубоко вздохнул. Он иногда встречался с родителями Акселя. Господин и госпожа Франкель. Доктор и его жена. Но он старался не смотреть им в глаза. Его подмывало перейти на другую сторону улицы. Всегда появлялось чувство, что он мог что-то сделать, а не сделал. Что именно, он не знал и не мог придумать, как ни старался. Может быть, вообще стоило отказать Акселю. Не брать его с собой - и все. И все были бы целы.
А когда он видел братишку Акселя, у него сразу начинало ныть сердце. Маленький, неизменно серьезный Эрик. Он и всегда был тихоней, а теперь, после исчезновения брата, совсем сник. Элуф все собирался поговорить с Эльси. Ему не нравилось, что она хороводится с этими ребятами, Эриком и Францем. Он ничего против Эрика не имел, у мальчика хорошие, добрые глаза. Франц - другое дело… Иной раз так и нарывается на взбучку. Но и тот и другой для Эльси неподходящее общество. Они из разных классов. Разные люди. Они с Хильмой с таким же успехом могли родиться на другой планете, не на той, где родились Франкели и Рингхольмы. И их миры встречаться не должны. Ничего хорошего из этого не выйдет. Еще когда малышами были и играли в песочнице - это туда-сюда, но теперь-то они уже подросли… Добром это не кончится.
Хильма ему все уши прожужжала. Поговори с девочкой, поговори с девочкой… А у него язык не поворачивается. Война… им так тяжело, детишкам, эта дружба, может, у них только и есть. И у кого хватит жестокости отнять у девчонки единственную радость и утешение - друзей… Но рано или поздно придется… Парни есть парни… невинные детские игры в этом возрасте быстро теряют невинность, это он знал по собственному юношескому опыту. И он тоже был когда-то молодым… хотя сейчас ему казалось, что с тех пор прошла вечность. Два мира соприкоснулись ненадолго, пора им разойтись и вернуться на свои орбиты. Так было, и так будет. Это закон, по которому человечество живет несколько тысяч лет.
- Капитан! Иди-ка посмотри!
Элуф не сразу вернулся к действительности. Он оглянулся. Один из его матросов махал ему рукой. Элуф нахмурился и не торопясь пошел на зов. Они еще находились в открытом море, до Фьельбаки оставалось несколько часов ходу.
- Еще один! - сухо сказал Калле Ингварссон.
Элуф заглянул в трюм. Там сидел, скорчившись за мешком, совсем молодой паренек. Увидев Элуфа, он начал выбираться из своего укрытия.
- Я услышал - звуки какие-то в трюме, - торопливо рассказывал Калле. - Сначала тихо, а потом он так раскашлялся, что глухой услышит.
Моряк засунул порцию жевательного табаку за верхнюю губу. В военное время купить сигареты было почти невозможно.
- Кто ты такой и что ты делаешь на моем судне? - резко спросил Элуф.
У него мелькнула мысль, не позвать ли еще кого-нибудь из экипажа. Черт знает, что придет в голову юнцу.
- Ханс Улавсен, - сказал парень по-норвежски и протянул руку для пожатия.
Элуф посомневался, но руку принял. Парень слегка улыбнулся и посмотрел ему прямо в глаза.
- Я сел в Кристиансанде. Надеюсь, вы разрешите мне добраться с вами до Швеции. Немцы… в общем, мне нельзя оставаться в Норвегии. Опасно для жизни. - Он опять еле заметно улыбнулся.
Элуф помолчал, размышляя. Он не любил, когда его водили за нос, его это раздражало. А с другой стороны… что парню оставалось делать? Он же не мог подойти к нему и попроситься в рейс. Прямо на глазах у полутора десятков немецких солдат, патрулировавших на берегу…
- Откуда ты?
- Осло.
- И что ты такое натворил, если тебе нельзя оставаться в Норвегии?
- Во время войны люди много чего вынуждены… творить. - Лицо парнишки потемнело. - Давайте скажем так: я не могу больше приносить пользу Сопротивлению.
Наверняка переправлял людей через границу. Это опасное дело, и если немцы напали на след, надо смываться. Иначе жизнь твоя не стоит и ломаного гроша, подумал Элуф. Раздражение прошло. Он вспомнил Акселя. Сколько раз паренек совершал эти опасные рейсы, не думая о себе, не думая о последствиях, хотя был вполне осведомлен, что ему грозит в случае поимки.
- Ладно… Мы идем в Фьельбаку. Ты ел что-нибудь?
Ханс покачал головой и проглотил слюну.
- Позавчера… Дорога из Осло была… нелегкой. Пришлось петлять два дня. - Он опустил глаза.
- Калле, дай парню что-нибудь пожрать. Я пошел. Тут нужен глаз да глаз, если мы хотим вернуться целыми и невредимыми. Немцы удобрили фарватер минами под завязку… и продолжают, сволочи.
Он покачал головой и двинулся на мостик. Оглянулся напоследок, встретился с пареньком глазами - и сам удивился, какая мощная волна сострадания прокатилась в душе. Сколько же лет этому птенцу? Восемнадцать, не больше. А то и меньше. А глаза как у старика… Потерянная юность, потерянная невинность… чем им только не приходится заниматься, этим ребятам… Жертвы войны - не только погибшие. Может быть их, этих жертв, еще больше среди живых.
~~~
Йоста чувствовал себя немного виноватым. Если бы он добросовестно отнесся к поручению, Маттиас не лежал бы сейчас в больнице. Хотя… кто его знает. Может, и лежал бы. Но… а если бы он выудил у Маттиаса, что Пер уже побывал в доме Франкеля? Тогда наверняка дело бы приняло иной оборот. Ведь когда он был у Адама и брал отпечатки пальцев, тот что-то такое упоминал: в школе, мол, говорили, что у Эрика Франкеля дома коллекция всяких крутых цацек. И это не давало Йосте покоя. Если бы он был чуть-чуть повнимательней, чуть-чуть пособранней, если бы вообще отнесся к делу посерьезнее… Он издал один из своих фирменных вздохов. Было ясно, что ему следует сделать, чтобы как-то исправить свой промах.
Йоста пошел в гараж. Мартин и Паула уехали в Уддеваллу, но вторая машина была в его распоряжении. Через сорок минут он заехал на парковку в стрёмстадской больнице. Дежурная в приемном покое сообщила, что состояние Маттиаса, как она выразилась, стабилизировалось, и рассказала, как найти палату.
Он задержался, набрал в грудь воздуха и толкнул дверь. Наверняка у паренька сидит кто-то из родных. Йоста терпеть не мог встречаться с родственниками в подобных ситуациях - слишком уж он принимал все близко к сердцу. Но тем не менее, а может быть, именно поэтому Йоста нередко удивлял коллег интуитивным умением разговаривать с людьми в трудных ситуациях. Было бы только желание… а главное, хватало бы душевных сил, он мог бы применить свой талант для работы. Но Йоста терпеть не мог пользоваться этим умением - слишком дорого это ему обходилось.
- Вы его взяли?
Навстречу ему поднялся крупный мужчина в костюме. Галстук съехал набок, он держал руку на плече плачущей женщины - судя по сходству, матери Маттиаса. Йоста запомнил внешность мальчика, когда они приехали по вызову в дом Франкеля. Если бы Йоста сейчас увидел Маттиаса впервые, он бы этого сходства не обнаружил - лицо мальчика распухло до неузнаваемости, было покрыто ссадинами, глаза утонули в сине-красном отеке. Он мог приоткрыть только левый глаз, и то чуть-чуть.
- Дайте мне только добраться до этого бандюги! - Отец Маттиаса сжал кулаки.
На глазах у него были слезы, и Йоста опять подумал, что охотнее всего избежал бы этой душещипательной сцены. Но он уже вошел в палату, так что деться было некуда. Тем более что каждый раз, когда он смотрел на изуродованное лицо мальчика, его начинали мучить угрызения совести.
- Оставьте это полиции, - сказал он, присел на стул, представился и посмотрел в глаза сначала матери, потом отцу. - Мы допросили Пера Рингхольма. Он признался, что избил Маттиаса, и это не останется без последствий. Каких именно - будет решать прокурор.
- Но его посадили? - Губы матери заметно дрожали.
- Пока нет. Прокуроры очень редко прибегают к этой мере по отношению к малолетним преступникам. Его забрала мать, но следствие продолжается. Мы уже подключили социальные службы…
- То есть он поехал к своей матери, а мой сын лежит здесь? - Отец посмотрел на Маттиаса, потом на Йосту. - Я этого не понимаю…
- В настоящий момент да. Но я еще раз говорю - его преступление без последствий не останется. Это я вам гарантирую. Но… хотелось бы, если возможно, задать несколько вопросов Маттиасу. Мы должны убедиться, что ничего не упустили.
Родители посмотрели друг на друга.
- Если он в состоянии… он все время спит. Ему постоянно дают обезболивающие.
- Не волнуйтесь, я буду очень осторожен, - успокаивающе сказал Йоста и подвинул стул к койке.
Маттиасу мешали говорить распухшие губы, бормотание его было не так легко понять, но в конце концов Йоста убедился, что Пер не врал. Все так и было.
Он повернулся к родителям.
- Я должен взять отпечатки пальцев у Маттиаса. Вы не против?
Они еще раз переглянулись.
- Если нужно для дела. - Отец пожал плечами. - Если вам это…
Он не закончил фразу. Перевел взгляд на сына, и глаза его опять наполнились слезами.
- Минута, не больше. - Йоста вынул из кармана необходимые принадлежности.
Через пять минут он сидел в машине, глядя на ящичек с отпечатками пальцев Маттиаса. Вряд ли они так уж важны для следствия… но свою работу он сделал.
Слабое утешение.
- Ну что, последняя станция на сегодня, или как? - Мартин остановил машину у редакции "Бухусленца".
- А потом сразу домой. - Паула посмотрела на часы.
Это были ее первые слова с тех пор, как они покинули контору "Друзей Швеции". Она сидела и о чем-то думала, и Мартин решил ей не мешать. Он прекрасно понимал, какую бурю чувств может вызвать в ее душе встреча с такими людьми, как Петер Линдгрен. С людьми, кто заранее убежден в ее неполноценности и вредоносности, - они смотрят на цвет кожи. Мартину-то с его ярко-рыжими волосами и белой веснушчатой физиономией никогда не пришлось испытать на себе такой взгляд. Вообще говоря, в школе его дразнили "рыжий, рыжий, конопатый", но это, во-первых, было давно, а во-вторых, далеко не то же самое.
- Мы ищем Челля Рингхольма, - сказала Паула, наклонившись к окошку дежурной.
- Секунду, я ему передам. - Дежурная набрала номер. - Посидите, пожалуйста, сейчас он спустится.
- Спасибо. - Они уселись в удобные кресла у низкого столика, на котором лежали свежие номера "Бухусленца".
Через несколько минут в приемной появился полноватый темноволосый мужчина с большой бородой. Его могли бы звать Бьёрн, подумала Паула. Или Бенни.
- Челль Рингхольм. - Бородач пожал им руки.
Рукопожатие было настолько энергичным, что Мартин поморщился.
Челль провел их в свой кабинет.
- Садитесь. Я-то думал, что знаком со всеми полицейскими в Уддевалле, а оказывается, нет - новые лица. - Стол его был завален бумагами так, что было совершенно непонятно, как ему удается найти нужную.
- Мы не из Уддеваллы. Мы из Танумсхеде.
- А-а-а… вот оно что… - Он казался удивленным, но Пауле на секунду показалось, что за удивлением стоит что-то еще. - И с чем пожаловали?
Он откинулся в кресле и сцепил руки на животе.
- Прежде всего мы должны сообщить, что ваш сын задержан за избиение школьного товарища.
Челль тут же выпрямился, точно его подбросила пружина.
- Что? Что вы такое говорите? Задержан?.. А кого… что с тем?.. При каких обстоятельствах?
Он успел задать десятка два бессвязных вопросов, прежде чем Пауле удалось вставить слово.
- Он нанес тяжелые побои мальчику по имени Маттиас Ларссон. Тот сейчас в больнице. Врачи говорят, что состояние стабилизировалось, хотя повреждения очень серьезные.
Челль, казалось, никак не мог переварить услышанное.
- Но… но почему вы мне не позвонили сразу?
- Пер попросил, чтобы мы вызвали мать. Она присутствовала на допросе. Потом забрала сына домой.
- Да… вы наверняка заметили, что отношения в семье далеки от идеальных.
- Пожалуй. На допросе выяснилось, что кое-какие проблемы есть, - осторожно сказал Мартин и, посомневавшись добавил: - Мы связались с социальными службами. Пусть они дадут свою оценку.
Челль глубоко, со стоном, вздохнул.
- Я обязан был заняться этим раньше… Но… сами знаете - то одно, то другое… Не знаю… - Он посмотрел на фотографию на столе.
Паула проследила за его взглядом - на снимке была молодая блондинка и двое детей, оба в возрасте до десяти.
- И что теперь будет?
- Прокурор ознакомится с делом и решит, как действовать дальше. Но это очень серьезно…
Челль обреченно махнул рукой: