- Вы думаете, я не понимаю? Поверьте, мне это совсем не легко. Я вполне осознаю серьезность положения… Просто… хотел узнать поконкретнее, как вы думаете… у вас же есть опыт… - Он опять покосился на фотографию.
На этот раз взяла слово Паула.
- Трудно сказать… скорее всего, речь пойдет о закрытом интернате для малолетних.
Челль устало кивнул.
- Думаю, в каком-то смысле это самое мудрое решение. С Пером уже давно не все в порядке… может быть, такая мера поможет ему осознать, что это не игрушки. Но ему тоже досталось… Я не уделял ему внимания, а мать… Да вы и сами все поняли. Но она не всегда была такой. Развод… развод ее подкосил.
- И еще одно. - Мартин наклонился вперед и внимательно посмотрел на собеседника.
- Я слушаю.
- На допросе выяснилось, что Пер в самом начале июня проник в дом Эрика Франкеля. Хозяин застал его… Вам что-нибудь об этом известно или вы слышите про этот эпизод впервые?
Челль помолчал.
- Все правда… Эрик Франкель запер Пера в библиотеке, позвонил мне, и я приехал. - Он криво усмехнулся. - Довольно сюрреалистическая картина - Пер в библиотеке. Забавно… это, по-моему, был его первый и единственный контакт с книгами за всю жизнь.
- Вообще говоря, во взломе ничего забавного нет, - сухо произнесла Паула. - Все могло кончиться гораздо хуже.
- Да, разумеется… прошу прощения. Неудачная шутка… Просто мы с Эриком решили не поднимать шума. Эрик сказал, что, по его мнению, полученного урока достаточно. Вряд ли Пер решится опять на что-то подобное. Я увез Пера, прочитал ему нотацию, и… - Челль прервался на полуслове и грустно пожал плечами.
- Но вы ведь говорили с Эриком не только о взломе. Пер слышал, что Эрик упомянул о какой-то информации, которая якобы у него для вас приготовлена и которая вас, как журналиста, должна заинтересовать. И вы якобы договорились в ближайшее время увидеться… Припоминаете?
Наступило тягостное молчание. Потом Челль медленно покачал головой.
- Нет… не припоминаю. Или Пер выдумал, или просто-напросто не понял. Мы говорили, да… речь шла вот о чем: Эрик знал, что я занимаюсь неонацизмом, и сказал, что, если мне нужны какие-то факты, я всегда могу ему позвонить.
И Мартин, и Паула чувствовали, что он лжет, но доказательств у них не было.
- А вы знаете, что ваш отец поддерживал связь с Эриком?
Челль заметно расслабился, свернув с опасной темы.
- Мне это неизвестно. Я не знаю и не хочу знать, с кем поддерживает связи мой отец. И его деятельность меня интересует только как журналиста.
- Это мне совсем непонятно, - сказала Паула с плохо скрытым любопытством. - Он же ваш отец!
- Вы же лучше, чем кто-то другой, должны понимать, что мы активно боремся с ксенофобией. - Челль обратился непосредственно к Пауле. - Это раковая опухоль общества, и мы должны бороться с ней всеми доступными средствами. И мой отец - один из метастазов этой опухоли… Да… Отец выбрал этот путь, - он развел руками, - нас с ним ничего не связывает, кроме того, что моя мать забеременела от него. В детстве я видел его только на свиданиях в тюрьме. Но как только я повзрослел, как только у меня появилась возможность самому принимать решения, я понял - отцу не место в моей жизни.
- То есть вы не поддерживаете с ним связь? А Пер? Пер встречается с дедом?
- Я никакой связи с ним не поддерживаю. Но к сожалению, на Пера он имеет большое влияние. Пока Пер был маленьким, мы могли как-то оградить его от этих контактов, но теперь он вырос и ходит куда хочет… Я не могу ему помешать встречаться с моим отцом. У меня просто нет таких возможностей.
- Да… ну что ж, наверное, это все… пока. - Мартин поднялся со стула.
Паула последовала его примеру. Уже в дверях Мартин неожиданно резко обернулся и обратился к Челлю:
- А вы совершенно уверены, что Эрик не собирался передать вам какую-то специфическую, важную для вас информацию?
Глаза их встретились, и ему показалось, что Челля одолевают сомнения. Но журналист задумчиво покачал головой.
- Уверен… совершенно уверен.
И на этот раз его слова прозвучали неубедительно.
Маргарета не находила себе места. У родителей никто не брал трубку со вчерашнего дня, с тех пор как Герман ушел из ее дома. Это было необычно - мама с папой всегда предупреждали, когда уходили, а в последнее время почти постоянно были дома. Каждый вечер она по традиции звонила родителям - пожелать спокойной ночи. Она могла бы набрать родительский номер не глядя. Многолетний ритуал, и она не припоминала ни одного случая, когда родители бы не ответили.
А сейчас она сидела и слушала бесконечные долгие сигналы - в который раз. Она хотела сбегать к ним еще вчера вечером, но Уве, муж, отговорил ее. Утро вечера мудренее, и тому подобное. Но настало утро, а трубку по-прежнему никто не берет. Тревога нарастала с каждой минутой. Маргарета уже поняла - что-то случилось. Другого объяснения не было.
Она оделась и вышла на улицу, проклиная себя, что поддалась на уговоры Уве. Всего-то десять минут ходьбы, ну что бы ей не сходить накануне… Что-то случилось, определенно что-то случилось.
Еще не доходя до родительского дома, она заметила у входной двери женскую фигуру. Она прищурилась, но только подойдя совсем близко, узнала эту даму-писательницу, Эрику Фальк.
- Могу чем-то помочь? - Маргарета попыталась придать голосу приветливую интонацию, но не получилось - слишком сильна была тревога.
- Да… может быть… я хотела навестить Бритту. - Эрике было не по себе. Ну какое право она имеет вторгаться в чужую жизнь! - И вот… никого нет дома.
- Я звонила им с вечера, и никто не отвечал, - кивнула Маргарета. - Вот и зашла - проверить, все ли в порядке.
Она приподнялась на цыпочки и достала ключ из-за консоли навеса над дверью.
- Проходите, вы можете подождать в холле, а я посмотрю, что и как.
Она открыла дверь и обратила внимание, что рука у нее дрожит. Ей почему-то было страшно, и Маргарета мысленно порадовалась, что с ней кто-то есть. Собственно, надо было позвонить сестрам перед тем, как идти. И что бы она им сказала? Перепугала бы всех до смерти… Ей ни за что не удалось бы скрыть все нарастающее беспокойство.
Она прошла в гостиную на первом этаже и огляделась. Как всегда. Все прибрано, чисто, красиво…
- Мама? Папа? - крикнула она.
Ответа не последовало.
Ей стало трудно дышать. Надо, надо было позвонить сестрам.
- Оставайтесь здесь, я пойду посмотрю, - внезапно осипшим голосом сказала Маргарета и начала подниматься по лестнице.
Медленно, осторожно, словно нащупывая каждый шаг. Непривычная, противоестественная тишина. И только когда она ступила на последнюю ступеньку, послышался слабый звук, напоминающий плач ребенка. Она замерла, прислушалась и с бешено колотящимся сердцем открыла дверь в спальню.
Прошло несколько секунд, прежде чем Маргарета поняла, что это не галлюцинация.
Потом услышала крик о помощи и не сразу сообразила, что кричит она сама.
Дверь открыл Пер.
- Дед?
Парень выглядел как щенок, который ждет, чтобы его погладили.
- Что ты натворил? - резко сказал Франц, отодвинул внука и прошел в комнату.
- Да я… а чего он болтает? Что же мне, молчать в тряпочку? - дерзко выкрикнул Пер. Вид у него был обиженный. Если кто и мог его понять, так это дед. - Что я натворил… Да по сравнению с тем, что ты творил, это так… детские игры.
