Вахидову и в голову не приходило, что он совершает тяжкие преступления:
- Все знали! Благодаря икре да осетрине мы выбили для области импортной мебели, дополнительно к лимиту - машин, запчастей…
Отчасти было жаль его. Он мотался по побережью в ночь-заполночь, договаривался с браконьерами, рисковал, организовывал. Большие люди пользовались его услугами, не скупились на благодарности, смотрели сквозь пальцы на то, что он не забывает и себя, и никогда не оставляли улик.
"Довиденко легко отрубит концы, как оговоры уважаемых в городе лиц…"
Мне оставался круг вопросов, связанных непосредственно с браконьерским промыслом, и я не собирался и его тоже отдавать "территории".
- У кого вы брали рыбу? У разных рыбаков или у одного?
- У меня был свой постоянный шеф лодок…
- Как его зовут?
- Я называл его просто Шеф.
- Опознаете, если показать фотографию?
- Конечно! Небольшого роста. С усиками…
- Работает где-нибудь?
- Вряд ли! Обычно он на берегу. С ездоками… Лодки ведь могут прийти в любое время!
- Ездоков его знаете?
- Сейчас всё больше новые. Часто меняются… Прежних я знал - по многу лет ходили.
- Сейчас совсем не ходят?
- Ветлугин Сашка погиб. Умара Кулиева приговорили к расстрелу… Ещё был Мазут. Его, говорят, посадили…
- Ветлугин, Умар Кулиев, Мазут… Не ошибаетесь?
- Что вы! Сколько рыбы закуплено было!
- А не боялись, что задержат? Ведь есть рыбнадзор, милиция…
- Милиция сама брала рыбу. Участковые, дежурные…
- А этот дежурный, который сегодня…
- И он тоже. Шеф ежемесячно платил и милиции, и рыбнадзору…
Я завёз Балу на квартиру.
- Отоспись. Придёшь после обеда.
- Не могу. У меня вызваны люди.
- Я сам с ними поговорю. Спи. Магнитофон я оставлю с собой.
От Балы я ехал вдвоём с Вахидовым.
Город просыпался.
Окрестные скалы чётко вырисовывались по обеим сторонам бухты: Какая-то женщина снимала замок с двери аэрокасс - пудовый, им можно было запирать ангар с боевыми самолётами. С базара на автостанцию несли сумки с овощами, цветы.
Вахидов жил рядом с парком, в доме, где обитали многие уважаемые в городе люди. Рядом находился хлебный магазин, в котором хлеб всегда был свежим; "Гастроном", где хоть что-то можно было купить, кроме рыбных консервов, верблюжьего мяса и супных концентратов. Здесь же поблизости располагалась срочная химчистка, прачечная и спецполиклиника.
- Кто будет вести моё дело? - спросил Вахидов. - Вы?
- Нет. Областная прокуратура.
- Эти будут вести дело так, будто я действовал в одиночку и никто ничего не знал! Я промолчал.
- Все всё знали! Из той же прокуратуры постоянно звонили: "Две-три рыбы, пожалуйста… Или с килограмм икры! У нас гость из прокуратуры Союза!" А то записки присылали. Надо бы сохранять! - Вахидов совсем раскис. - Жену ждёт удар, не знаю, как ей и сказать…
У парка он попросил остановить:
- Не надо к дому.
Он тяжело дышал. Как писал царь Соломон: "Есть время собирать камни и время их разбрасывать. Время жить и время умирать…"
Под деревьями я увидел двоих в кожаных пальто, это были те же следователи, что ждали Вахидова во дворе прокуратуры. Не дождавшись, они поняли, что их обманули, и переместились сюда.
- Хотите, я отвезу вас куда-нибудь, где вы сможете выспаться? поколебавшись, спросил я. - Это единственное, что я могу ещё для вас сделать.
Он вопросительно взглянул на меня.
- Видите, те, в чёрном? Это за вами.
- Спасибо, - он покачал головой. - Я пойду. Голова у меня, слава богу, работает. Я ещё не такое расскажу! Сейчас надо кричать во весь голос. Если свиньям этим ничего не напоминать, они и вовсе от меня откажутся…
Я проехал мимо областной больницы. Напротив находилась станция "Скорой помощи". Несколько "рафиков" стояло прямо на улице.
