Принесли счет, Мария расплатилась карточкой редакции. Они встали. Донован дотронулся до ее руки - она даже вздрогнула.
- Давай прогуляемся? - предложил он.
Дождь закончился, измотав город, но зато теперь улицы сверкали чистотой.
Стояла тихая ночь, в воздухе пахло зимой. На небе ни облачка и светили настоящие звезды. Донован и Мария пошли вдоль пристани. Навстречу попадались веселые подвыпившие компании - все-таки суббота. Рядом плескался Тайн, волны шелестели, мягко ударяясь о берег. Они шли очень близко, случайно касаясь друг друга и при этом не отстраняясь. Они почти не разговаривали, после того как вышли из ресторана.
Не только река имеет подводные течения.
Они шли в сторону, противоположную от гостиницы, любуясь береговой линией Гейтсхеда - "Хилтоном", гигантской гусеницей музыкального центра, Балтийским центром современного искусства, мостом Тысячелетия, купавшимися в ночной иллюминации.
- Здесь, наверное, все изменилось? - сказала Мария.
- Да, очень. Я будто вернулся в совершенно другой город. Когда я был мальчишкой, все здесь было иначе. Кто бы мог тогда подумать, что мукомольная фабрика станет художественной галереей? Или что старые складские помещения превратятся в отель "Мэлмэйзон"? Все кругом меняется. Ничто не стоит на месте.
Они остановились, глядя на мириады огней на реке. Он украдкой взглянул на Марию.
- Вместо города шахт и доков - культурный центр. Высокие технологии. Таков сегодняшний Ньюкасл да и, что говорить, весь Нортумберленд.
- Знаешь, - сказала она, стараясь понять, куда он смотрит, - я хочу тебе сказать… О том, что произошло в ресторане. Это было… Я не должна была так…
Донован взял ее за плечи, развернул к себе:
- Давай об этом не вспоминать.
Они смотрели друг на друга не отрываясь.
- Все меняется, - сказал он.
- Ничто не стоит на месте, - повторила она его слова.
Они поцеловались. Потом еще. И еще.
Под ними шелестел волнами Тайн. А сверху глядели настоящие, а не искусственные звезды.
12
Наступило воскресное утро, но ему все равно пришлось выезжать из дома. Слава богу, дождя не было, и он довольно быстро добрался до модного гольф-клуба в небольшом городке Понтеленд.
Под громкое пение Эми Уайнхаус из дебютного альбома он поставил "ягуар" на парковку - машина смотрелась под стать припаркованным тут же "бумерам" и "мерсам". Кинисайд удовлетворенно хмыкнул, закрыл салон, вытащил из багажника набор дорогих титановых клюшек (конечно, самых лучших!) с кожаными ручками, уложил в специальную сумку; сумку, как положено, поставил на тележку и повез в сторону игрового поля.
На нем был яркий дорогой костюм для игры в гольф - настоящий дизайнерский, а не какой-то там самострок. В нем, по его собственному мнению, он смотрелся отлично. Было очень холодно - хорошо, что он все-таки догадался надеть теплое белье.
Он глянул вверх: небо обложили свинцовые тучи. Настроение тут же испортилось - такие же темные серые тучи проникали в душу. Он вздохнул: с этим определенно надо что-то делать.
Под ногами хлюпала грязная жижа, оставляя следы на дорогих ботинках, ноги промокли. Он выругался про себя.
Еще в юности, когда он стремился вырваться из вонючего ньюкаслского квартала в Вест-Энде, где он вырос, и лелеял самые честолюбивые мечты, он считал гольф воплощением благополучия, богатой и счастливой жизни. Ему в конце концов удалось оказаться на более высокой ступеньке социальной лестницы, и до недавнего времени он неоднократно испытывал ощущение счастья от принадлежности к касте избранных, но сейчас с ужасом думал о своих, пусть редких в последнее время, вылазках в гольф-клуб.
Нет, надо относиться к этому как к обязанности платить налоги, и тогда все будет проще: налоги - дело святое, куда от них денешься! Подошел срок очередного платежа - извольте раскошеливаться.
Его не подождали - игра была в самом разгаре. Он пошел в их сторону, неосознанно замедляя шаг. Они его заметили, но даже не кивнули, словно вообще не знали.
- Без меня начали, - Кинисайд придал голосу бодрости, которой не чувствовал.
- Решили, что ты не расстроишься. - Говоривший был чуть старше Кинисайда - слегка за сорок. Коротко постриженные седеющие волосы; костюм (правда, скромнее, чем на Кинисайде) сидел на нем как влитой и подчеркивал, что он в хорошей форме.
Полковник Палмер. Его начальник.
Палмер сконцентрировался, ударил по мячу - мяч описал красивую дугу и приземлился в основной зоне.
- Хороший удар, - заметил второй.
- Да, отличный, - эхом отозвался Кинисайд.
Палмер улыбнулся в ответ на оценку второго и не обратил внимания на то, что сказал Кинисайд.
Второй был крупнее Палмера, с коротким стального цвета ежиком на голове. Он был старше его и толще, как заплывший жиром боксер. Кинисайду было известно, чем он занимается, - многие сотрудники полиции Ньюкасла об этом знали. Кинисайд также знал, что только благодаря могуществу этого человека его доходный подпольный бизнес процветает. А еще потому, что Кинисайд рассказывает ему о конкурентах.
Толстый размахнулся. Удар оказался менее удачным, чем у Палмера, но никто не осмелился признать это вслух.
Подошла очередь Кинисайда. Палмер и толстый всем своим видом демонстрировали нетерпение. Кинисайд ударил, и они все вместе пошли по площадке.
- Как идут дела? - поинтересовался Палмер.
Кинисайд не знал, что ответить. Сказать, что хорошо, - увеличат мзду, сказать нет - заставят вкалывать еще больше.
- Неплохо, - сказал он уклончиво.
- Отлично, - произнес Палмер, глядя вдаль. - Надеюсь, принес?
Не останавливаясь, Кинисайд вытащил из сумки завернутый в полиэтилен сверток и отдал боссу, такой же передал второму.
- Что еще? - потребовал толстый грубо. Голос напоминал скрип напильника о твердое неподатливое дерево.
Кинисайд пересказал ему то, что узнал от Майки Блэкмора и других своих информаторов. Тот слушал с бесстрастным выражением лица.
- Хорошо. Ценная информация.
Они вернулись к игре, снова игнорируя Кинисайда. Снова нетерпеливо потоптались на месте, потом, не дожидаясь, когда он ударит по мячу, пошли вперед.
Кинисайд кипел от негодования. Особенно злило, что Палмер поступал так абсолютно сознательно. Всегда приглашал куда-нибудь, брал деньги, пользовался его информацией, но при этом относился к нему свысока. Чтоб не забывал свое место.
Так, и никак иначе.
Он оглянулся - спутники ушли далеко вперед.
Он не стал вытаскивать из сумки очередную клюшку и поплелся за ними.
Кинисайд ехал домой в Нортумберленд.
Порылся в дисках, нашел незнакомый - возможно, оставила жена.
Элтон Джон запел о жизненных препятствиях, барьерах и границах.
Он вздохнул.
Границы, рамки, препятствия, барьеры - в них история всей его жизни: границы, которые нужно пересекать, рамки, за которые приходится выходить, препятствия и барьеры, которые встают на пути.
Палмер не упускает возможности напоминать, что он не входит в его круг и никогда не войдет.
Он вырос в западной части Ньюкасла - Вест-Энде, ненавидел это место и еще ребенком мечтал оттуда сбежать, но мог это сделать, только отправившись служить в полицию или армию. Служба в армии не прельщала - пришлось довольствоваться полицией. Он очень постарался туда попасть, тогда и перешел первые границы.
Став полицейским, заработал с двойным усердием, доказывая свою состоятельность. За короткое время стал инспектором сыскного отдела. Его откомандировали в полицейский участок Вест-Энда. Наверху решили, что там ему будет легче работать, потому что жители, хорошо зная, что он из их среды, будут его уважать и вести себя соответственно.
Приказ есть приказ - он его выполнил, но к бывшим соседям не испытывал ничего, кроме отвращения. Они символизировали барьер, который ему удалось преодолеть. Он ни за что на свете не хотел снова попасть в их число. Он женился. Сюзанна принадлежала к более высокому социальному кругу и была невероятно, до болезненности, честолюбива. Они прекрасно дополняли друг друга.
Потом Сюзанна забеременела. Это была незапланированная беременность, нежеланная. Но будучи строгой католичкой, она не могла пойти на прерывание беременности, как бы ей того ни хотелось, и через девять месяцев родила близнецов.
Сюзанна сидела с детьми - и теперь его зарплата перестала соответствовать желаниям, даже если он работал сверхурочно. Требовалось что-то поменять. Кинисайд подумал было о том, чтобы пойти на вечернее отделение юридического факультета, получить образование и продвинуться по службе. Но это так долго, и ему пришла в голову более удачная мысль.
Что означало перейти еще одну черту - обстоятельства вынуждали стать другим человеком. Близнецы подрастали, их пора было готовить к школе. Он не хотел, чтобы они учились в Вест-Энде и общались с отпрысками отребья, с которым учился он сам. Сюзанна тоже высказывала кое-какие требования. Он ее за это не осуждал, ибо хотел того же.
И он начал отлавливать на своем участке торговцев наркотиками и ставить их перед выбором: или они работают на него, или отправляются за решетку. Все всегда выбирали первое.
Подобные действия приносили плоды, причем урожай бывал настолько богатым, что в одиночку он уже не справлялся - требовалась помощь. Он тщательно подобрал людей из своих же коллег и сотрудников - нашлись такие, которым этот способ заработать тоже пришелся по душе. Он не испытывал ни малейших угрызений совести от того, что пришлось пользоваться услугами прежних соседей, даже родственников и друзей детства. Они, по его мнению, вполне этого заслуживали, раз по собственной глупости и неповоротливости остались в этой дыре.
Предстояло преодолеть очередной барьер. Исключительно благодаря своему подпольному бизнесу Кинисайд вскоре переехал с семьей из Вест-Энда в место, более соответствовавшее его возросшим возможностям. В поселок Уонсбек-Мур с домами представительского класса (как же ему нравилось это словосочетание!). За этим последовали новая машина, частная школа для детей. Ушли все деньги, но он знал, что на очереди новые поступления и, следовательно, новые блага.
Все шло в целом отлично, пока о его деятельности не стало известно Палмеру, пропади он пропадом. Кинисайд испытал невероятный ужас от того, что вся его империя может рухнуть. Однако Палмер не сдал его более высокому начальству, а потребовал свою долю в обмен за молчание. Долю весьма приличную.
У Кинисайда не было выхода - пришлось согласиться на выставленные условия.
Но с этим еще можно было бы как-то мириться, если бы на сцене не появились новые герои. Его обложили данью местные авторитеты, угрожавшие запретить действовать на своей территории. Они требовали денег и информации о конкурентах. Все вокруг вдруг захотели своей доли. Пришлось платить.
Снова стало отчаянно не хватать денег. Но он не собирался сдаваться, несмотря ни на что.
Он нашел способы справиться и с этим препятствием, перейдя очередные границы.
Облегчение нашел в том, что подчинял себе людей послабее, вынимал из них душу.
Приятное переключение - оно поддерживало, давало силы для достижения главной цели.
Он вспомнил о доме, в котором провел детство. Назад дороги нет. Он сделает все, чтобы продолжить движение вперед и вверх.
