Письмо мисс Кох убедительно доказывает, что, по одной ей известной причине, пояс был Дороти действительно нужен, и дело было не в том, что она испытывала настоятельную потребность поговорить с кем-нибудь. Решение ее было уже принято. Ничто не подтверждает твоего предположения, что, не поссорься вы на Рождество, она обязательно обратилась бы сперва к тебе. Не забывай при этом, что инициатором вашей ссоры была она. Вспомни также, что я согласился с тобой, когда ты посоветовала послать ее в Стоддард вместо Колдуэлла, где она продолжала бы во всем полагаться на тебя. Правда, последуй она за тобой в Колдуэлл, трагедии, может быть, и не произошло бы. Но ведь это только предположение, а предположения, как известно, могут завести очень далеко. Конец Дороти свидетельствует о том, что она относилась к себе с излишней суровостью, но ведь она сама сделала выбор. Ни ты, ни я не в ответе за это. Вся тяжесть легла на нее, только на нее.
Надеюсь, что письмо мисс Кох, ее признание своей ошибки, поможет тебе избавиться от последних угрызений совести.
Твой любящий отец.
Постскриптум. Прошу прощения за неразборчивый почерк, но я подумал, что это письмо слишком личное, чтобы продиктовать его мисс Ричардсон.
ПИСЬМО ЭЛЛЕН КИНГШИП БАДУ КОРЛИСУ
Дорогой Бад!
Пишу тебе, сидя в салоне поезда. На столике передо мной банка кока-колы (уже!) и все необходимое для письма, так как, несмотря на тряску, я собираюсь объяснить тебе "в краткой, если и не блестящей форме", как говорит наш преподаватель литературы, причину моего стремительного отъезда в Блю-Ривер.
Во-первых, хочу тебя заверить, что я действую не по какому-то безрассудному побуждению, а после бессонной ночи, в течение которой я все подробно обдумала. Во-вторых, занятия мои нисколько от этого не пострадают, потому что ты будешь записывать все необходимое, впрочем, я не собираюсь задерживаться больше, чем на неделю. В-третьих, наконец, я не потеряю времени зря, потому что еду для того, чтобы выяснить все на месте, а до этого у меня не будет ни минуты покоя.
А теперь, после того, как я отмела все твои возражения, позволь мне приступить к обещанным объяснениям. Для этого я должна вернуться немного назад.
Как ты уже знаешь из письма моего отца, полученного в субботу утром, Дороти хотела поступить вслед за мной в Колдуэлл, а я этому воспротивилась, для ее же блага, как я тогда себе это объясняла. После ее смерти я часто спрашивала себя, не поступила ли я так из чистого эгоизма. Дома строгость отца и склонность Дороти следовать во всем моему примеру ограничивали мою свободу. В то время я не отдавала себе в этом отчета, но, приехав в Колдуэлл, я просто расцвела и даже, можно сказать, дала себе волю! (Ты никогда меня такой не видел, я с тех пор очень изменилась.) Выходит, отговаривая Дороти от поступления в этот университет, я стремилась главным образом, сохранить собственную независимость, а вовсе не к тому, чтобы она, в свою очередь, стала независимой.
Отец очень точно характеризует мое поведение после смерти Дороти. (Вполне вероятно, что такой анализ был ему подсказан Мэрион.) Я отказывалась верить в её самоубийство, потому что чувствовала себя в какой-то мере виновной в нем. Но у меня были и другие основания сомневаться. Так, ее письмо, хотя оно безусловно написано ее рукой, как-то на нее непохоже. Обращаясь ко мне, она называет меня "дорогая", тогда как обычно она писала "милая" или "моя милая" Эллен. Мне также показалось странным, что у нее было с собой свидетельство о рождении, она не могла не понимать, что для опознания было бы достаточно студенческого билета. Наконец, а ведь я хорошо ее знала, Дороти была не из тех, кто решается на самоубийство. Но я напрасно пыталась все это объяснить полиции. Мне сказали, что поведение человека, который собирается покончить с собой, совершенно непредсказуемо. Такая убежденность сводила к нулю все мои возражения.
Кончилось тем, что я свыклась с мыслью о самоубийстве Дороти и о моей частичной ответственности за ее смерть. Моя вина казалась мне особенно значительной, когда я размышляла о причине ее поступка: в наше время уравновешенная девушка не кончает с собой из-за беременности, разве что она привыкла полагаться во всем на кого-то, кто оставил ее одну в беде.
Поступок Дороти навел меня на мысль о том, что ее бросили… Она не принадлежала к девушкам, легкомысленно относящимся к вопросам пола. То, что она забеременела, доказывало, что она отдалась любимому человеку, за которого надеялась выйти замуж.
Я вспомнила, что в декабре позапрошлого года Дороти писала мне о молодом человеке, с которым она познакомилась на лекциях по английской литературе. Она уже некоторое время встречалась с ним и чувствовала, что на этот раз это серьезно. Более подробно она собиралась рассказать мне обо всем во время рождественских праздников, но тогда-то мы и поссорились и так ни о чем и не поговорили. Потом, в письмах, она больше о нем не упоминала. Мне даже имя его неизвестно. Знаю только, что они посещали вместе лекции по английской литературе, что он красив и похож на Лена Вернона, одного из наших двоюродных братьев. Следовательно, он высокого роста, блондин и глаза у него голубые.
Этим ограничивались мои сведения и таков был ход моих мыслей, до того как в субботу я получила письмо отца с вложенной в него запиской Аннабеллы Кох. Эта записка не произвела на меня того впечатления, на которое рассчитывал отец. Напротив, она заставила меня задуматься над необъяснимыми, на первый взгляд, поступками, совершенными Дороти в этот день.
1. - Если ее собственный пояс был в порядке, то зачем было брать точно такой же у Аннабеллы Кох? Слова отца: "по известной ей одной причине", ничего не объясняют.
2. - В день своей смерти, в десять пятнадцать утра, Дороти купила пару простых белых перчаток. (Продавщица узнала ее по фотографиям, помещенным в газетах, и сообщила в полицию.) Однако в ее комнате была обнаружена пара прекрасных фирменных перчаток без единого пятнышка.
3. - Дороти была утонченной, кокетливой девушкой, она всегда заботилась о мельчайших деталях своего туалета. Почему, в таком случае, она надела в тот день старую блузку с большим бантом, тогда как в ее шкафу висела совершенно новая блузка из белого шелка, заказанная специально к этому костюму?
4. - Почему, надев зеленый костюм и коричневые туфли, а также взяв такую же коричневую сумочку, Дороти положила в нее платок бирюзового цвета, несмотря на то, что в ящике ее комода были десятки платков, более подходящих к ее туалету?
Не буду тебе подробно рассказывать о всех моих усилиях, имеющих целью докопаться до правды. Я попробовала установить связь между этими четырьмя предметами. Записала под отдельными рубриками: перчатки, платок, блузка, пояс, но так ни к чему и не пришла. Размер, стоимость, цвет, качество - ни одна из этих характеристик не совпадала. Отчаявшись, я разорвала листок, на котором писала, и легла спать.
Объяснение осенило меня час спустя, да так неожиданно, что я села на постели. Вышедшая из моды блузка, купленные в последнюю минуту перчатки, пояс, одолженный Аннабеллой Кох, бирюзовый платочек… Мне вспомнилось старое английское поверье: на новобрачной должно быть "что-то новое, что-то старое, что-то чужое, что-то голубое".
Конечно, это могло быть совпадением, но в глубине души я не верила в такое совпадение.
Теперь все становилось понятно: Дороти пошла в ратушу не для того, чтобы покончить с собой, а чтобы выйти замуж. Поэтому на ней было - бедная романтичная девочка - что-то новое, что-то старое, что-то чужое и что-то голубое. Она захватила с собой свидетельство о рождении, как доказательство того, что ей больше восемнадцати лет… Несомненно, она была не одна. С ней был тот, кого она любила, высокий, красивый, голубоглазый молодой человек, который посещал вместе с ней лекции по английской литературе.