"Где оставить кассеты с показаниями Вахидова?"
Только после этого можно было ехать домой или в прокуратуру. В которой раз проезжая мимо железнодорожного вокзала, я вспомнил, что с вечера ничего не ел, остановил "Ниву" на стоянке, вышел на площадь.
Утро выдалось пасмурным, но дорога была оживлена. Шли в школу дети. На перекрёстке молодая дама в туркменском национальном макси смотрела, как два её малыша с портфелями перебегают дорогу. Видимо, дальше она их уже не провожала.
Я вошёл в вокзал. Буфетов внутри не оказалось. В высоком, как собор, пустом зале под потолком свиристела цикада. Я вернулся на площадь. Ни один поезд в этот час не прибывал, не убывал. Сбоку, рядом со входом, продавали пирожки. Я купил и, отойдя в сторону, начал есть.
Ничего толкового не приходило на ум. Я вернулся в машину, положил магнитофон на колени, включил запись.
Чужой голос, совсем не мой, только напоминавший его, задавал вопросы, Вахидов на них отвечал.
"- И сколько одна лодка доставляла в сутки?
- До ста осетровых каждый раз.
- А по весу?
- Примерно по пятьсот - семьсот килограммов в день круглый год. Иной раз привозили и до тонны…"
Я вырубил магнитофон.
"Размер нанесённого ущерба - миллионы рублей с одной лодки!"
Внезапно я вспомнил человека, которому смело мог оставить на сохранение кассеты.
Я снова сел в "Ниву", проехал с километр в сторону набережной, вышел и направился к молу.
Тёмная, тяжёлая бирюза тянулась за горизонт, сквозь облака пробивалась узкая щёлочка света. Я подошёл ближе, "Александр Пушкин" чуть покачивался на зыбкой воде. Сквозь стекло рубки я увидел чёрную курточку капитана Миши Русакова. Миша словно отбивал поклоны - фуражка его то появлялась в стекле, то вновь исчезала. Он драил необычного вида лодку, пришвартованную к борту "Пушкина".
- Миша, - позвал я. Он не слышал.
- Миша Русаков! Капитан!
"Капитан" он сразу услышал - это было уже от профессии.
- Прошу вас, Игорь Николаевич! - смешные, как у моржа, усы затопорщились.
- Что это за агрегат у тебя там? - Я показал на лодку.
- Бесхозная. Хозяин так и не нашёлся… Хотите, покажу её в действии?
Русаков отвязал цепь, движения его были быстры и чётки.
Один за другим он завёл спущенные за корму лодочные моторы. Взревев и почти вертикально задрав нос, лодка выскочила в залив, оставляя за собой пенистый след. Вдоль бортов лодки тянулись длинные серебристые "сигары". Сделав круг, Русаков выключил двигатели - опустив нос, лодка вернулась на место.
- Игрушка, - сказал Миша Русаков. - Ни один милицейский катер не догонит. А это дополнительные баки с горючим, - он ткнул в "сигары". Используются в военной авиации.
Я показал Мише на причал - Русаков накрыл лодку маскировочной сеткой, поднялся ко мне.
- На судне полный порядок, - он полушутливо бросил руку к фуражке.
мы подошли к "Ниве". Я достал завёрнутые в "Водный транспорт" плёнки.
- Это кассеты, Миша, - сказал я. - Очень важные для нас. Положи их подальше. И помни: о них никто не должен знать. Вернёшь их только мне…
Миша улыбнулся:
- Хорошо, Игорь Николаевич!
Плёнки, жёгшие мне руки всю вторую половину ночи и утро, были теперь в надёжном месте, я мог не бояться, что у меня их выкрадут из кабинета, из дома, из машины.
Облака начинали рассеиваться. С моря приближалось небольшое судно, похожее по классу на "Александра Пушкина". Белые буруны сопровождали его с обеих сторон. Оно передвигалось словно в кипящей воде…
- Это "Спутник" рыбнадзора. - Миша подал мне руку. Он всё хорошо понял. - Не беспокойтесь. Всё будет в полной сохранности… Вы домой?
