Виктория Спесивцева
Тот жуткий день, жирной чертой разделивший мою судьбу надвое, я провела, как во сне.
После того как возле багажника подаренного мне "Гольфа" из моих рук выпал белый пакет с чёрным полиэтиленовым свёртком, события стали развиваться так.
Мужчина, всем командовавший, приказал мне: "Достаньте свёрток из пакета!" Но тут уж дудки. Я, наконец поняла, что дело нечисто, и огрызнулась. "Сами доставайте!" И тогда он кивнул кому-то из своих подручных. Второй мужчина – я обратила внимание, что он был в синих медицинских перчатках, – разложил чёрный сверток, изъятый из моего пакета, на полиэтилене на земле. Главный скомандовал: "Понятые, обратите внимание" – и мужик в перчатках взрезал свёрток ножом. Оттуда высыпался желтоватый, мелкий, похожий на муку порошок. Понятые – мужик в кожанке и тётка в платочке – глядели во все глаза, ещё один штатский снимал происходящее на цифровую видеокамеру. "Мы видим мелкодисперсный порошок жёлтого цвета", – удовлетворённо проговорил главенствующий мужчина. А потом сказал мне, довольно буднично: "Гражданка Спесивцева, вы задержаны". А тот, кто взрезал пакет, выпрямился и молвил: "Ручки ваши попрошу". А когда я машинально их протянула, он защёлкнул на моих запястьях наручники.
Как меня везли назад в сторону Москвы, я помню плохо. Кажется, со мной случилась истерика. Слишком стремительным оказался переход от счастливой невесты, только что получившей приз за отличную работу, к бесправной зэчке. Зажатая на заднем сиденье полицейской машины между двумя мужчинами в плащах, я начала биться и кричать: "За что меня задержали?! Это всё не моё! Я буду жаловаться!" и "Вы у меня ответите!" – и это продолжалось до тех пор, пока мужчина, командовавший обыском – он поместился на переднем сиденье рядом с водителем, – не перегнулся через спинку и не плеснул мне прямо в лицо струёй воды из собственного рта. Фыркнул, словно на раскалённый утюг. Я в ошеломлении заткнулась. Вода с лица стекала мне на куртку. Тут я впервые обратила внимание, что везли меня назад в Москву, словно на пожар – с сиреной, с мигалкой, по резервной полосе – если бы я сумела абстрагироваться от происходящего, то, возможно, получила бы удовольствие от собственной значимости.
На таких скоростях мы довольно быстро оказались снова в столице. Мои мучители даже дали мне пару бумажных носовых платков, чтобы я, не снимая наручников, утёрла слёзы, сопли, чужие и свои слюни со своего лица. Машина поколесила по спальному микрорайону где-то в районе "Щёлковской", а потом заехала за шлагбаум, внутрь бетонного забора. Рядом возвышалось административное здание, похожее на райотдел полиции – вроде того, в моём родном М., где я года три назад вклеивала новое фото в свой паспорт. Мне помогли выбраться из машины – с руками, скованными наручниками, без поддержки сделать это оказалось непросто – и доставили – один мужчина в штатском впереди, двое сзади – в помещение. Здание и впрямь оказалось ментовкой, с плексигласовой ширмой и надписью "Дежурный". Меня быстро провели по коридору, потом по ступенькам куда-то вниз, а затем ввели в камеру, сняли наручники, буркнули: "Сиди жди" – и оставили одну.
Я смогла хоть немного осмотреться и попытаться прийти в себя. В камере имелось зарешёченное оконце под самым потолком, довольно убогий стол, привинченный к полу, и подле него табуреты, также прикреплённые к каменному полу. Я была напугана, обескуражена и сбита с толку. Я не понимала, что происходит – и, кажется, ставка у них была именно на это. У кого – "у них" – я тоже, впрочем, не понимала.