Пойдет на любые жертвы.
Начался дождь. Не просто дождь - ливень. Он включил дворники, прибавил звук в проигрывателе, чтобы заглушить шум дождя. Покопался в дисках.
Ван Моррисон. "Лучшие хиты: Светлая сторона пути".
Нет, эта музыка совершенно не соответствует его настроению.
Он начал размышлять о своем последнем плане заработать. Он сорвет такой куш, какой не снился ни Палмеру, ни его толстому приятелю, ни им обоим, вместе взятым.
Придется, правда, пересечь не одну черту. Но он уже неоднократно это делал и, если возникнет необходимость, сделает еще и еще. Во имя конечного результата.
Потому что цель оправдывает любые средства. Оправдывает все.
Он отогнал мысли о Палмере и сосредоточился на задачах, которые необходимо решить в первую очередь.
Все-таки вставил в проигрыватель диск с Ваном Моррисоном - музыка не так уж и плоха.
Кэролайн проснулась: было утро понедельника.
Ее разбудило радио, она испуганно открыла глаза. Вот так каждый день. Ведущий Крис Мойлз опять устроил громкую перепалку в эфире с кем-то из позвонивших в студию; потом радиослушателей познакомили с ситуацией на дорогах и новостями в мире. Сквозь назойливый шум радиоэфира она спросонья не сообразила, в каком времени находится, но через пару секунд ее словно ударило током: господи, у нее же пропал отец.
Она закрыла глаза, попыталась мысленно отогнать страшную действительность. Вернуться в то время, когда все было по-другому.
Не получилось.
Вновь открыла глаза. В комнате все оставалось таким же, как вчера вечером. Оказывается, в воскресенье справляться с болью гораздо труднее. Мертвый день, а еще хуже - болото, никаких новостей.
Она лежала и думала, не провести ли весь день в кровати. Накрыться с головой одеялом, отгородиться от мира, забраться в собственную скорлупу. Нет, нельзя. Это будет означать, что она сдалась. А она себе поклялась не сдаваться.
Она откинула одеяло, спустила ноги на пол и пошла в ванную.
Хоть бы какая-то зацепка.
Она услыхала, как в почтовый ящик бросили газету. Выскочила из ванной, схватила газету, подошла к обеденному столу. Изучила ее страница за страницей.
Ничего.
Она, пожалуй, и не ждала новостей, ведь полиция ей пообещала, что они будут держать ее в курсе дел, что она будет узнавать обо всем первой. Она проверила оба телефона: трубка у домашнего на месте, мобильный заряжен.
Это стало ее новой повседневностью, рожденной из отчаяния. Таким образом она поддерживала хотя бы видимость порядка, чтобы заглушить вопли внутри.
Включила телевизор, подождала, когда очередные глупости уступят место новостям. Иногда телевизионщикам каким-то образом удается раскопать материал раньше, чем полиция информирует семью. Кажется, она где-то об этом читала или слышала.
Но сегодня это на нее не распространялось.
Она выключила телевизор, наизусть зная, о чем там будут говорить в ближайшие полчаса.
Вздохнула, выглянула в окно.
Машины не было.
С тех пор как исчез отец, под окнами время от времени появляется эта машина. Сначала она забеспокоилась, представляя, как за ней следит неподвижная фигура за рулем, но потом мысленно отругала себя за появившуюся манию преследования. Скорее всего, за квартирой наблюдает полиция. А может быть, это затаился какой-нибудь журналист, чтобы оказаться первым на месте событий, когда вернется отец. Или кто-нибудь, никак с ней не связанный. Сейчас, по крайней мере, машины на привычном месте не было.
Она отвернулась от окна, оглядела комнату. Она очень любила свою квартиру. Не только потому, что этот кусочек планеты могла назвать своим собственным, но и потому, что здесь все напоминало об отце. Он помог деньгами, участвовал в перепланировке и ремонте. При этом не навязывал своего мнения и предоставлял многое решать самой. Он всегда знал, когда и где остановиться.
Знал. В прошедшем времени.
Она покачала головой - нельзя позволять себе такие мысли.
Она посмотрела на фотографию у телевизора. Мама. Папа. Она. Счастливое время. Как будто в другой жизни.
Она снова вздохнула, взяла телефон, набрала номер. Она теперь часто по нему звонила.
Ее сегодня не будет. Нет, пока никаких новостей. Да, конечно. Спасибо. Положила трубку на рычаг.
Села на диван, посмотрела на часы в ожидании следующего выпуска новостей. Потрогала волосы - они висели грязными жирными сосульками. И зубы следует почистить. А еще надо бы поесть. Не было ни сил, ни желания что-то делать.
Взгляд снова упал на телефон. Может, все-таки позвонить в полицию? Вдруг они о чем-то узнали? Но ведь они пообещали сразу же ее известить. Не хотелось постоянно им досаждать, превращаться в предмет их шуток между собой.
Придется ждать.
Ждать.
Она снова вздохнула, включила телевизор. Выключила.
Встала. Надо что-то делать. Хоть что-нибудь. И обязательно отвлечься.
Например, совершить пробежку. Сделать хоть что-нибудь, чтобы перестать думать об одном и том же.
Потом вернуться домой, принять душ. Поесть.
Узнать, есть ли новости.
Она переоделась, нашла кроссовки. Надо сломать эту рутину, постараться, чтобы этот день отличался от нескольких предыдущих. Сделать так, чтобы в этот день что-то начало происходить.
Что-то такое, что изменит ее нынешнее состояние.
Донован сидел на каменной ступеньке у подножия памятника лорду Грею в центре Ньюкасла и ждал.
Перебирал в памяти события последних суток.
В субботу вечером они доцеловались до того, что прибежали к нему в гостиницу, поспешно разделись и, как голодные, набросились друг на друга. Со страстью, даже какой-то яростью. Когда случайно их глаза встречались, они тут же отводили их в сторону.
Потом, вымотанные, лежали рядом, не касаясь друг друга. Мария подобралась к нему, заглянула в глаза. Улыбнулась.
- Что-нибудь не так?
- Нет, все нормально. - Он вздохнул, скользнул по ней взглядом, выдавил улыбку.
- Ты уверен? - Она погладила его по щеке.
Он снова вздохнул, накрыл ее руку своей.
- Это как… не знаю, как сказать… застало меня врасплох. Все эти годы… Наверное, я не был к этому готов.
- Считаешь, к этому можно подготовиться?
Он не мог объяснить. Не то чтобы ему не давали покоя мысли о жене, с которой он не живет, - ему казалось, что на него отовсюду глядят глаза сына и оценивают его действия. Он стряхнул наваждение, отдавшись животной страсти, но теперь, когда все закончилось, наваждение вернулось. Он почему-то чувствовал, что в какой-то степени разочаровал сына. Будто тот такого от него не ожидал.
Она смотрела на него, не требуя ответа, а он отводил взгляд.
- Не переживай, - сказала она, убирая руку, - совсем необязательно это повторять. Хочешь - давай сделаем вид, что между нами ничего не произошло.
И начала выбираться из постели.
- Не уходи.
Она села, посмотрела на него.
На этот раз он нашел в себе мужество не отводить взгляд.
- С тех пор как я расстался с женой, у меня ничего такого не было.
- Ты об этом говорил.
- Я будто старался освободиться от оков. Я не… это… - Он вздохнул, посмотрел куда-то в сторону. - Мне трудно об этом говорить.
- И не надо. - Мария прилегла рядом.
Он посмотрел на нее, на ее обнаженное тело, словно впервые, после того как они ворвались в комнату, по-настоящему ее увидел. Он почувствовал не просто вожделение и похоть - внутри зрело нечто такое, чему он не находил названия.