- Нет, надо проехать ещё в одно место…
При свете дня Второй тупик Чапаева выглядел грязным рядовым мостком в клоаке гигантского, безбрежно раскинувшегося вокруг Нахалстроя. Грубо окрашенные заборы. Мусор вокруг единственного контейнера. Узкий цементированный тротуарчик с навечно оставленными при его создании вмятинами чьих-то сапог. Гнилостный запах напоминал, что Каспий, как ни говори, находится всё-таки во впадине, где всё разлагается быстрее, чем наверху.
Дважды прошёл я из конца в конец, пытаясь решить, попала ли машина, которую я преследовал накануне, сюда, в тупик. Или в тупик попал я сам, а машина свернула на другую улицу.
Обе версий имели одинаковые права. Водитель мог и свернуть, и поставить машину во двор, тем более что сначала я проехал мимо Второго Чапаевского и лишь потом, не обнаружив её впереди, вернулся.
- Помощь не требуется?
Я увидел мужчину в тёплом рыбацком ватнике. Он стоял рядом с дощатым туалетом, напротив забора, - я не сразу заметил его.
Должно быть, он довольно долго наблюдая за моими передвижениями.
- Чапаевских - два тупика? - поинтересовался я.
- Целых четыре. - Он подошёл ближе, лицо его показалось мне знакомым. - Смотрю и думаю, что водному прокурору понадобилось в нашем тупике?
Я узнал его.
"Баларгимов… Напарник Ветлугина по последней его охоте на качкалдаков…"
- Материал о самовольной застройке… - Я сам удивился собственной находчивости. - А вы? Ваш дом тут? Он открыл калитку.
- Заходите, посмотрите, как мы живём. Я взглянул вдоль улочки, показавшейся мне вымершей, - вокруг не было ни единой души, не доносился ни один звук.
- Ну что ж. - Я не заставил просить себя дважды.
Маленький двор под стать был каркасно-засыпному ящику, типовому жилищу самстроя. Никакой машины нигде я не обнаружил. Во дворе я увидел песок, несколько крафтпакетов с цементом - хозяин что-то строил. Ещё дальше виднелся сарай.
- Сюда. - Дверь открывалась прямо в комнату, прихожей не было.
Вдоль узкого пенала стояли подряд буфет, газовая плита, две узкие, с металлическими спинками, кровати.
На полу с самодельными половиками играли два ясельного возраста малыша. В конце пенала висела занавеска, там была вторая комната.
- Знакомься, - сказал Баларгимов женщине, показавшейся из-за занавески. - Это новый водный прокурор.
- Добро пожаловать. - Жена Баларгимова была русская - с открытым, приятным лицом, пышной грудью, с русым тугим пучком на затылке. На голом предплечье я увидел синюю татуировку - "Нина". - Как вам наши хоромы?
- Уютно, хотя и тесновато, - признал я. - А зимой? Не холодно?
- Газ обогревает… Жара, хоть двери настежь! А выключишь - тепло сразу выдувает.
- Другое жильё не обещают?
- Кому мы нужны? Если сами не позаботимся, о нас кто подумает?
Она взяла с буфета маленькие, послевоенные ещё часы "Звёздочка", подкрутила, положила на место.
Буфет был старый - с семейными фотографиями между стёкол. Фотоснимки чередовались со старыми поздравительными телеграммами. Была тут и завоевавшая мир неизвестная японская девушка, интимно мигающая с фотографии.
Разговор не получался - позади себя я постоянно ощущал присутствие настороженно-притихшего Баларгимова.
- Что же вы, пешком от самой прокуратуры? - подал он голос. - Или на автобусе ехали?
- Служебной машиной.
- Вроде я не видел её…
- Она у парикмахерской Гарегина. Я спрашивал, где Чапаевские тупики. На всякий случай я дал понять, что меня будут искать здесь.
- Да вы садитесь, - предложила хозяйка. - Какая правда в ногах…
- Надо ехать: дела… - сказал я.
- У всех дела. - Малыши потянулись к ней. - Да вы не спешите! Может, чайку?
- Прокурор так не придёт, чтоб чай тут с тобой пить, - подал голос Баларгимов. - Наверное, соседи что-нибудь наговорили… - Он всё стоял у порога. - Богатства наши кому-то спать не дают…
Женщина подняла с пола напёрсток и положила на буфет рядом с фарфоровыми рыбками и пачкой молочной смеси. Японская девушка интимно мигнула мне, не меняя выражения лица.
Рядом я увидел фотографию молодой пары - парень в белой сорочке, при галстуке, в шапке рассыпавшихся волос, прижимал к себе улыбающуюся счастливую невесту в белой фате.
- Сын? - Я кивнул на снимок.
- Нет. - Она отстранила малышей. - Это племянник мужа…
Баларгимов за моей спиной нетерпеливо переступал с ноги на ногу. Я простился. Хозяйка пригласила:
- Заходите, если окажетесь в наших краях…
- А я уж решил, что вы стрижётесь в Доме быта… - Согомоныч повторил тезис: - У каждого человека парикмахер должен быть, как домашний врач, свой! И я хочу сделать вам предложение. Вы будете каждый день бриться у меня, и я буду следить за вашей причёской…
Я не ответил, и Гарегин, видимо, воспринял мою заминку как раздумье о совместимости моего высокого должностного статуса с возможностью пользоваться услугами наёмника капитала. Он быстро сказал:
- Впредь я это буду делать бесплатно. Я поинтересовался:
- А из чего же вы будете извлекать свою капиталистическую прибыль?
- Такой клиент, как вы, создаёт репутацию заведению. Всякое капиталистическое производство тратит значительную часть средств на рекламу. Вы будете моей рекламой…
- Боюсь, что меня обвинят во взяточничестве. Или, в лучшем случае, в злоупотреблении служебным положением… Он замахал руками:
- О чём вы говорите! Вы же на суше! Не в акватории. А кроме того, у нас священная традиция оказывать уважение людям, это называется "хэрмет" подарок бескорыстия…
- Если вы хотите, чтобы я поддерживал вашу рекламу, давайте оставим разговоры про хэрмет.
- Будет лучше, если вас станут подвозить ко мне на персональной машине…
Под ровное вибрирование воздуха у моего уха я вернулся к открытию, сделанному мною во Втором Чапаевском тупике.
"Свадебная фотография!"
Жениха - смуглого, с длинными волосами и выдававшимися вперёд скулами, в белой, с галстуком, сорочке - я видел впервые… А вот невесту я узнал. Я её видел вместе с рыбинспектором Пуховым вечером, накануне его гибели.
"Вера - жена Умара Кулиева! Выходит: Умар Кулиев - племянник Баларгимова!"
Наёмник капитала снял с меня пеньюар, провёл щёточкой по затылку, отошёл, любуясь своей работой.
- Моё призвание - стричь! А вы, спасибо вам, первый человек, который называет меня правильно. Все остальные дикари зовут меня Георгин Самогоныч… Именно поэтому я предлагаю вам бриться и стричься у меня бесплатно.
Из автомата на углу я позвонил Орезову:
- Достань фотографию Баларгимова и любым способом предъяви её Вахидову. Только срочно…
6
В прокуроре, надзирающем за местами заключения, я узнал своего сверстника - уроженца того берега. Когда-то нас даже знакомили. Он поднялся мне навстречу - тяжёлый красавец с традиционными усиками, как две. капли воды похожий на Эдика Агаева.
- Игорь, - напомнил я.
- Фурман. Это имя. Не фамилия.
- Как имя оно даже симпатичнее.
Мы посмеялись. Я сел и перешёл к делу.
- Меня интересуют осуждённые по делам, отнесённым к подследственным водной прокуратуры. Не все, конечно. А только по неисполненным приговорам. Есть такие?
- Одно. - Фурман нагнулся, вынул из тумбочки заварной чайник, налил в него из графина воды и достал кипятильник. На столе появились пиалы, сахарница. - Приговор вошёл в законную силу, но ещё не приведён в исполнение. Умар Кулиев. Высшая мера наказания.
- Его не помиловали?
- Нет, Учли просьбы трудящихся. Да вот, если хочешь… - Фурман достал из сейфа несколько бумаг, одну протянул мне.