Спустя примерно полчаса в камеру вошёл тот самый человек, что всем распоряжался, когда обыскивали мою машину. Он неразборчиво представился – у меня в тот момент сразу вылетели из головы его должность, звание, фамилия-имя-отчество, – но теперь-то я хорошо знаю, кто он: старший следователь государственной службы по контролю за оборотом наркотиков (ГСКН) майор полиции Голавлёв Максим Степанович. В руках мужик держал пластиковую папку с документами. Он швырнул папку на стол, сам плюхнулся на табурет и махнул мне рукой: "Садись, Спесивцева, в ногах правды нет. – И добавил: – Но правды нет и выше, для меня всё это так же ясно, как простая гамма".
Я послушно села перед ним, а он, после своего столь поэтического зачина, уставился прямо на меня немигающим взглядом и промолвил:
– А сейчас, Спесивцева, выслушай меня внимательно, не перебивай и постарайся не бузить. Потому как от того, насколько ты мои слова воспримешь и станешь в дальнейшем ими руководствоваться, будет зависеть, в самом непосредственном смысле, твоя судьба в ближайшем будущем – на предстоящие, я бы сказал, лет десять. – Я дёрнулась, услышав цифру, а он предостерегающе поднял палец: – Я же просил выслушать меня и не перебивать. – Дальнейшая его речь оказалась очень разнообразной по скорости: какие-то слова он произносил скороговоркой, как в рекламном блоке на радио обычно проговаривают то, что необходимо произносить по закону. Однако некоторые части своей речи он, напротив, выделял, словно они были написаны самым крупным шрифтом.
– Итак, Спесивцева, довожу до тебя, что статус твой в настоящий момент является следующим: ты ЗАДЕРЖАНА в порядке применения статьи двести двадцать восьмой Уголовного кодекса, часть третья, а именно: незаконные приобретение, хранение, ПЕРЕВОЗКА, изготовление, переработка наркотических средств, психотропных веществ или их аналогов – в ОСОБО КРУПНОМ РАЗМЕРЕ. Пакет, изъятый у тебя, передан на экспертизу, но, знаешь, как говорят? Если кто-то имеет крылья, как у утки, ходит, как утка, и крякает, как утка – то это и есть утка. Так и в нашем с тобой случае: если порошок, изъятый у тебя, выглядит, как героин, и на вкус, и запах является героином, то это – героин.
– Это не моё! – воскликнула я, на что мой мучитель предостерегающе поднял палец и проговорил: "Я ведь просил, кажется, меня не прерывать? Сама у себя время отнимаешь!" – и продолжил:
– В итоге по всем обстоятельствам дела ты у нас, Спесивцева, получаешься типичнейший наркокурьер. И по своему опыту и практике – а я таких, как ты, подследственных повидал, знаешь ли, много – могу рассказать тебе, какие теперь у тебя имеются перспективы. А зависят они, эти перспективы, от твоего, Спесивцева, поведения, а именно: искренности твоего раскаяния и готовности сотрудничать со следствием. Если ты вдруг, здесь и сейчас, начинаешь запираться и упорствовать, говорить или тем более кричать (а потом писать всяческие жалобы), что ты не ты и лошадь не твоя, что ты вся такая белая и пушистая и тебя подставили, а вещество, в особо крупном размере, тебе подбросили, тогда твоя судьба сложится следующим образом. Завтра же состоится суд, который изменит твой статус с задержанной на подозреваемую и примет решение о заключении тебя под стражу на срок до двух месяцев. Тебя отвезут в женский следственный изолятор номер шесть в Печатниках, в просторечии "Бастилию", где ты заедешь в камеру на сорок человек, но в которой обретается восемьдесят баб: воровки, наркоманки, цыганки, бомжихи, "мамки" и "коблы". У половины из них ВИЧ, у другой половины туберкулёз. Там тебя, в камере СИЗО, изобьют, опустят, засунут под койку, заразят. Ты будешь жрать помои, а подмываться никак не чаще одного раза в неделю, причём исключительно холодной водой. Через год такой жизни в камере, пока, безо всякого спеха, будет идти следствие (если ты, конечно, жива останешься и если существование в "Бастилии" можно называть жизнью), тебя не спеша выведут на суд. Там тебе впаяют "десяточку" общего режима, и ты поедешь на зону в Мордовию – шить рукавицы, по шестнадцать часов в сутки, в той же компании убийц, воровок и наркоманок и с теми же возможностями по части питания и личной гигиены.
Мой контрагент описывал, что меня ждёт, вроде бы равнодушно и отстранённо, однако в то же время со вкусом.
Тут он снова важно воздел свой перст.
– Однако имеется и другая вариация на тему твоей будущей судьбы. А именно. Ты прямо сейчас изображаешь деятельное раскаяние, а в качестве залога этому подписываешь все бумаги, которые я тебе укажу. В результате уже завтра тот же суд изберёт тебе в качестве меры пресечения подписку о невыезде или, в крайнем случае, домашний арест. Не будет ни СИЗО, ни, в дальнейшем, скорее всего, колонии. Да, суд всё равно состоится, деваться тебе некуда, при всём самом добром к тебе отношении, но, учитывая твою личность – ранее не судимая, не наркоманка, – дадут тебе ниже низшего предела, лет шесть, да и то условно. Вот тебе итог, дилемма или, если хочешь, альтернатива твоей дальнейшей судьбы: десять лет РЕАЛЬНОГО срока или шестерик условного. Выбирать предстоит тебе. И выбирать прямо сейчас. Поэтому момент для тебя наступил самый, как говорится, судьбоносный.
– Я ни в чём не виновата, – с тупым упорством повторила я. – Наркотики не мои, их мне подкинули.
Допросчик утомлённо вздохнул.
– Если бы мне каждый раз, когда я слышу эти слова, давали по сотне, я бы давно уже стал миллионером. Причём долларовым. Ты лучше помолчи, Спесивцева, я ведь просил меня не перебивать. Помолчи и послушай. Я научу тебя, как и что тебе надо показать, а затем подписать, для того чтобы достичь приемлемого для тебя результата. А приемлемым он для тебя будет в виде: первое – освобождение из-под стражи до суда завтра. И второе – условный срок по приговору суда. Поэтому слушай меня внимательно. Вот передо мной показания гражданина Касымова, ранее судимого, жителя города М., – мужчина достал из папки первый листок бумаги, отпечатанный на принтере. – Касымов утверждает, что познакомился с тобой около месяца назад. Ты жаловалась ему на обширные расходы, связанные с предстоящим бракосочетанием. И он сказал, что в состоянии помочь тебе. В дальнейшем Касымов посулил тебе заработать, быстро и легко, пять тысяч долларов.
– Не знаю я никакого Касымова! – воскликнула я. – И ни о чём мы с ним не говорили! – Я действительно не знала и не ведала никакого Касымова и была поражена той напраслиной, которую он на меня возвёл.
– Спокойно, Спесивцева! – следователь даже пристукнул кулаком по столу, впрочем, совершенно беззлобно. – Я ведь предупреждал тебя: не перебивать. Сиди лучше тихо и запоминай, что и в каком порядке ты у меня должна показать, чтобы никаких противоречий в деле у меня не имелось. Ясно тебе? Итак, слушай и внимай, а не ерепенься! – Он снова уткнулся в отпечатанный листок и продолжил: – Далее, в ответ на предложение Антона Касымова подработать наркокурьером ты дала согласие. Он дал тебе телефон своего контакта в Москве, а именно гражданина Станислава Струева, ранее не судимого, проживающего… – ну, это мы опустим. А тут и подходящая оказия подвернулась. Ты отправилась в Москву получать автомобиль, которым тебя премировала корпорация "Карибиэн", – поздравляю, кстати, Спесивцева, меня до сих пор никто никакими авто не премировал. Впрочем, может статься, что в ближайшие лет десять никакой тебе автомобиль не понадобится – или, наоборот, будешь разъезжать на нём куда захочешь, условный срок этому не препятствует, но всё будет зависеть от твоего, Спесивцева, поведения, причём в самые ближайшие часы. Поэтому слушай дальше и запоминай, что тебе сказать будет надобно, – он вытащил из своей папочки ещё пару листков. – Теперь мы обратимся к показаниям вышеупомянутого