- А что ты так удивленно спрашиваешь? Я могу и обидеться. - Шарлотта опять засмеялась, и Эрика вслед за ней. - Я не выдержала и месяца. Но однажды вечером вернулась, и закрутилась карусель! На этот раз мы провели вместе целое лето, а потом он с дружками отправился в поход по барам. Придя домой, он сначала стал навешивать мне лапшу, что если дружки скажут, будто бы он прошлым вечером куда-то от них смылся, то на самом деле это неправда - он просто перепил и заснул в углу. Это объяснение продержалось недолго, и когда правда вылезла наружу, между нами снова все было кончено. После этого случая я, поплакав немного, честно сказать, была даже рада, что отделалась легким испугом. Никлас пустился в такой загул с девушками Уддеваллы, словно каждый день для него был последним. Ты даже не представляешь себе, каких историй о нем я тогда наслушалась! К стыду своему, должна признаться, что несколько раз и со мной бывали случаи, когда дух оказывался слабее плоти, но эти единичные инциденты оставили горькое послевкусие. Может, было бы лучше, если бы все на том кончилось и Никлас стал бы для меня не более чем ошибкой ранней молодости, однако при всем презрении, которое я испытывала к тому, что он делает и в кого превратился, где-то в моем подсознании он застрял прочно. А через несколько лет мы как-то случайно встретились, ну и вот: остальное уже принадлежит истории. Так что, похоже, я должна была понимать, что делаю, как ты считаешь?
- Обычно люди меняются. Если он так вел себя, когда ему не было двадцати, это не обязательно значит, что он точно так же поведет себя, став взрослым мужчиной. В большинстве случаев люди с годами умнеют.
- К Никласу это явно не относится. - В голосе Шарлотты снова послышалась горечь. - В то же время я не могу его просто так взять и возненавидеть. Мы столько пережили вместе, и порой я видела в нем проблески его настоящего "я" - ранимого и искреннего человека, и за эти редкие минуты я и люблю его. Я же знаю все про то, как ему жилось дома, знаю, что произошло между ним и его отцом, когда ему было еще только семнадцать лет, так что в каком-то смысле я видела смягчающие обстоятельства. Но в то же время мне трудно понять, как он мог так сильно меня обидеть.
- И как ты теперь собираешься поступить? - спросила Эрика.
Бросив взгляд на дочку, она не поверила своим глазам: девочка сама заснула в детском креслице. Раньше такого еще никогда не случалось.
- Не знаю. Пока что у меня нет сил об этом думать. С одной стороны, это как бы подвело черту. Сара умерла, и что бы ни сделал и ни сказал Никлас, хуже этого все равно ничего быть не может. Никлас хочет, чтобы мы вместе начали все заново, собирается найти новый дом и как можно скорее переехать туда от мамы и Стига. Но в настоящий момент я не знаю, как будет правильно…
Она опустила голову, а затем вдруг резко встала с дивана.
- Мне пора домой. Мама и так уже возится с Альбином почти весь день. Спасибо, что дала мне выговориться.
- Я всегда тебе рада, ты же знаешь.
- Спасибо. - Шарлотта торопливо обняла Эрику и исчезла так же неожиданно, как пришла.
Осторожно ступая, Эрика вернулась в комнату и, в удивлении остановившись перед детским креслицем, посмотрела на спящую дочь. Может быть, у нее еще есть надежда наладить нормальную жизнь! Но, к большому сожалению, о Шарлотте нельзя сказать того же самого.