Что было написано в полученной мной записке? "Надеюсь, ты простишь мне горе, которое я тебе причиню. У меня нет другого выхода". Никакого намека на самоубийство. Она явно имела в виду свое замужество. Ведь она не сомневалась, что отец ее осудит, а я буду огорчена ее молчанием. Но она не могла поступить иначе из-за своей беременности.
Эти соображения, которые мне кажутся вполне убедительными, не заставят полицию ни возобновить дело, классифицированное как самоубийство, ни начать новое расследование по поводу убийства. Вот я и решила сама разыскать этого молодого человека. Как только я получу достаточно серьезные доказательства, подтверждающие мои подозрения, я обращусь в полицию. Героини слишком многих виденных мной фильмов, вообразившие себя Шерлоками Холмсами, рисковали погибнуть, так и не сообщив того, что им удалось раскрыть.
Не беспокойся обо мне, постарайся не быть нетерпеливым, а главное, не пиши моему отцу, потому что мой поступок безусловно способен вывести его из себя. Возможно, побуждение, заставляющее меня действовать, и нелепо, но разве я могу оставаться пассивной, зная, что я единственный человек, который еще в силах что-то сделать?
Удивительная синхронность - мы уже подъезжаем к Блю-Ривер и я вижу башню ратуши.
Я отправлю это письмо позже, когда смогу сообщить тебе, где я остановилась и чего мне удалось добиться. Несмотря на то, что университет Стоддард в десять раз больше, чем колдуэллский, я знаю, с чего надо начать… Пожелай же мне удачи, мой милый.
2
Ректор Уэлч был полноватым мужчиной с серыми, совершенно круглыми глазами на розовом лоснящемся лице. Благодаря плотным занавесям, в кабинете царила умиротворяющая атмосфера часовни. На полированном письменном столе красного дерева немногочисленные предметы были разложены в скрупулезном, леденящем душу порядке.
Приказав ввести посетительницу, ректор встал и сменил свою обычную улыбку на торжественное выражение, приличествующее при встрече с сестрой погибшей студентки. Часы пробили двенадцать раз - их бой был приглушен драпировками, - дверь отворилась, и Эллен Кингшип вошла.
Ректор посмотрел на нее опытным взглядом педагога, много лет ежедневно соприкасающегося с молодежью.
Он одобрил про себя подтянутую внешность девушки и нашел ее хорошенькой. Каштановые волосы с рыжеватым отливом, карие глаза и грустная улыбка, напоминающая о трагическом происшествии… Решительный вид. Студентка, скорее всего, не блестящая, но старательная. После ярких цветов, любимых современной молодежью, глаз отдыхал на ее строгом синем костюме. Немного нервна, пожалуй, но в наше время они все такие.
- Мисс Кингшип? - сказал ректор, указывая ей на кресло. - Как поживает ваш отец?
- Хорошо, благодарю вас, - ответила девушка приятным, слегка дрожащим голосом.
- Я имел удовольствие познакомиться с ним в прошлом году, - заметил ректор и сам подумал, что не слишком удачно начал разговор. - Чем могу служить?
- Дело в том, - сказала Эллен, выпрямляясь, - что мы с отцом хотели бы установить личность одного из ваших студентов. Незадолго до… несчастного случая он одолжил сестре довольно значительную сумму денег. Она говорила мне об этом. На прошлой неделе мне случайно попалась на глаза ее чековая книжка, и я ее просмотрела. Судя по книжке, она этих денег не вернула, а молодой человек постеснялся, вероятно, к нам обратиться.
Ректор кивнул в знак понимания.
- К сожалению, - продолжала Эллен, - я не помню его имени. Знаю только, что он посещал вместе с Дороти лекции по английской литературе и что он блондин. Как вы полагаете, достаточно этого для того, чтобы выяснить, кто он? Сумма, о которой идет речь, действительно немалая.
- Я понял, - заявил ректор, сложив руки ладонь к ладони, как будто хотел их измерить, и улыбнулся Эллен. - В этом нет ничего особенно сложного, - добавил он, подумав, и позвонил секретарше.