Он старался, чтобы голос звучал уверенно, но поднять глаза не решался.
- Именно поэтому я знаю, что говорю.
Франц взял внука за плечи и потряс, пока тот не посмотрел ему в глаза.
- Поговорим… Попробую хоть чуть-чуть навести порядок в твоей упрямой башке. Кстати, где мать? - Франц говорил твердо и уверенно, словно отстаивал свое право принять участие в воспитании внука.
- Спит, наверное… может, и проспится. - Пер поплелся в кухню. - Она начала, не успели мы порог перешагнуть… По-моему, всю ночь квасила. Но что-то давно ее не слыхать.
- Я пойду за ней. А ты пока поставь кофе.
- А как его… я не умею…
- Самое время научиться, - прошипел Франц, направляясь в спальню Карины.
Его встретил тихий храп. Карина лежала на самом краю, рука на полу, вот-вот соскользнет с кровати. В комнате было очень душно, сильно пахло перегаром.
- Какого черта! - рявкнул он, подошел и потряс ее за плечо. - Пора вставать!
Франц огляделся. В спальне была дверь в ванную. Он открыл кран, подошел к невестке и с гримасой отвращения стал ее раздевать. Много трудиться не пришлось - кроме трусов и лифчика на Карине ничего не было. Он отнес ее в ванную и небрежно бросил в воду.
- Это еще что? - сонно пробормотала бывшая жена его сына. - Чем это ты занимаешься?
Франц молча подошел к шкафу, нашел чистое белье и положил на крышку унитаза рядом с ванной.
- Пер поставил кофе. Приди в себя, оденься - и в кухню.
Она собиралась было запротестовать, но только вяло махнула рукой и прикрыла глаза.
- Ну и как? Справился с кофеваркой?
Пер сидел за столом и изучал свои ногти.
- Не думаю… попробуешь, - мрачно сказал он. - Наверняка дерьмо.
Франц посмотрел на черную, как нефть, жидкость, капающую из фильтра.
- Может, и дерьмо, но, во всяком случае, крепкое.
Они довольно долго молчали - дед и внук. У Франца было очень странное чувство. Он видел во внуке повторение своей собственной истории. Некоторые черты Пера напоминали ему его отца… Он до сих пор упрекал себя, что не прикончил папашу. Может, тогда жизнь пошла бы по-другому… Если бы он его прикончил, если бы всю кипевшую в нем ненависть обратил на того, кто и в самом деле ее заслуживал… А так… расплескал без цели, без результата. Только себе во вред. Расплескал, но не до конца. Ненависть еще не остыла, он знал это и чувствовал. Просто с годами он научился ее обуздывать и направлять. С годами ненависть перестала управлять им, теперь она была покорной его служанкой.
Именно это он хотел любой ценой внушить внуку. Ненависть понятна и оправданна. Дело только в том, что человек должен знать, когда дать ей выход и в какой форме. Ненависть не должна ослеплять и не должна сама быть слепой. Ненависть обязана быть зрячей. Истинная ненависть напоминает мастерски пущенную стрелу, летящую точно в цель, а не тупой топор, которым ты размахиваешь вокруг себя без всякой цели и смысла, просто чтобы дать выход гневу. Этот путь ему тоже был знаком… Результат известен - проведенная в тюрьме молодость и сын, который слышать не хочет имени отца. Друзья? Он не так глуп, чтобы считать товарищей по организации друзьями. Или даже пытаться с кем-то из них подружиться. У каждого свое - своя ненависть, своя ярость, и объединяет их только одно: цель. Общая цель.
Он смотрел на Пера и видел своего отца. И себя самого. И Челля. Сына, с которым встречался только на свиданиях в тюрьме. И еще в те короткие периоды, когда находился на свободе, но и тогда ему было не до ребенка. Никакой близости не было, да и быть не могло. А любит ли он сына? Положа руку на сердце, вряд ли. Может быть, когда-то, давно, что-то бултыхнулось в груди, когда Ракель пришла на свидание с новорожденным младенцем. Может быть, но точно он не помнил.
Странно, сейчас, сидя за кухонным столом с внуком и пытаясь вспомнить, любил ли он кого-нибудь в жизни, Франц мог назвать только одно имя. Эльси. Прошло шестьдесят лет, но он помнил ее, как будто это было вчера. Эльси и внук. Только эти двое вызывали в нем какие-то чувства. Все остальное пространство его души - выжженная, мертвая пустыня. Отец позаботился, чтобы в ней, в этой пустыне, не осталось ничего живого. Ни ростка… Ему казалось, что ни ростка. А проходит время - и прошлое пробуждается…
- Челль рассвирепеет, если узнает, что ты приходил. - В дверях появилась Карина.
Ее слегка покачивало, но она была в чистой футболке. Волосы мокрые.
- Мне плевать на Челля, - сухо сказал Франц.
Он поднялся и налил кофе себе и Карине.
- Пей!
- А ты уверен, что это можно пить? - Карина отхлебнула глоток и сморщилась от отвращения. - Не трогай шкаф!
Франц не сказал ни слова. Он методично доставал из шкафчиков и буфета бутылки, одну за другой, и выливал содержимое в раковину.
- Не имеешь права! Не твое дело! - визжала она.
Пер поднялся, чтобы выйти.
- Сидеть! - рявкнул Франц. - Мы должны раз и навсегда избавиться от этой заразы!
Пер послушно сел на край стула.
Через час, когда со спиртным было покончено, пришло время решения вопросов.
Челль уставился на дисплей компьютера. Его мучили угрызения совести. Еще со вчерашнего дня, сразу после ухода полицейских, он решил поехать к Перу и Карине - и не мог себя заставить. Что он им скажет? Он не представлял даже, с чего начать разговор. Больше всего Челля пугало именно это - то, что он сам начал осознавать безнадежность своих попыток. Он, бесстрашный Челль, который, не опуская разящего меча, сражался с властями, неправедными капиталистами, неонацистами… Да с кем он только не сражался! Но когда речь заходила о его бывшей жене и сыне, из него словно выпускали воздух. Сил не было. Совесть высосала из него все силы.
Он в который раз посмотрел на фотографию Беаты с детьми. Конечно же, он любил Магду и Луке, ни за что не хотел бы их лишиться, но… все произошло так быстро… Быстро и неправильно. Не так, как должно быть. Поток событий просто-напросто увлек его за собой, как смерч, и, когда дым рассеялся, пыль улеглась, он так и не смог решить, чего больше принес этот смерч: добра или зла. Может быть, виной тому неудачный момент. Ему было сорок, кризис среднего возраста, как теперь модно это называть… и тут появилась Беата. Он поначалу не мог поверить - что в нем нашла молодая красивая девушка? Он же должен казаться ей стариком! Но нашла же… И он не смог противостоять этому порыву. Спать с ней, гладить ее обнаженное мускулистое тело, шелковистую, почти детскую кожу, выслушивать ее восторги, наслаждаться ее восхищением… Это было опьянение. Он был не в состоянии додумать до конца ни одну практическую мысль, не в состоянии принять ни одного решения - просто позволил потоку увлечь себя, не хотел трезветь… Но нельзя остаться пьяным на всю жизнь. И он быстро начал уставать от ее совершенно очевидной ограниченности (как же он раньше-то не заметил!). С Беатой просто-напросто оказалось не о чем говорить! Она была типичное дитя современной развлекающейся цивилизации, прочитала за всю жизнь в лучшем случае пару книг… Она ровным счетом ничего не знала ни о высадке человека на Луну, ни о венгерском восстании. Под конец ему надоела даже ее кожа - гладкая, шелковистая, без единого изъяна.
Он прекрасно помнил миг, когда все рухнуло, как будто это было вчера. Встреча в кафе… сияние ее голубых глаз, надутые губы: у нас будет ребенок, Челль! Теперь-то ты наконец должен рассказать все Карине, давно ведь обещал…
Именно в ту секунду он осознал, какую чудовищную ошибку совершил, и с трудом преодолел мгновенный импульс - уйти. Оставить ее здесь за столиком, пойти домой, лечь на диван и посмотреть по ящику новости, пока пятилетний Пер спокойно спит в своей кроватке.
Но мужской инстинкт тут же подсказал, что из этого ничего не получится. Есть любовницы, которые молчат, а есть любовницы, которые все рассказывают женам. И он ясно чувствовал к какой из этих категорий принадлежит Беата. Если он разобьет ее жизнь, она будет крушить все вокруг себя, пока не останутся одни руины. Она, не оглядываясь и не испытывая никаких сентиментальных сожалений, растопчет его жизнь, и подняться он уже не сможет.
Он знал это совершенно точно. И струсил. Он даже представить себе не мог, что останется в одиночестве. Сидеть в грязной холостяцкой квартире, таращиться на пустые стены и размышлять, куда ушла жизнь… Нет, этого он не выдержит. Беата победила.
Он оставил Карину и Пера. Просто оставил, как ненужный мусор, - и они именно так себя и чувствовали. Ненужным мусором. Он унизил и погубил Карину. И потерял Пера. Это была плата за ощущение девической кожи под пальцами.
Может быть… может быть, Пера он мог бы и сохранить. Если бы нашел в себе силы преодолеть то чувство вины, которое придавливало его к земле, как бетонный блок, каждый раз, когда он вспоминал оставленных им жену с ребенком. Но он не смог. Иногда пытался играть роль отца, но это было так редко, что никакого результата, кроме негативного, принести не могло.
А теперь сын стал совершенно чужим. Челль его не узнавал и, если быть честным, и не пытался узнать. Он поступил точно так же, как когда-то поступил его отец. Это приводило Челля в ужас. Он чуть не всю жизнь ненавидел отца, который бросил его с матерью ради другой жизни.
Он вырос без отца. И уготовал ту же участь собственному сыну.
Челль что есть силы ударил кулаком по столу, надеясь, что физическая боль отвлечет его от самоедства.
Не помогло.
Тогда он открыл нижний ящик стола и достал папку.
В какой-то момент он уже решил передать ее в полицию, но журналистский инстинкт в последнюю секунду дернул стоп-кран. Не так уж много получил он от Эрика. Челль прекрасно помнил этот разговор - Эрик зашел в его кабинет, начинал говорить, замолкал… Было совершенно ясно, что он сомневается, стоит ли вовлекать Челля в эту историю, и если стоит, то насколько. Несколько раз Челлю казалось, что старик сейчас повернется и уйдет, так и не посвятив его в детали.
Челль открыл папку и пожалел, что не спросил Эрика, не настоял… как он представляет себе… по крайней мере, в каком направлении Челль должен начать поиск? Несколько газетных статей, без разъяснений, без комментариев, - вот и все, чем он располагал.
- И что я с этим должен делать? - спросил он тогда.
- Это ваша работа, - тихо произнес Эрик. - Я понимаю, что вам это может показаться странным, но готового ответа у меня нет. Я даю вам инструмент, которым вы можете воспользоваться.
И ушел. Ушел, оставив Челля за столом, на котором лежали три газетные статьи.
Челль почесал в бороде и открыл папку. Он уже несколько раз собирался этим заняться, но все время возникали срочные дела. А если быть совсем честным, он просто не был уверен, стоит ли посвящать этому многие часы работы. Старик мог быть немного не в себе… иначе почему он напустил такого тумана? Мог бы выражаться яснее, если этот материал, по его утверждению, не что иное, как настоящая бомба. А теперь все предстало в новом свете. Эрик Франкель убит. И его папка начала по-настоящему жечь пальцы.
Надо засучить рукава и заняться этим делом. И он совершенно точно знал, с чего начать. С единственного общего знаменателя для всех трех статей.
Борец норвежского Сопротивления Ханс Улавсен.