Работая, он подошел к своей любимой части компьютерной игры - когда меч срубает первую голову. Слетев с плеч, голова катилась по земле, и здесь, согласно сценарию, должны размещаться разные спецэффекты. Пальцы так и летали по клавиатуре, и сцена на экране моментально обрастала деталями. Морган действительно с восхищением и завистью смотрел на тех, кто способен сочинять истории, которые он затем воплощал в виртуальную реальность. Если ему чего-то и не хватало в жизни, то, скорее всего, это была фантазия, которой обладали другие люди, способная преодолевать любые границы и отправляться в свободный полет. Он, конечно, делал какие-то попытки. Иногда его заставляли, как, например, в школе, где надо было писать сочинения. Для него это оборачивалось сущим кошмаром. Иногда им задавали какую-нибудь тему, иногда просто показывали картинку, и вокруг нее надо было наплести целую сеть событий и персонажей. Но он никогда не проникал дальше первого значения, а затем его мозг словно отключался, совершенно отказываясь функционировать. Оставалась одна пустота. Только белый лист перед глазами и ужасный страх при мысли, что все это нужно заполнить словами, а те никак не шли, и учителя бранили его. Так было, пока мама не пошла в школу и не поговорила там, когда ему уже поставили диагноз. С тех пор они с любопытством наблюдали за его попытками, будто он был каким-то неизвестным существом. Они даже не понимали, насколько правы. Он и сам ощущал себя в школе пришельцем, когда смотрел на белый лист перед собой и слушал, как вокруг скрипят перьями одноклассники. Пришельцем из неведомых миров.
Познакомившись со сферой компьютеров, он впервые в жизни почувствовал себя дома. Здесь все давалось легко, позволяя достичь совершенства, - словно ему, одиночному кусочку пазла, наконец нашелся парный кусочек, который сложился с ним в одно целое.
В юные годы он с маниакальным упорством изучал шифры. Он прочитал все, что находил на эту тему, и мог рассказывать о них часами. Ему нравились эти сочетания цифр и слов, из которых создавались замысловатые комбинации. Но когда появился интерес к компьютерам, он внезапно охладел к шифрам. Знания остались при нем, и он мог когда угодно извлечь из памяти все усвоенное прежде, просто эта тема стала ему уже неинтересна.
Текущая по лезвию меча кровь заставила Моргана вспомнить о девчонке. Его заинтересовал вопрос: свернулась ли ее кровь, когда она умерла? Может быть, она превратилась в плотную массу, заполнившую сосуды, или побурела, как бывает со старыми пятнами крови, которые он наблюдал, когда однажды пробовал перерезать себе вены на запястьях. Будто зачарованный, он следил за тем, как кровь потекла из пореза, затем остановилась и стала сворачиваться, а цвет ее изменился.
Мама тогда испугалась, застав его за этим занятием. Он попытался объяснить ей, что только хотел узнать, каково это - умирать, но она, не говоря ни слова, запихала его в машину и отвезла в амбулаторию. Вообще-то в этом не было необходимости. Резать руку оказалось больно, поэтому порез получился неглубокий, и кровь сама остановилась. Но с мамой в тот раз случилась истерика.
Морган не мог понять, почему нормальные люди так боятся слова "смерть". Ведь смерть - это так же, как жизнь, просто определенное состояние организма. И порой состояние смерти представлялось ему гораздо более привлекательным и заманчивым, чем жизнь. Иногда он завидовал девчонке. Она теперь знала разгадку.
Он заставил себя снова сосредоточиться на игре. О смерти Морган мог думать часами, не замечая, как летит время, но эти размышления сбивали ему все расписание.
Эрнст сидел перед Патриком с упрямым выражением на лице и, стараясь не встречаться с ним взглядом, упорно изучал свои ботинки.
- Да отвечай же ты, наконец! - рявкнул Патрик. - Ты принимал звонок из Гётеборга по поводу детской порнографии?
- Да, - угрюмо буркнул Эрнст.
- И почему это сообщение не было доведено до нашего сведения?
В ответ последовало долгое молчание.
- Повторяю, - обратился к нему Патрик тихим голосом, не предвещавшим ничего хорошего. - Почему ты не доложил нам об этом?
- Я не думал, что это важно, - попытался увильнуть Эрнст.
- Не думал, что это важно! - произнес Патрик ледяным тоном и так стукнул по столу, что на нем подпрыгнула клавиатура компьютера.
- Не думал, - повторил Эрнст.
- И почему же не думал?