В кабинет вошла высокая бледная девушка с серьезным выражением лица. Ректор обрисовал ситуацию, как это делает генерал, излагающий план кампании.
- Мисс Плятт, возьмите, пожалуйста, личное дело Дороти Кингшип за первый семестр 1949 года и проверьте, какие лекции по английской литературе она посещала. Посмотрите также, кто из студентов мужского пола был записан на эти лекции. Потом принесите мне личные дела этих студентов. Вы поняли?
Он заставил секретаршу повторить свои инструкции, а когда она вышла, с улыбкой обернулся к Эллен. Она улыбнулась ему в ответ. Тогда, сменив командирский тон на отеческий, ректор произнес, наклонившись к ней:
- Надеюсь, это дело не было единственной целью вашего приезда в Блю-Ривер?
- Нет, у меня здесь друзья.
- Вот как. Превосходно!
- Разрешите, я закурю? - спросила Эллен, открывая сумочку.
- Прошу вас, - ответил ректор и придвинул к ней хрустальную пепельницу. - Я и сам курю, - добавил он снисходительно.
Эллен предложила ему сигарету, но он отказался. Собираясь закурить, она достала из сумки белый футляр со спичками, на котором медными буквами было выгравировано ее имя: Эллен Кингшип.
- Ваша щепетильность в финансовых вопросах делает вам честь, - любезно сказал ректор, взглянув на магическую фамилию. - Если бы все отличались такой сознательностью… - произнес он мечтательно. - Мы начинаем сейчас строительство нового гимнастического комплекса, и многие обещали нам содействовать, но не все сдержали слово.
Эллен придала своему лицу соответствующее выражение.
- Может быть, ваш отец согласился бы нас поддержать? - продолжал ректор. - В память вашей сестры…
- Непременно спрошу у него об этом.
- В самом деле? Буду вам очень признателен. Подобные пожертвования не облагаются налогом, - неожиданно закончил он.
Вскоре вернулась секретарша, неся под мышкой целую кипу папок; положив их перед ректором, она сказала:
- Курс английской литературы номер пятьдесят один. Шестое отделение. Записались семнадцать студентов мужского пола.
- Отлично! - провозгласил мистер Уэлч, выпрямляясь и потирая руки. В этот момент он особенно походил на военного.
Открыв первое дело, он стал его перелистывать, пока не дошел до фотографии.
- Шатен, - сказал он и отложил папку.
Так он рассматривал одно дело за другим. В конце концов, они образовали две неравные пачки.
- Двенадцать студентов с темными волосами и пять блондинов, - объявил ректор.
- Дороти говорила мне, - вставила Эллен, - что это интересный молодой человек.
- Посмотрим, - сказал ректор и открыл верхнее дело из меньшей пачки. - Джордж Шпайзер… Боюсь, что вы не найдете мистера Шпайзера особенно интересным, - и он придвинул раскрытую папку к Эллен.
Она покачала головой, увидев лицо без подбородка и маленькие глаза-буравчики.
Второй, худенький юноша, был в очках с толстыми стеклами.
Оказалось, что возраст третьего кандидата перевалил за пятьдесят. Он не был блондином, просто седым.
Эллен почувствовала, что ее руки стали влажными.
- Гордон Гант, - провозгласил ректор, открывая четвертую папку. - Может быть, вам знакомо это имя?
И он снова придвинул к ней дело.
Фотография изображала безусловно привлекательного блондина. Светлые глаза под густыми бровями, четкий рисунок рта, обаятельная улыбка.
- Мне кажется… да, мне кажется…
- А как вы находите Дуайта Пауэлла? - спросил ректор, придвигая к ней другой рукой пятую и последнюю папку.
С этой фотографии на них смотрел молодой человек с тяжеловатой нижней челюстью, с ямочкой на подбородке и с очень светлыми глазами. Выражение лица у него было серьезное.
- Который же из двух? - поинтересовался мистер Уэлч.
Эллен с беспомощным видом развела руками.
Оба были блондинами, у обоих были голубые глаза и приятная внешность.
…Стоя на крыльце, Эллен смотрела на лужайку, казавшуюся хмурой под серым небом. В руках она держала карточку, заполненную рукой ректора.
Двое, значит… Ну что ж, просто это займет немного больше времени. Вероятно, не так уж трудно будет установить, кто из них тот, кого она разыскивает, навести о нем справки, а потом и познакомиться. Только, конечно, не под своим настоящим именем. Придется остерегаться внимательных взглядов, уклончивых ответов…
Она снова прочла оба адреса:
Гордон Гант, Двадцать шестая улица, Запад, 1312.
Дуайт Пауэлл, Тридцать пятая улица, Запад, 1520.
3
Она зашла в небольшой ресторан рядом с университетом и что-то рассеянно проглотила, не переставая размышлять. Какие шаги предпринять в первую очередь? Пытаться незаметно расспрашивать окружающих? Времени у нее мало. Если она будет отсутствовать слишком долго, Бад может потерять терпение и даже сообщить отцу. К кому обратиться за сведениями о Гордоне Ганте и Дуайте Пауэлле? Лучше всего к их родным, а если они приезжие, то к их квартирным хозяйкам или соученикам.
Не допив кофе, Эллен встала, прошла к телефонной кабине и перелистала тонкую книгу абонентов Блю-Ривера. Имена Ганта и Пауэлла там не фигурировали. Одно из двух: или у них нет телефона (а это маловероятно), или оба живут в меблированных комнатах.
По справочной Эллен получила номер телефона на Двадцать шестой улице: 22014.
- Алло? - сухо произнес женский голос.
- Алло, - сказала Эллен. - Можно попросить Гордона Ганта?
- А кто его спрашивает?
- Знакомая. Он дома?
- Нет!
- Простите, а с кем я говорю?
- С хозяйкой квартиры, где живет мистер Гант.
- Когда он вернется?
- Поздно вечером, - раздраженно ответила женщина, и почти сразу раздались короткие гудки.
Эллен посмотрела на замолчавшую трубку и повесила ее на рычаг. Когда она вернулась к своему столику, кофе уже остыл.
Значит, его целый день не будет дома. Почему бы не зайти к нему на квартиру? Самый банальный разговор с хозяйкой может многое открыть. Да, но под каким предлогом заговорить с ней?..
Эллен посмотрела на часы. Пять минут второго. Если она придет сразу после телефонного звонка, это может показаться подозрительным. Заставив себя успокоиться, она заказала еще кофе.
Было без четверти два, когда Эллен подошла к жилому массиву 1300 на Двадцать шестой улице. Это была тихая, скромная улица, состоящая из двухэтажных домов. Перед домами расстилались лужайки с пожухлой от мороза травой.
Дом № 1312, где жил Гордон Гант, был третьим от угла. Его фасад был покрашен в горчичный цвет, а рамы в коричневый. Эллен прошла но цементированному проходу между лужайками, остановилась у подъезда и на почтовом ящике прочла: "Миссис Минна Аркетт". Потом она нажала на кнопку старинного колокольчика в центре двери, вызвав этим дребезжащий звон.
Послышались шаги, и дверь отворилась. На пороге стояла высокая худая женщина с лошадиным лицом, обрамленным седыми, слегка завитыми волосами. Ее глаза с покрасневшими веками слезились, на острых плечах неуклюже сидело цветастое платье. Она оглядела Эллен с головы до ног.
- Что вам угодно? - спросила она так же сухо, как и по телефону.
- Вы, вероятно, миссис Аркетт? - полувопросительным тоном сказала Эллен.
- Да, - подтвердила женщина, обнажая в улыбке идеально ровные зубы.
- Я двоюродная сестра Гордона, - объявила Эллен и тоже улыбнулась.
- Двоюродная сестра Гордона? - удивилась миссис Аркетт, подняв брови.
- Разве он вас не предупредил, что я сегодня приеду?
- Нет, нет! Он никогда не упоминал о том, что у него есть двоюродная сестра.