С той минуты, как Стрепетов шагнул прочь от Васятина и тот сел на диван, лейтенант за барьером насторожился. Как эти двое оказались здесь, в дежурке? Он их не знал, никогда не видел в поселке и теперь недоуменно переводил взгляд с одного на другого... Что такое?.. Откуда?.. Среди ночи! Поколебавшись, стукнул кулаком в перегородку, и минуты через три из недр старого дома явился широколицый молодой милиционер.
Те двое все играли в гляделки. Нашли место... Сколько можно?.. Лейтенант ничего не понимал. Но разве он не хозяин здесь, почему он не вмешается, не потребует объяснений?.. Лейтенант сердито завозился на стуле и с шумом переложил журнал происшествий.
- На улице, - сказал Стрепетов милиционеру, - вы увидите: в моем мотоцикле чемодан. Принесите, пожалуйста.
Парень, боясь очевидно, что главное произойдет без него, нехотя вышел. Вернулся он бодрым и как будто посвежевшим. Как же, там, у крыльца, парень обнаружил чужой милицейский мотоцикл и номер на нем - московский! Ставя чемодан, он непроизвольно козырнул, и Стрепетов улыбнулся, но по жалостливому выражению, мелькнувшему в ответ на лице парня, понял, что с улыбкой что-то не получилось.
"Я, наверно, выгляжу, как загнанная лошадь. Обаятельная улыбка загнанной клячи".
Он постарался встряхнуться. Но от всего вокруг, от самых стен наплывали волны покоя и сонливости, накопившейся здесь до него и не успевшей рассеяться. А спать было рано. Далеко было до сна...
Служебное удостоверение Стрепетова лейтенант просмотрел бегло, зато "отдельное требование", объяснявшее появление ночных гостей, взял бережно, обеими руками. Первый раз прочел его залпом и оторвался на секунду, чтобы глянуть на Васятина, удостовериться, что преступник, о котором здесь написано, действительно пойман, сидит на диване и никуда не денется. Потом вернулся к началу и стал читать во второй раз, медленно переползая со строки на строку.
Опершись на барьер, Стрепетов наблюдал. Начальственное выражение сошло с лица дежурного, и оно изображало теперь только открытое, несколько наивное любопытство ко всему случившемуся, которое разобьет обычное спокойствие ежеутренних донесений: "За время дежурства особых происшествий не было".
"А все-таки кончал бы он. Наизусть учит, что ли?"
Кончил. И вновь предался созерцанию Васятина. Разглядывал его с победным превосходством, любовался его разбитым лицом, его беспомощностью.
"Прямо гурманство какое-то..."
Стрепетов обернулся и тоже посмотрел. Васятин сидел в прежней позе, мрачно глядя вдаль. Нет, зрелище не доставило Стрепетову удовольствия. Он нетерпеливо кашлянул, и тогда лейтенант обратил к нему чуть извиняющийся взор, сияющий восхищением, почти преданностью.
- Я хочу оставить у вас задержанного до утра.
- Ну конечно, конечно... Под десять замков... Как зеницу ока...
- Давайте составлять протокол.
Согласно кивая, лейтенант положил перед собой бланк, отвинтил колпачок авторучки и впал в глубокую сосредоточенность. Буквы протокола, которые он тщательно выписывал, были радостные, круглые, торжественные. Он творил, он священнодействовал, он слагал поэму. Стрепетов мысленно расставлял недостающие запятые.
"Основание задержания: ст. 122 УПК РСФСР, а также отдельное требование угрозыска Магаданского краевого УООП, исходящий № 102/32 ур..."
Время от времени лейтенант приостанавливался, поднимал светлые глаза, и Стрепетов подсказывал следующую фразу.
- Одет в темно-синий однобортный костюм и штапельную рубашку серого цвета, ботинки черные, кожаные, с металлическими подковками...
Он опустил руку в карман и осторожно приложил пальцы к бедру, где начиналась горячая ноющая опухоль.