- Ну, тогда было столько всего другого… И вообще это показалось маловероятным. Такими вещами больше занимаются в крупных городах.
- Перестань нести чепуху, - бросил Патрик, не пытаясь скрыть свое презрение. Он так и не сел за стол и вел разговор стоя. Гнев, казалось, увеличивал его рост сантиметров на десять. - Тебе прекрасно известно, что детская порнография не связана с местоположением. С таким же успехом она встречается и в маленьких населенных пунктах. Так что перестань городить чушь и отвечай ближе к делу. И поверь, тебе, насколько я могу представить, придется очень несладко!
Эрнст поднял взгляд от ботинок и враждебно посмотрел на Патрика, понимая, однако, что дальше тянуть резину нельзя.
- Мне просто показалось, что это маловероятно. Я же его знаю, и мне показалось, что он такими делами не будет заниматься. Поэтому я решил, что гётеборгские сыскари чего-то там напортачили, а теперь, если я вам доложу о звонке, из-за их ошибки пострадает невинный человек. Ты же сам знаешь, как это бывает, - добавил он, бросив злобный взгляд на Патрика. - Потом уже будет поздно, если они через некоторое время позвонят и скажут: "Ах, извините, пожалуйста. У нас тут вышла маленькая промашка. Мы назвали вам одного человечка, так вот забудьте о нем". А человек уже ославлен на всю округу. Вот я и решил обождать немного и посмотреть, как развернутся события.
- Ты решил подождать и посмотреть, как развернутся события! - Патрик от ярости чуть не начал заикаться и с трудом выговаривал слова.
- Ну да. Я считаю, ты и сам понимаешь, что это полная ерунда. Все же знают, какой он заслуженный человек и как много работал с молодежью. Он, знаешь ли, сделал много добра.
- Да плевать я хотел на то, какое он делает добро! Если коллеги из Гётеборга звонят и сообщают, что его имя всплыло в связи с расследованием дела о детской порнографии, мы это проверяем. Это же наша работа, черт побери! И если вы с ним дружки не разлей вода…
- Мы не дружки, - промямлил Эрнст.
- Или знакомые, или не знаю что там еще, это не имеет никакого отношения к делу. Понимаешь ты или нет! Ты не имеешь права решать, расследовать это дело или нет, в зависимости от того, знаком ты или не знаком с этим человеком.
- После стольких лет работы в полиции, как у меня…
Но Патрик не дал ему договорить:
- После стольких лет работы в полиции тебе пора бы уже знать правила! И ты даже не заикнулся ни о чем, когда его имя всплыло в деле об убийстве! Не кажется ли тебе, что тут было самое время сообщить нам эту информацию, а?
Эрнст снова занялся разглядыванием своих ботинок и даже не попытался ответить на вопрос. Патрик со вздохом сел за стол. Сцепив пальцы, он сурово посмотрел на собеседника.
- Что ж, сейчас мы уже ничего поделать не можем. Из Гётеборга нам передали все данные, так что вызовем его для допроса. Только что мы получили разрешение на проведение обыска. Моли бога, чтобы за это время наш клиент не успел ничего проведать и все припрятать. Мельбергу уже доложено о случившемся, и он наверняка захочет с тобой побеседовать.
Эрнст молча поднялся. Он понимал, что совершил, по-видимому, самую непоправимую оплошность за всю свою карьеру. А в его случае это значило немало.
- Мама, если человек обещал не выдавать тайну, как долго ее нужно хранить?
- Не знаю, - ответила Вероника. - Вообще-то тайну нельзя выдавать никогда, так ведь?
- Гмм, - отозвалась Фрида, продолжая водить ложкой в йогурте.
- Не шали с едой, - сделала замечание Вероника и раздраженно вытерла поверхность стола. Потом вдруг замерла с тряпкой в руке и обернулась к дочке:
- А почему ты об этом спрашиваешь?
- Не знаю. - Фрида пожала плечами.
- Ох, знаешь! А ну-ка расскажи, почему ты это спросила?