жителя столицы гражданина Струева. Он, в свою очередь, показывает, что ты позавчера позвонила ему на связной мобильный номер – тот самый, сказал, дал тебе в городе М. гражданин Касымов, и вы договорились с ним о встрече. Вчера вы с ним встретились, в четырнадцать ноль-ноль, в кафе "Лампедуза", расположенном по адресу, Мясницкая улица, дом ***, и Струев передал тебе в пакете из универсама "Пятёрочка" свёрток с наркотическим веществом для доставки его в город М. и дальнейшей передачи гражданину Касымову. Ты взяла у него свёрток в пакете, а сегодня утром погрузила его в автомобиль "Фольксваген-Гольф", полученный тобой в качестве премии от концерна "Карибиэн". Вот, кстати говоря, показания Павла Замятина, сотрудника концерна, который следовал совместно с тобой в вышеупомянутом автомобиле. Зачитываю: "Гражданка Спесивцева вышла из подъезда своего дома на проспекте Мира сегодня, двадцать седьмого ноября, около восьми часов утра. В руках она имела дорожную сумку, а также – подчёркиваю! – следователь снова поднял палец, – белый полиэтиленовый пакет с логотипом магазина "Пятёрочка". Указанные вещи Спесивцева собственноручно положила в багажник. В дальнейшем, в процессе нашей совместной поездки на автомобиле, Спесивцева пребывала в приподнятом настроении и говорила мне, что она нашла лёгкий способ заработать денег по-быстрому".
И тут я поняла, что Павлик, мой милый спутник из концерна "Карибиэн", столь умело развлекавший меня на вручении машины и потом в пути, тоже с ними заодно. Больше того, скорее всего, именно он и подложил наркотик в машину. Я против воли простонала.
– В итоге, – даже весело промолвил допрашивающий, – тебе, Спесивцева, чтобы выйти на свободу под подписку до суда, а потом получить условный срок, остаётся только дать признательные показания. Грубо говоря, подтвердить всё то, что показали граждане Касымов, Струев и Замятин. Всё, что я тебе только что зачитал. Давай, Спесивцева, не будем тянуть время. Я помогу тебе, – он достал из папки авторучку и чистый лист. – Давай пиши. Я, такая-то, такого-то года рождения, познакомилась с гражданином Касымовым в городе М. около месяца назад, скажем, двадцать пятого октября.
– Я ничего писать не буду, – хмуро ответила я.
– Я ведь долго уговаривать тебя не стану. Ты пойми, Спесивцева, и показания свидетелей, и результаты обыска в твоём автомобиле полностью тебя изобличают. То, что я к тебе сейчас пришёл и убеждаю написать явку с повинной, – это моя к тебе добрая воля. Деятельный способ продемонстрировать своё раскаяние и облегчить свою участь. Дело, которое ты сама против себя слепила, – оно ведь и без твоих признательных показаний великолепнейшим образом обойдётся.
– Я требую адвоката, – хрипло сказала я. – И сообщите, наконец, моим родным, что меня задержали!
– Нет у тебя родных, Спесивцева. Сирота ты.
– Дайте мне позвонить моему жениху, Ярославу Новгородову! На работу, в мою фирму позвонить!
– А ты отсоси, – вдруг с усмешечкой промолвил полицейский.
– Чего?! – мне в первый момент показалось, что я ослышалась, настолько это грубое предложение шло в разрез со всей манерой следователя, до тех пор внешне более-менее интеллигентной.
– У тебя же ничего нет, Спесивцева! – с той же ухмылочкой продолжил мужик. – Ни денег, ни связей, ни влиятельных заступников. У тебя имеются только три отверстия в теле – единственное твоё богатство, которым ты теперь можешь оперировать и чего-то добиваться. Отсосёшь – дам тебе на пять минут телефон, позвонить жениху, обратиться к адвокату.
– Пошёл ты! – с чувством сказала я.
– Ладно. Посиди подумай, – следователь легко собрал листки в папочку и встал со своего места. – Пока ты являешься задержанной, а завтра, если ты не изменишь своего поведения, не перестанешь упорствовать и не дашь признательные показания, тебе изберут в виде меры пресечения заключение под стражу. И учти: мы тут, в отличие от распространённого мнения, признательных показаний не выколачиваем. Люди сами стремятся и рвутся нам их дать, дабы облегчить свою участь. Подумай и ты, если хочешь до суда спать в своей постельке, а не на нарах.
Я провела ночь в камере.
Кажется, раньше эти клетки при отделениях милиции называли "обезьянником" – не знаю, как зовут сейчас, когда ментовку переименовали в полицию, но на зоопарк было весьма похоже. Железная клетка с решёткой сверху донизу, деревянные нары и параша. Слава богу, в клетке я оказалась одна. Но соседние камеры были заселены самыми настоящими отбросами, которые только могут встречаться в полицейском райотделе.
Завидев, что в соседнюю клетку заточают хоть и испуганную, бледную, но молодую и красивую девушку, эти животные (а иного определения они не заслуживают) словно взбесились и стали, будто стадо угоревших макак, до меня добираться. Слава Создателю, они не в состоянии были до меня дотянуться, но в непрерывном словесном их поносе я, к сожалению, слышала каждое слово. И какой только грязи не вылили они на мою голову – целые ушаты мерзостей! О каких только гнусностях они не мечтали и чего только проделать со мной не сулили! Сначала я затихарилась, рассудив, что рано или поздно им надоест и они выдохнутся. Но ничуть не бывало. И час, и второй они продолжали нести свои гнусности. Едва смолкал один, вступал второй. Выдыхался он – начинал третий. Иногда отвратительная матерная белиберда неслась из нескольких уст наперебой. Тогда, не выдержав, я сама рявкнула на них в ответ, вложив всё своё негодование в многоэтажную тираду. Я тоже могла за словом в карман не полезть – вот только все мои возгласы оказались напрасными, они лишь распалили моих, если так можно выразиться, товарищей по несчастью. Хотя несчастье-то у нас, конечно, было общим – лишение свободы, но товарищами эти исчадия рода человеческого я не считала.
Я попыталась докричаться до охраны. После неоднократных взываний явился сержант, хмуро спросил меня: "Чего надо?" – и когда я попросила заткнуть сидельцев, он отворил соседнюю камеру. Затем последовали крики боли, свист резиновой дубинки и мат. Потом полицейский невозмутимо удалился, а на мои уши обрушился поток оскорблений, вдвое превосходящий прежний.
В итоге ночь я практически не спала – лишь проваливалась пару раз на мгновение-другое, когда мои вербальные мучители чуть стихали. Не знаю, сколько времени было, но ещё темно, когда утром меня вывели из камеры и провели всё в тот же кабинет. Следователь Голавлёв словно бы мимоходом проговорил: "Ну, что, Спесивцева, одумалась? Признательные показания давать будем?"
Однако, несмотря на сбивающие с толку и деморализующие вопли из соседних камер, я всё же этой ночью нашла в себе силы и время подумать. И даже попробовать выработать линию поведения. И сказала себе, что, как бы мне ни оказалось трудно, я не должна сама себя оговаривать и возводить на себя напраслину. Не должна – и не буду. И я ответила ему, что нет, ни в чём я признаваться не стану.
И тогда меня немедленно – не спавшую, нечёсаную, голодную, с расплывшейся вчерашней косметикой – вывезли в "воронке" в суд. Там скороговоркой сказали об особой тяжести моего преступления, о том, что, оставшись на свободе, я смогу воздействовать на свидетелей и помешать расследованию, и постановили избрать в отношении меня меру пресечения арест (видите, я очень быстро овладела юридически-бюрократическим сленгом).
И я заехала туда, чем меня стращал следователь Голавлёв – в камеру женского СИЗО номер шесть в столичных Печатниках. А когда тётка-конвоир открывала передо мною дверь камеры, она мне шепнула: "Тебе привет передают Кудимовы, Валерия Фёдоровна и Вилен Витальевич".
За три месяца до описанных событий