"Ботиночки - будь здоров!"
- Признаков опьянения не замечено... На правой руке выше кисти имеется огнестрельное ранение, полученное...
"Забыл. Как я мог забыть!"
- Скажите, врач в поселке есть?
- Врач? Нету.
- А вызвать откуда-нибудь можно?
- Неоткуда. В район надо ехать.
- Плохо...
Во взгляде лейтенанта отразилась озабоченность. Но озабоченность относилась к Стрепетову: что с ним? Не пострадал ли, сражаясь с бандитом?
- Задержанный... - сказал Стрепетов, - задержанный ранен.
"Ведь ты только что сам записал в протоколе".
Лейтенант понял, но выражение его лица побудило Стрепетова добавить:
- Знаете, мало ли что...
Последовала пауза, в течение которой лейтенант задумчиво чесал толстый нос концом авторучки.
- Вот если только Эдуард Иваныч. Он у нас врач. Панков, как считаешь, Эдуард Иванович врач?
- А как же, - радостно отозвался парень от двери, - конечно, врач! Доктор что надо!
Видно, с человеком, о котором говорили, было связано что-то смешное, но Стрепетову не хотелось вникать в тонкости. Какой-никакой врач, и то хорошо.
- Еще понятых надо, - напомнил он.
- Это я раздобуду. В момент!
Затарахтел, удаляясь, мотоцикл.
- Продолжим, - сказал Стрепетов, сгоняя с лица дежурного неопределенную ухмылку.
Стрепетов не мог бы сказать, быстро ли вернулся круглолицый Панков, потому что течение этой ночи уже давно измерялось для него не минутами, не часами, а напряжением, усталостью и растущим желанием поскорее привести дело к концу. По этой мерке обещанный "момент" тянулся долго, подбирая если не последние, то предпоследние уже силы.
Но вот снова затарахтел и, поперхнувшись раз-другой, смолк под окном мотоцикл, и Панков, пропуская вперед двух женщин, усмешливо отрапортовал:
- Эдуард Иваныч сейчас подойдет. Пузырьки собирает.
Стрепетов облегченно налег на барьер, предоставляя Панкову тылы, и, пока лейтенант разъяснял женщинам их функции, отодвинул чернильный прибор и выложил на стол то, что отобрал у Васятина в поле.
Он выкладывал вещи в ряд, машинально соблюдая равные промежутки, а когда места не хватило, под первым рядом стал класть второй. В окончательном виде все это смахивало на ребус в полторы строки, но составленный не из рисунков, а из реальных предметов. Недоставало только запятых, которыми сочинители подобных штук обозначают, что у соответствующего слова надо отбросить букву вначале или в конце.
Н-да... Поди-ка разгадай эти полторы строки. Не очень разлетишься.
Карандаш. Старенький огрызок-коротышка. Краска уже кое-где облезла, грифель стерт до упора. На днях Васятин писал огрызком и подтачивал наспех - на древесине видны короткие свежие срезы. Что писал? Кому?..
Плоские ключики-близнецы от чемодана, объединенные белым шелковым шнурком. Шнурок почти не засален. Чемодан тоже свеженький. Купил его Васятин? Украл?..
Деньги. Три десятки и рубль с мелочью. Эти ничего не скажут. Их хоть честно заработай, хоть вытащи из чужого кармана, хоть убей за них кого - на них следов не останется.
Рядом - спичечный коробок.
"Муха - разносчик инфекции. Уничтожайте мух".
Тоже не улика.
Нож. Вот нож выглядит роскошно. Рукоятка обернута платком, на клинке - засохшая кровь. Типичное орудие преступления. "Но кровь собственная, васятинская, попала, когда я разрезал рукав... А между прочим, могла быть моя, очень даже просто..."
Стрепетов мимолетно вздремнул наяву: рухнул в росистую траву и немного полежал так, зажимая рану рукой и прислушиваясь, как замирающими последними толчками бьется сердце и кровь горячо и страшно заливает грудь. А небо головокружительно плыло, падало куда-то, и облака сумрачно светлели и клубились там, где их вспарывал острый серп луны. Когда сердце остановилось, Стрепетов сделал легкое усилие, улыбнулся сам себе и вернулся в дежурку. Что там вдохновенно строчит лейтенант? Ага, он дошел до описания денежных купюр.
- Носовой платок не записывайте. Платок мой.
"Васятин платков не держит. Ни к чему. Насморка у него отродясь не было, а плакать разучился лет, наверное, тридцать пять назад, как вылез из пеленок. Вот нож ему нужен. Великолепный нож, лучше некуда. На все годится. Рукава полосовать, карандаши точить... людей резать. Сегодня, правда, остался невинным. Почти... А в прошлом? Уж слишком ты острый, хищный, слишком умело и точно взметнулся в руке хозяина. Да и чего бы ты потащился зря ночью в поле? Мирные ножи об эту пору дома в буфете лежат.
Ладно, что там дальше? Скомканный автобусный билет. Случайно завалялся в кармане. А билет-то не московский. Псковский билет! Из Магадана в Москву через Псков? Что потащило туда Васятина?"
Представилось: едет по городу автобус, плывут мимо зубчатые стены, купола и звонницы, сидит в автобусе Васятин, отсчитывает властной старушке-кондукторше полтинник, берет билет, смотрит в окно, подымается на паперть собора, упирает медвежьи глазки в древние иконы... "Ха! Тоже мне иностранный турист... Что его туда потащило?" Едет автобус по городу Пскову, трясется в автобусе Васятин, покорно протягивает мелочь кондукторше: "Мне недалеко, от Детинца четвертая остановка...", сходит на окраине, ныряет в темный переулок - условный стук - открылась дверь - ...ну, и что дальше? Все ерунда.
"Посмотрим, что во второй строке. Коробка "Казбека". Трех папирос не хватает. Валяются где-то три затоптанных окурка... На обороте коробки столбиком сложено 3, 16 и 18 и под итоговой чертой жирно: 37. Чего тридцать семь? Рублей... Километров... Дней... Чего тридцать семь?
Остались расческа и кисет. С расчески много не возьмешь. Она говорит только, что чесала давно не мытую голову и успела потерять пять зубов. Кисет - другое дело. Этот что-то знает. Что ты знаешь, а? Ты скажешь... Здесь должно быть главное. Недаром Васятин тебя прятал и кинулся таким зверем, когда я нашел. Ну!.. Ключ - обычный ключ от французского замка - и записка:
"ул. Первомайская, дом 16, кв. 3, окно слева четвертое, после семи вечера, кроме среды, дальше смотри сам".
Записку писал не Васятин, судя по содержанию и по тому еще, что очертания цифр иные, чем на обороте "Казбека". А на "Казбеке" скорее всего писал Васятин... Нацарапано тем самым огрызком. Да и зачем вручать кому-то коробку и карандаш для детских подсчетов? Три, шестнадцать, восемнадцать... Такое в первом классе в уме складывают... Кто-то ему передал записку с адресом и ключ. Либо явка, либо наводка... Вообще красноречивая бумажка, разговорчивая. Автор ее - человек безграмотный, но привыкший много писать... почерк устоявшийся, бойкий. Можно даже сказать, где написана. На почте или в сберкассе, где лежат для общего пользования ученические ручки и стоят чернильницы на столиках, вон и клякса в углу. Очень болтливая записочка... Только есть одно "но", которое может пустить все эти сведения кошке под хвост - Первомайская улица. Будь Неглинная, Дерибасовская, Фонтанка... Даже какую-нибудь Заозерную и Скотопрогонную или Сапожный тупик, - все можно разыскать. Но улица Первомайская... в Москве?.. В Магадане?.. В Пскове? Легче найти, где ее нет... Собрать по стране все Первомайские улицы и вытянуть в одну линию, можно что-нибудь такое опоясать... если не Землю, то Луну... А можно целый город составить".
Стрепетов позабавился видением города, составленного из одних Первомайских улиц. Там были южные базары, сибирские кедры, древние мечети, собачьи упряжки, палисадники с черемухой и пальмы на скверах, причалы, церкви, арыки, сугробы...
"Мать честная! Потешный был бы город, я бы там пожил. Безобразно хочется спать, надо поскорее. Шут с ней, с Первомайской улицей, все равно Васятин не попадет туда ни во вторник, ни в четверг и ни в какой другой день, не подойдет, помахивая чемоданом, к дому № 16, не заглянет в четвертое слева окно, не откроет дверь квартиры своим ключом и не найдет он себе убежища в квартире № 3, никого там не встретит, ничего не передаст, не украдет, ни с кем не сквитается - ничего этого не будет, никакого "дальше смотри сам", а пойдет он, как миленький, по этапу в Магадан, и пусть там с ним разбираются, со всеми его ножами, автобусными билетами и ключами, и Первомайской улицей... А я буду сейчас потрошить чемодан".
Сдвоенный щелчок отлетевших запоров, затхлость чужих вещей, насованных беспорядочно и неопрятно, нежелание прикасаться к ним - брезгливость, оставшаяся от "штатских" времен, почти подавленная уже привычкой, мимолетная, но сегодня - сильнее, потому что усталость, потому что пониженная сопротивляемость воздействию этих вещей, несущих на себе следы чужой личности, чужих поступков, тайн, чужой неведомой и темной жизни.
- Запишите: в кармане на внутренней стороне крышки обнаружены двухкопеечная монета и женская шпилька. Паспорт. Данные прошу переписать как можно внимательнее.
Вещи выползают из чемодана, вещи расправляют складки, пахнут, и потому, что свалены они кучей, берешь одно - вместе тянется другое, и вот уже развязно свешивается за борт рукав нижней рубашки... Если бы знать хоть намеком, что искать.
- Махровое полотенце, бе-у, с номерком для прачечной...
Лейтенант сыплет радостные буковки... поглядывает на чемодан с вожделением... Что там еще? Ага, безопасная бритва и пачка лезвий... пара мужских носков синего цвета.
Стираны, но кое-как - заскорузли в пальцах и на пятке... А чемодан все-таки краденый. Строгий и изящный, с Васятиным не вяжется. Сверкает прокладкой, старается скорее исторгнуть из себя грязноватые носки, кисточку для бритья с присохшей пеной, полотенце бе-у... Возможно, единственно стоящее из всего - это метка для прачечной - 4Ф 1735...
И вдруг - яркое светлое облачко. Газовая женская косынка! Откуда?
Чертов чемодан! Здесь любая вещь может означать не самое себя, а что угодно другое - она может быть иносказанием далекого страшного события, его опредмеченным отголоском, обломком ситуации, ключом к тайне... Нежная воздушная плоть, еще сохранившая среди окружающей грязи дыхание прежней жизни. Что означает эта косынка?.. Что она помнит? С чем связана?.. С автобусным билетом, с адресом в кисете? Или: косынка - нож? Косынка - шпилька - чемодан?
Вот это самое скверное - ничего не знать. Совсем ничего. "...Группа особо опасных преступников..." Не могли потолковей составить бумагу! В Уголовном кодексе предостаточно преступлений, именуемых особо опасными...
- Рукавицы брезентовые на меху со следами ржавчины.
Вещи насилуют воображение.
"Матерясь и пыхтя на морозе, Васятин сбивает ржавый замок с двери приисковой золотоскупки..."
- Карта автомобильных дорог Крыма. Издания тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года, пометок и особенностей не имеет.
"Теперь он возится на корточках под кипарисом - вырыл яму, сунул сверток, завалил громадным камнем..."
- Рубашка мужская белая, ха-бе, бе-у, с ярлыком на внутренней стороне воротника "45", без верхней пуговицы. На внешней части правого рукава...
"Васятин таился где-то в безлюдной тени, белея рубашкой на абстрактно-черном фоне..."
- ...начинаясь сантиметрах в пяти от верхнего края манжеты...
"Васятин промелькнул "крупным планом" с вытаращенными глазами, в руке окровавленный нож... Кто-то, беззвучно крича, оседал на землю - на мостовую - на пол, - никак не разглядеть, мужчина или женщина..."
- ...имеются четыре слабо заметных пятна темно-бурого цвета...
"Васятин тер рукав рубахи... Булькала и пузырилась вода в ободранной раковине, убегала мыльно-розовым ручейком..."
Напрягшись, Стрепетов стер эту картину и следом за ней возникшую было женщину в газовой косынке, все равно он бы от нее ничего не услышал. Он вынимал последние вещи, стараясь не думать, что они могут означать.
Ребят из Магаданского угро в общем-то нельзя винить: по их замыслу, московский следователь должен был допросить пустякового свидетеля. Могли ли они предвидеть, что соседи свидетеля отправят Стрепетова к бабке Татьяне, а она выдаст ему Васятина, который вдруг объявился там, где надеялись узнать лишь о прошлогодней посылке...
Это еще что?!
Сюрприз на дне.
- Запишем так: групповая фотография, правая часть которой отрезана. Линия отреза фигурная, образует три разных по форме выступа.
Странная фотография. Очень странная. Но по назначению своему - тут только дурак не догадается: это пароль для явки, и встреча еще не состоялась, иначе незачем хранить. Но сама фотография странная. Странны люди, их позы, выражения лиц. Кому и зачем понадобилось фотографировать сборище, вовсе к тому не расположенное, да еще в такой неподходящий момент? Никто и не думает сниматься, на фотографа не обращают внимания. Все напряжены, все ждут - кто с нетерпением, кто со страхом - чем разрешится то, что происходит... что происходит на отрезанной половине фотографии.
Голая комната. Окно завешено, простыней, нацепленной на два гвоздя. Простыня между гвоздями провисает, впуская узкий сегмент черноты: вечер или ночь. Непокрытый стол, на нем две бутылки водки и третья темная - с портвейном или пивом. Куски хлеба, банки консервов с отогнутыми крышками, толсто нарезанная колбаса. Убогая пьянка. За столом - за видимой его частью - четверо. У левого края стоит мужчина с граненым стаканом в руке. Похоже, собрался произнести тост, но был остановлен событиями и смотрит на другой конец стола, подавшись вперед, с жадным интересом и одобрением. Почему-то он не разделся, только распахнул пальто и размотал с шеи полосатый шарф, который теперь висит на стуле сзади. Правее сидит женщина. Она старается не замечать или делает вид, что не замечает происходящего. Придвинула к себе консервную банку и, нагнувшись, так что видна лишь голова в кудряшках, копается в банке вилкой. Но и в ней угадывается тревожное ожидание - по тому, как настороженно приподняты плечи и пальцы стиснуты на черенке вилки. Напротив женщины, спиной к зрителю, - тощий субъект в широком клетчатом пиджаке. Этот откровенно напуган. Лицо его повернуто в профиль, взгляд прикован к чему-то - все к тому же - правая рука смазана движением, она рванулась к карману. А в кармане - что в кармане?.. По другую сторону женщины у самого обреза - третий человек. Острый клин пустоты врезается ему в грудь справа и немного снизу, упираясь в узел: галстука. Обе руки лежат поверх стола и сжаты в кулаки, голова откинута. А лица у него нет. Все это место истыкано иголкой. Там, где глаза и рот, - дырочка вплотную к дырочке, на лбу и щеках - реже. Похоже на женскую работу - несерьезный характер расправы. Но даже так, без лица, он кажется здесь чужеродным: крахмальный воротничок, белые полоски манжет, кольцо на безымянном пальце.
- И допишите здесь же: на лице крайнего справа мужчины имеется ряд отверстий, видимо сделанных иглой.