Вероника села за стол напротив дочери и внимательно посмотрела ей в лицо.
- Но раз секреты нельзя выдавать, то, значит, я не могу ничего рассказывать, так ведь? Но…
- Что "но"? - осторожно подтолкнула Вероника.
- Но если кто-то, кому ты дала какое-то обещание, умер, тогда тоже надо держать слово? А вдруг, если ты скажешь, тот, кто умер, вернется и будет злой-презлой?
- Слушай, голубушка, уж не Сара ли взяла с тебя обещание не выдавать какой-то секрет?
Фрида продолжала крутить ложкой в баночке с йогуртом.
- Мы с тобой уже говорили об этом, и, можешь поверить, мне очень-очень жалко, но Сара уже никогда больше не вернется. Сара на небе и будет там всегда-всегда.
- Всегда-всегда, на веки вечные? Миллионы миллионов лет?
- Да. Миллионы миллионов лет. А что касается тайны, то Сара не рассердится на тебя, если ты расскажешь ее только мне.
- Это точно? - Фрида тревожно взглянула на серое небо за окном кухни.
- Совершенно точно. - Вероника успокаивающим жестом положила ладонь на плечо дочери.
Помолчав немного и обдумав то, что сказала мама, Фрида неуверенно начала:
- Сара ужасно напугалась. Ее напугал противный дядька.
- Противный дядька? Когда это было? - Вероника напряженно ждала, что скажет дочь.
- За день до того, как она улетела на небо.
- Ты точно помнишь, что это было тогда?
Обидевшись, что ей не доверяют, Фрида насупилась:
- Да! Точно. Я уже знаю все дни недели. Я же не маленькая.
- Нет, нет! Я знаю, что ты уже большая девочка. Конечно же, ты помнишь, в какой день это случилось, - успокоила дочку Вероника.
Осторожно она попыталась выведать побольше. Фрида все еще обижалась, что мать ей не поверила, но искушение поделиться тайной оказалось слишком велико.
- Сара сказала, что дядька был ужасно противный. Он подошел к ней, когда она играла на берегу, и пристал с разговорами, он был очень нехороший.
- А Сара сказала, что он сделал нехорошего?
- Ага, - промолвила Фрида, полагая, что вполне ответила на заданный вопрос.
Вероника терпеливо продолжала расспрашивать:
- Что же он сказал? Что он сделал нехорошего?
- Он так схватил ее за плечо, что сделал ей больно. Вот так, говорила Сара. - Фрида показала, как он ее схватил, крепко взяв себя правой рукой за левое плечо. - А еще он говорил разные глупости.
- Какие же глупости?
- Сара не все поняла. Она поняла только, что слова были нехорошие. Какая-то там танинская родька или что-то похожее.
- Танинская родька? - повторила Вероника, сделавшись похожей на живой вопросительный знак.
- Ну да, я же сказала, что это были какие-то чудные слова и она ничего не поняла. Но это было что-то нехорошее, так она сказала. И говорил он не так, как обычно разговаривают, а кричал на нее. Ужасно громко. Так громко, что у нее в ушах стало больно. - Тут Фрида проиллюстрировала свой рассказ, зажав уши руками.
Вероника осторожно отвела ее руки от ушей и сказала:
- Знаешь что, эту тайну нельзя так оставить, чтобы только я ее услышала.
- Но ты же сама говорила… - В голосе Фриды послышалось волнение, и она опять с тревогой посмотрела на серое небо.
- Я помню, что я говорила. Но знаешь что: мне кажется, Сара тоже хотела бы, чтобы ты рассказала этот секрет в полиции.
- А почему? - спросила Фрида. Взгляд ее по-прежнему был тревожным.
- Потому что когда человек умирает и улетает на небо, полиции требуется знать все его тайны. И эти люди сами хотят, чтобы полиция узнала их тайны. Полиция должна выяснить все, как и что было.
- Полиция должна знать все тайны? - удивилась Фрида. - А я должна рассказать в полиции, как я не хотела есть бутерброд и спрятала его в диване?