Я прочитал:
"Президиум Верховного Совета… Учитывая степень тяжести совершённого преступления и то, что личность Кулиева представляет исключительную опасность для общества, Президиум постановил ходатайство о помиловании отклонить".
- И когда? - спросил я, возвращая бумагу. Он понял вопрос, хотя я и не договорил.
- Этого не знает никто. Обычно Президиум через Прокуратуру возвращает уголовное дело назад в суд, а суд уведомляет органы исполнения приговора, что уголовное дело пришло… На этом переписка заканчивается.
- А дело Кулиева? - спросил я.
- Пока не возвратилось.
Напротив прокуратуры размещался пневматический тир, тускло выбеленный, с казёнными лозунгами ДОСААФ, которые вывешивают обычно только в тирах. С угла, рядом со старой, с выбитыми стёклами, телефонной кабиной пожилой, в пыльном халате казах торговал дынями. Я позвонил Гезель.
- Игорь Николаевич! Это вы? Я вас очень плохо слышу… - ласково, как ребёнку, сказала Гезель. Она боялась испугать малыша, который всё это время, очевидно, проводил в полудрёме, набираясь тепла и нежности на всю свою грядущую жизнь, которая, судя по всему, не обещала измениться к лучшему.
Внезапно мне стало тепло и спокойно.
- Что там, Гезель? Кто-нибудь есть?
- Бала здесь.
- Я же разрешил ему отдохнуть!
- Он тут. Они с Гусейном допрашивают брата Ветлугина.
- Гезель! Скажи, чтобы его не отпускали, я тоже хочу поговорить… А что у Сувалдина?
- В заповеднике спокойно. Бала заказал для вас справку в Институте экологии моря. По поводу икры, изготовляемой браконьерами…
- Отлично. Хаджинур не появился?
- Нет. Звонили от прокурора области Довиденко. Вы скоро будете?
- Сейчас еду.
Звонки начались, едва я появился у себя.
- Прокурор области… - Гезель открыла дверь. - Возьмите трубочку…
- Поздно приходишь, дорогой! - необычайно сердечно пропел Довиденко. Не икается? Весь день тебя вспоминаем… - Первый человек Восточнокаспийской прокуратуры готов был видеть во мне соратника, если я во всём буду следовать его желаниям. - Вот какое дело. Прохвост этот Вахидов - одумался! А может, кто-то его надоумил… Короче: от всего отказался!
- Хорош гусь, - поддакнул я.
- Надо ехать в обком - исключать из партии, а он одно твердит: "Я наболтал лишнего водному прокурору, чтоб отпустили!.." А у него, знаешь, шестеро детей…
- Что ты предлагаешь? Довиденко солидно прокашлялся.
- Есть выход… Ты записал его показания на плёнку… Дай мне свозить эту запись в обком!
Я ни в чём не подозревал своих коллег. Но, если я, новый человек, всего за несколько недель вышел на сбытчика осетровых, легко вообразить, как быстро - если б хотели! - задержали его здешние Шерлоки Холмсы. Верхушка, организовавшая массовый браконьерский промысел, плотно прикрывала его сверху.
"Теперь кто-то из них хочет заполучить магнитофонную запись, чтобы её уничтожить! Нет-нет!.."
- Мы бы его быстро припёрли, прохвоста. Представляешь? - лебезил передо мной прокурор области.
- Представляю. Беда в том только, что ничего не записалось… Магнитофон импортный - в левом углу панель с кнопкой. Надо их вместе нажимать. А я - только на панель.
- И ничего-ничего не записалось? - недоверчиво спросил Довиденко. Хоть что-нибудь-то получилось? Мы тут в лаборатории доведём до ума!
- Он вообще не работал на запись! Только Вахидову говорить об этом не надо, - предупредил я. - Пусть думает, что плёнка эта существует!
- Конечно. Я ему ничего не скажу… - Довиденко сделал вид, что верит мне, но простился довольно холодно. - Ладно. Поговорим ещё…
Он не допускал мысли, что плёнку с показаниями наиболее опасного свидетеля заполучить не удастся.
- Это вы обнаружили в море труп своего брата?.. - спросил я. - Как это произошло?
Бесцветный высокий блондин прокашлялся, подробно рассказал о своих сборах на поиск, всё последующее уместилось в одном предложении: