- А ты кончай вести себя как капризная пятилетка! Если хочешь, чтобы с тобой обращались как с взрослой, так и веди себя как взрослая! И я больше не желаю слышать никаких выкриков насчет того, что я с детьми здесь живу, потому что я здесь живу, хочешь ты этого или не хочешь! И ты не даешь нам даже малейшего шанса стать твоими друзьями!
Анна перевела дух и продолжила таким тоном, что и Дан, и Белинда замерли, открыв рты, как оловянные солдатики. Отец и дочь смотрели на нее с одинаковым ужасом и от этого стали очень похожи.
- И если ты планируешь выжить нас из дома, из этого ничего не получится. Потому что у меня с твоим отцом будет ребенок, и все вы, и дети Дана, и мои дети, станете настоящими родственниками! И я ни о чем так не мечтаю, как об этом! Но я не могу справиться с этим одна, мне нужна ваша помощь. Малыш появится к весне, и разрази меня гром, если я стану мириться с тем, что происходит в этом доме!
Ярость остыла так же внезапно, как и возникла, и Анна горько разрыдалась.
Дан и Белинда словно окаменели. Потом Белинда всхлипнула и вихрем пролетела к входной двери. Анна даже не вздрогнула от резкого хлопка. Из дверей детской появились растерянные Эмма и Адриан.
- Неплохо, Анна, - устало сказал Дан. - Вопрос только, зачем…
- Идите все к черту. - Анна схватила куртку, и дверь хлопнула еще раз.
- Привет, где была? - Патрик встретил Эрику в холле, сложил рот куриной гузкой и чмокнул ее в губы.
Майе стало завидно, и она неуверенным шагом, но быстро побежала матери навстречу с раскинутыми руками.
- Состоялось два очень интересных, на мой взгляд, разговора. - Эрика оставила куртку на вешалке и прошла в гостиную.
- Рассказывай. - Патрик опустился на пол, чтобы продолжить строительный проект, которому они с Майей посвятили полдня: решено было возвести крупнейшую в мире башню из деревянных кубиков.
- Я-то думала, это ребенок должен развиваться, а не ты, - засмеялась Эрика, глядя, как Патрик, сосредоточенно прикусив губу, пристраивает красный кубик на верхушке угрожающе раскачивающейся конструкции, которая уже намного переросла Майю.
- Ш-ш-ш… - Мимика Патрика стала еще более драматичной: теперь он высунул язык.
- Майя, не могла бы ты дать маме вон тот желтый кубик? - Эрика коварно указала на основание башни.
Дочь просияла от возможности доставить маме удовольствие и тут же выполнила ее пожелание, отчего вся башня, разумеется, рухнула и кубики разлетелись по гостиной.
Патрик с красным кубиком в руке просто оцепенел от возмущения.
- Спасибо, дорогая, - произнес он с горечью. - Впрочем, тебе, конечно, не понять, какая точность, какой расчет и какая твердая рука нужны для того, чтобы…
- Чьи речи я слышу? Неужели это тот Патрик, который начал понимать, о чем говорила его жена? И что она имела в виду, когда говорила, что ей не хватает стимула? - Она подошла и поцеловала мужа.
- Да-да… Пожалуй, начинаю понимать. - Патрик обнял ее, погладил по заду и тоже поцеловал, на этот раз с участием языка.
Все это непременно переросло бы в более развернутую фазу, если бы Майя с удивительной для годовалого ребенка точностью не запустила кубиком в отцовское темя.
- Ай! - Патрик схватился за голову и погрозил дочери пальцем. - А это еще что такое? Раз в жизни папа решил пообжиматься с мамой, и тут же родная дочь награждает его кубиком по голове!
- Патрик! - Эрика хлопнула его по плечу. - Ты уверен, что слово "обжиматься" должно появиться в ее словаре раньше других?
- Если она хочет завести братика или сестричку, придется ей примириться, что папа с мамой иногда обжимаются.
- Насчет пополнения пока успокойся… но потренироваться можно. Только придется подождать до вечера.
Она подмигнула и вышла в кухню.
Наконец-то им удалось более или менее справиться и с этим аспектом (она мысленно улыбнулась выбору слова) семейной жизни. Просто удивительно, насколько рождение Майи повлияло на их сексуальную жизнь, но после года наполовину естественного, наполовину вынужденного воздержания теперь и на этом фронте (еще того чище - "фронт"!) - дела пошли на лад. Однако после года непрерывной возни с младенцем Эрика даже думать не хотела о каких-то братиках и сестричках. Ей надо было отдохнуть от младенческого мира и пожить нормальной взрослой жизнью.
- И что за интересные разговоры ты вела сегодня? - Патрик тут же появился в кухне.
Эрика рассказала про свою двойную поездку в Уддеваллу - сначала передала разговор с Германом Юханссоном, а потом, после библиотеки, - с Челлем Рингхольмом.
- И ты хочешь сказать, что имена, которые назвал Герман, тебе незнакомы? - Патрик нахмурился или просто задумался. Во всяком случае, лоб он наморщил.
- В том-то и дело. Я совершенно уверена, что никогда их не слышала, и в то же время… не знаю. Пауль Хеккель и Фридрих Хюк. Что-то шевелится, но…
- И теперь, значит, ты объединила усилия с Челлем в поисках этого… Ханса Улавсена? - В голосе Патрика прозвучали скептические нотки, и Эрика прекрасно понимала почему.
- Я знаю, что все это несколько притянуто за уши. И понятия не имею, какую роль он сыграл, но что-то мне подсказывает… Одним словом, ясно чувствую - это важно. К убийствам это, скорее всего, не имеет отношения, но к судьбе моей матери - имеет. Он, очевидно, много значил в ее жизни, и если ты помнишь, именно ее жизнь меня и интересует в первую очередь. Мне хочется… даже не просто хочется, а нужно узнать о ней побольше.
- Только будь поосторожней… Выпьешь чаю?
- Спасибо, с удовольствием… - Эрика присела за стол. - А что ты имеешь в виду? Что значит "поосторожней"?
- Насколько мне известно, Челль Рингхольм парень довольно ушлый, как журналист по крайней мере, так что смотри - он попросту может тебя использовать, ничего не дав взамен.
- Не знаю… Ну, допустим, он воспользуется моей информацией, а все, что накопал сам, утаит. Ничего хуже произойти не может, а это я как-нибудь переживу. Но не думаю, чтобы он так поступил. Мы договорились: я возьму на себя Акселя Франкеля и шведские архивы, а он поговорит со своим отцом. Кстати, не могу сказать, чтобы он согласился с большим энтузиазмом.
- Да… похоже, у папы с сыном отношения оставляют желать лучшего. - Патрик разлил кипяток в две кружки и бросил чайные пакетики. - Я читал статьи Челля Рингхольма - он громит своего родителя на чем свет стоит.
- Тем более интересный разговор им предстоит. - Эрика пригубила горячий чай и посмотрела на Патрика.
В столовой Майя оживленно с кем-то беседовала - скорее всего, с подаренной куклой. Она с ней не расставалась.
- И как ты себя чувствуешь в отпуске? Когда расследуются сразу два убийства?
- Если скажу, что нормально, совру. Но Майя вырастет, и у меня уже не будет шанса пообщаться с ней в этом возрасте, а работа… Ну что ж, работа не убежит. Не то чтобы я мечтал о дополнительных убийствах - вот, дескать, хорошо бы кого-нибудь убили, когда я вернусь в отдел, будет чем заняться… Нет, конечно. Но я думаю, ты понимаешь, о чем я говорю.
- А как дела у Карин? - Эрика постаралась задать этот вопрос как можно более безразличным тоном.
Патрик ответил не сразу.
- Не знаю… Мне кажется, ей очень… грустно. Все сложилось совсем не так, как она себе представляла, а теперь она в такой ситуации, что… в общем, я не знаю.
- Жалеет, наверное, что тебя потеряла. - Эрика продолжала разыгрывать великодушный нейтралитет, но в глубине души напряженно ждала, что скажет Патрик. Они никогда не обсуждали его первый брак, а если она и задавала какой-нибудь вопрос, он отвечал неохотно и односложно.
- Нет. Не думаю. Или… нет. Скорее всего, она жалеет о своей глупости - что я застал их тогда… - Патрик засмеялся, но вызванная им к жизни картина опять отозвалась горечью. Он очень давно не вспоминал эту сцену. - Но все равно… если бы все было хорошо, она не завела бы любовника.
- Думаешь, она это помнит? Человек часто видит прошлое в розовом свете, так что ей теперь вполне может казаться, будто у вас был абсолютно буколический брак. Розовый с голубыми завитушками. Или голубой с розовыми.
- Ты права, конечно, но я уверен, что она все помнит… - Голос Патрика против его воли прозвучал элегично, поэтому он решил прервать душещипательные воспоминания. - Что у нас завтра на повестке дня?
Эрика прекрасно поняла, что он уходит от разговора, но настаивать не стала.
- Зайду к Акселю. Потом обзвоню архивы, налоговое управление, посмотрю церковные книги… Может, Ханс Улавсен и вправду застрял в Швеции.
- Церковные? Мне казалось, ты сама собиралась писать какую-то книгу… - Патрик соорудил задумчивую гримасу, но не выдержал и рассмеялся.
- С книгой я успеваю в срок, материал практически готов. И в конце концов, я просто не могу сосредоточиться, пока не узнаю эту историю до конца, так что лучше бы ты мне помогал, а не дразнил.
- Хорошо, хорошо! - Патрик поднял руки. - Девочка большая, имеешь право сама распоряжаться своим временем. У нас со старушкой свои дела, а ты занимайся, чем считаешь нужным.
Он встал и пошел в гостиную, на ходу поцеловав жену в макушку.
- Пошел строить восьмое чудо света… Тадж-Махал в натуральную величину.
Анна приметила ее издалека - маленькая одинокая фигурка на понтонных мостках. У нее не было намерения искать девушку, но как только, спустившись по Галербакен к морю, Анна увидела Белинду, она поняла, что обязана к ней подойти.
Белинда ее не заметила Она сидела с сигаретой, рядом с ней на мостках лежала пачка желтого "Бленда" и коробок спичек.
- Привет, - сказала Анна.
Белинда вздрогнула, хотела было выкинуть сигарету, но вместо этого демонстративно поднесла ее ко рту и глубоко затянулась.
- Угости и меня, - попросила Анна, присаживаясь рядом.
- А ты что, куришь? - удивилась Белинда и протянула ей пачку.
- Когда-то курила… пять лет. Но моему первому мужу не нравилось, когда я курю…
Можно, конечно, и так сказать - не нравилось… Он запретил ей курить, а когда как-то раз застал, погасил сигарету прямо об ее руку, в локтевом сгибе. Шрам от ожога остался до сих пор.
- Отцу не говори, - сказала Белинда командирским голосом, но, подумав, добавила: - Пожалуйста…
- Если ты меня не выдашь, и я тебя не выдам. - Анна затянулась и зажмурилась: у нее с непривычки слегка закружилась голова.
- А может, тебе не стоит курить? Вспомни о ребенке! - неожиданно поучительно, с интонацией какой-нибудь тетки из социальных служб, сказала Белинда.
Анна засмеялась.
- Первая и последняя сигарета за всю беременность. Обещаю.
Они помолчали, пуская кольца дыма над водой. Солнце уже не грело, давал о себе знать сентябрьский холодок, но было совершенно безветренно, и море отливало рябым блеском до самого горизонта. У причалов стояло всего несколько катеров - летом они теснились в два-три ряда, а большие яхты и вовсе находились на рейде.
- Не так легко, правда? - спросила Анна, не глядя на Белинду.
- Что?
- Быть ребенком и взрослым одновременно.
- Тебе-то откуда знать. - Белинда швырнула в воду попавшийся под руку камушек.
- Конечно, мне-то откуда? Я-то родилась в преклонном возрасте и сразу забеременела.
Белинда слегка улыбнулась, скорее хотела улыбнуться, но тут же опять помрачнела.
Анна промолчала. Пусть девочка сама определяет, когда говорить, а когда молчать.
Прошло не меньше пяти минут, прежде чем Белинда искоса глянула на нее.
- Тебя сильно тошнит?
- Как хорька с морской болезнью.
- С чего бы это хорьку страдать морской болезнью? - фыркнула Белинда.
- А почему нет? Кто сказал, что хорьки не страдают морской болезнью? Хорек - сухопутный зверь. Посади его на корабль… вот так я себя и чувствую.
- Ты просто дурака валяешь. - Белинда не выдержала и засмеялась.
- А если шутки в сторону, мне и правда очень скверно.
- И мама тоже мучилась, когда носила Лизен. Я помню, я уже взрослая была. Ладно, что об этом говорить, когда мама с папой… - Она достала еще одну сигарету и прикурила, прикрывая спичку ладонью от воображаемого ветра.
- Знаешь, ты можешь говорить о маме, когда тебе хочется и сколько тебе хочется. Я прекрасно понимаю, что у Дана была жизнь и до меня, иначе не было бы вас троих. И твоя мама тоже в этом поучаствовала. И ты вовсе не должна чувствовать себя предательницей по отношению к отцу. Ты любишь свою маму, это совершенно естественно. И клянусь, я это прекрасно понимаю. Мне даже нравится, когда ты говоришь о своей маме. - Анна накрыла ладонью руку Белинды.
Первым побуждением девочки было отстраниться, но она, очевидно, передумала. Анна сама отняла руку и тоже взяла сигарету. Последнюю, мысленно поклялась она себе.
- Мне нравится возиться с малышами, - неожиданно сказала Белинда, - я очень много помогала маме с Лизен.
- Дан рассказывал. Он говорил, они с Перниллой чуть не насильно выталкивали тебя на улицу поиграть с приятелями. И еще говорил, у тебя здорово получалось. Так что я очень надеюсь, весной ты и мне будешь помогать. Можешь смело рассчитывать: все обкаканные памперсы - твои.
Она шутливо ткнула Белинду в бок, и та, помедлив секунду, ответила таким же тычком.
- Ничего подобного! Только описанные! Заметано? - Она протянула руку для пожатия.
- Заметано! - Анна пожала руку. - Какашками займется Дан.
Они засмеялись.
Анна потом вспоминала эту минуту как одну из самых счастливых в жизни. Лед был сломан.
Аксель паковал чемодан. Он встретил Эрику на пороге, держа в левой руке рубашку на плечиках. На двери в прихожей висел дорожный гардероб.
- Вы уезжаете? - спросила Эрика удивленно.
Он кивнул и, аккуратно расправив, повесил рубашку.
- Да, пора начинать работать. В пятницу еду в Париж.
- Вы хотите уехать, не узнав, кто… - Слово застряло на языке.
- У меня нет выбора, - грустно сказал Аксель. - Разумеется, я прилечу первым же самолетом, если полиции понадобится моя помощь. Но у меня есть работа, и я должен ее делать. Сидеть здесь и заниматься пустыми рассуждениями… как бы сказать… неконструктивно.
Аксель усталым жестом потер двумя пальцами переносицу, и Эрика обратила внимание, как скверно он выглядит. С момента приезда он словно постарел лет на десять.
- Да, вы, наверное, правы, - мягко сказала она. - Так будет лучше… Знаете, у меня есть к вам несколько вопросов. Вы в состоянии уделить мне немного внимания?
Он пожал плечами и жестом пригласил ее войти. Она задержалась было на веранде, где они разговаривали в тот раз, но он, не останавливаясь, провел ее в дом.
- Какая красота… - У Эрики перехватило дыхание.
Она словно попала в музей ушедших времен. Сороковые годы… Везде было прибрано и чисто, но в комнате все дышало стариной.
- Да… ни родители, ни я, ни Эрик… мы никогда не гнались за модой. Родители ничего не меняли в обстановке, и мы с Эриком последовали их примеру. К тому же в то время было множество по-настоящему красивых вещей, и я не вижу никаких причин менять мебель на более современную… и, на мой взгляд, менее красивую, если не сказать уродливую. - Он осторожно погладил богато украшенный резьбой секретер.
Они присели на обитый коричневым гобеленом диван. Нельзя сказать, чтобы сидеть на нем было очень уж удобно - наоборот, он располагал к красивой, строгой и прямой посадке.
- Вы хотели что-то спросить, - вежливо, но с ноткой нетерпения напомнил Аксель.
- Да… - Эрика вдруг почувствовала неловкость.
Уже второй раз она пристает к Акселю со своими вопросами, хотя совершенно очевидно, что у него хватает забот и без нее. Но раз уж она пришла…
- Я вам уже говорила - хочу узнать побольше о прошлом моей мамы. И волей-неволей в кадре все время возникают друзья ее детства - ваш брат, Франц Рингхольм, Бритта Юханссон.
Аксель кивнул. Он ждал продолжения.
- Но в их компании был и еще один человек.
Молчание.
- В конце войны сюда приехал участник норвежского Сопротивления. Он тайно прокрался на баржу моего деда. Насколько мне известно, вы не раз плавали на этой барже…
Аксель смотрел на нее не мигая, но она почувствовала, что при этом напоминании он заметно напрягся.
- Ваш дед был замечательным человеком, - тихо сказал он после паузы. - Один из лучших людей, встреченных мной в жизни.
Эрика никогда не видела деда, но ей была очень приятна похвала Акселя.
- Я знаю, что, когда Ханс Улавсен попал в Фьельбаку, вы были в немецком плену. Он приехал в конце сорок четвертого года, а уехал вскоре после окончания войны, как нам удалось выяснить…
- Вы сказали "нам", - перебил ее Аксель, как ей показалось, с волнением. - Кому "вам"?
Она на секунду задумалась - что открывать, а что утаить.
- Когда я сказала "нам", я имела виду себя и Кристиана, библиотекаря в Фьельбаке.
Почему-то Эрика не захотела называть имя Челля Рингхольма. Похоже, Акселя удовлетворило ее объяснение.
- Да, вы правы… В то время я находился в немецком плену.
Аксель опять напрягся и как-то съежился; у Эрики возникло ощущение, будто память о лагере вызвала у него непроизвольное сокращение мышц.
- И вы никогда его не встречали?
- Нет. Когда я вернулся, его уже здесь не было.
- А когда вы вернулись?
- В июне сорок пятого. С "белыми автобусами".
- "Белыми автобусами"? - Эрике смутно вспомнились лекции по новейшей истории, но единственное, что предложила память, - имя. - Фольке Бернадотт?
- Да, это была акция в режиссуре Фольке Бернадотта. Он организовал эвакуацию скандинавов из немецких концлагерей. На крышах и на бортах белых автобусов были намалеваны красные кресты, чтобы их не приняли за военный транспорт.
- Я не поняла: как эти автобусы могли принять за военный транспорт? Ведь война к тому времени уже кончилась?
Аксель улыбнулся ее неосведомленности.
- Первые "белые автобусы" появились в марте и апреле, в результате переговоров с немцами. Пятнадцать тысяч пленников привезли в Швецию. После окончания войны настала очередь еще десяти тысяч - в мае и июне. Я попал в самую последнюю группу.
Аксель сухо перечислял факты, но за безразличным тоном угадывался весь пережитый им ужас.
- А Ханс Улавсен исчез в июне сорок пятого года. По-видимому, непосредственно перед вашим возвращением.
- Да. Речь идет о нескольких днях, не более. Но… вряд ли стоит полагаться на мою память того периода. Я был… не в лучшем состоянии.
- Я понимаю. - Эрика потупила глаза, прекрасно сознавая, что вряд ли может понять человека, пережившего немецкий концлагерь. - Может быть, ваш брат что-то о нем говорил? - решилась она спросить после паузы. - Что-то, что задержалось в памяти? У меня, собственно, нет никаких конкретных данных, только ощущение, что Эрик и его друзья были тесно связаны с норвежцем.
Аксель долго смотрел в окно пустыми глазами - ей показалось, он и в самом деле пытается что-то припомнить.
- Смутно… очень смутно вспоминаю, что-то говорили про… норвежца и вашу мать. Может такое быть? Надеюсь, вы не обидитесь…
- Ну что вы! - Эрика словно отмахнулась от невидимого комара. - С тех пор прошло столько времени. К тому же я об этом слышала.