Вероника не удержалась от улыбки:
- Нет, эту тайну полиции, я думаю, не обязательно знать.
- Это сейчас не надо, пока я живая. А когда я умру, ты должна будешь им про нее рассказать?
С лица Вероники сразу сбежала улыбка. Она энергично помотала головой. Разговор свернул в слишком мрачную сторону. Ласково погладив дочку по светлым волосам, она тихо сказала:
- Не думай об этом, доченька. Ты не умрешь.
- А откуда ты знаешь, мама? - с любопытством спросила Фрида.
- Знаю, вот и все!
Вероника резко встала и вышла в прихожую. Сердце у нее сжалось так сильно, что трудно было дышать. Не оборачиваясь, чтобы дочка не видела ее слез, она неоправданно жестким тоном приказала:
- Надень пальто и шапку. Мы едем прямо в полицию, чтобы все там рассказать.
Фрида сделала, как ей было велено. Но, очутившись под серым, пасмурным небом, она, направляясь к машине, бессознательно втянула голову в плечи. Только бы Сара не очень рассердилась!
~~~
Фьельбака, 1928 год
С нежной заботливостью он одел и причесал детей. Было воскресенье, стояла солнечная погода, и он собирался вести мальчиков на прогулку. Одевание было нелегким делом, так как дети на радостях, что пойдут гулять с отцом, вертелись и прыгали. Наконец он закончил, и они были готовы идти. Агнес даже не откликнулась, когда дети крикнули ей "до свиданья", и у него больно кольнуло сердце при виде обиженного выражения, которое появилось в их глазах, когда они посмотрели на мать. Дети тянулись к ней, хотя она их не понимала. Им так нужно было ощутить материнский запах, почувствовать ее объятия. Ему даже не приходило в голову, что она все понимает и нарочно отказывается отвечать на их любовь, но одна мысль посещала его все чаще. Сейчас, когда мальчикам исполнилось четыре года, он стал замечать в ее отношении к детям что-то неестественное. Сначала он думал, что это последствия тяжелых родов, но годы шли, а материнская привязанность у нее все не появлялась.
Сам он, выходя из дома с сыновьями, держа в каждой руке по детской ладошке, чувствовал себя настоящим богачом. Они были еще такими маленькими, что не столько шли, сколько бежали вприпрыжку, и порой ему, несмотря на его длинные ноги, приходилось пускаться бегом, чтобы поспеть за ними. При встрече с этой бегущей рысцой компанией прохожие улыбались и приподнимали шляпы. Он знал, что они представляют трогательное зрелище: долговязый и широкоплечий отец в выходном костюме и мальчики, принаряженные так, как только позволяли средства простого каменотеса, оба с одинаковыми светлыми шевелюрами в точности такого же оттенка, как у отца. Оба также получили от него карие глаза. Андерсу часто приходилось слышать, до чего они на него похожи, и это каждый раз наполняло его гордостью. Иногда он позволял себе со вздохом облегчения втихомолку порадоваться, что они ни в чем не пошли в мать и не напоминали ее ни наружностью, ни нравом. С годами он стал замечать в ней жесткость и только надеялся, что дети ее не унаследовали.
Проходя мимо лавочника, он ускорял шаг и старался не смотреть в его сторону. Иногда ему, конечно, приходилось заходить в лавку, чтобы запастись теми или иными товарами, нужными в хозяйстве, но, узнав, что говорят про него за спиной, он с тех пор норовил пореже там бывать. Если бы он знал, что в бабьих пересудах все неправда, он, наверное, входил бы туда с высоко поднятой головой, однако вся беда была в том, что он ни секунды не сомневался: все так и есть. А если бы и сомневался, то все сомнения исчезли бы от презрительной усмешки и наглого тона, которым говорил с ним лавочник. Иногда он спрашивал себя, где лежит предел его терпению, и если бы не мальчики, он давно забрал бы свое барахло и был таков. Но из-за мальчиков он не мог ее бросить, и приходилось искать другой выход.