Патрик взял листок с телефонограммой и направился в кабинет Йосты. Ступив на порог, он успел увидеть, как тот поспешно свернул пасьянс на своем мониторе, и разозлился: Йоста тратит рабочее время на ерунду, тогда как он сам трудится не покладая рук! Ему пришлось крепко стиснуть зубы, чтобы не дать выхода своему раздражению; сейчас он не хотел ввязываться в объяснения на эту тему, но рано или поздно…
- Ну вот и ты наконец, - произнес Йоста таким недовольным тоном, что Патрик подумал, не лучше ли все же заговорить об этом не откладывая.
- Да, я был занят неотложным делом, - бросил он, стараясь не показывать своих чувств.
- Ну, у меня тоже есть кое-что сообщить, - заявил Йоста, и Патрик, к своему удивлению, услышал в его голосе живой интерес.
- Shoot! - сказал Патрик, и по оторопелому выражению коллеги догадался, что в английском языке тот не слишком силен. Разве что за исключением терминологии гольфа…
Йоста передал ему разговор с Педерсеном, и Патрик выслушал сообщение со все возрастающим вниманием. Взяв лист, который ему протянул Йоста, он сел на стул и быстро проглядел написанное.
- Да, это, несомненно, очень интересно. Вопрос только в том, что это нам даст для расследования?
- Я тоже над этим думал, - согласился Йоста. - Пока вижу только, что это поможет нам изобличить убийцу, когда мы его найдем, но до тех пор эти сведения мало что дают.
- И что же: они не могут сказать, принадлежат ли эти биологические остатки человеку или животному?
- Нет. - Йоста с сожалением покачал головой. - Но через несколько дней мы должны получить ответ на этот вопрос.
Патрик задумался.
- А ну-ка, повтори еще раз: что там сказал Педерсен по поводу частиц камня?
- Сказал, что это гранит.
- Иначе говоря, удивительная редкость для Бухуслена! - иронически прокомментировал Патрик и рассеянно взъерошил себе волосы. - Если бы только знать, какую роль играла зола, то, готов спорить на что угодно, мы бы сразу поняли, кто убил Сару.
Йоста согласно кивнул.
- Нет, сейчас это нам, пожалуй, не подскажет ничего нового, - сказал Патрик, вставая. - Но это чертовски интересные данные! Ладно, Йоста, иди уж домой, а завтра продолжим со свежими силами.
На прощание он даже выдавил из себя улыбку.
Йосту не пришлось просить дважды - через две минуты его компьютер оказался выключен, вещи собраны, а сам он спешил к выходу. Патрику была суждена иная доля. Часы уже показывали четверть седьмого, а он снова отправился в свой кабинет, сел за письменный стол и принялся читать бумаги, которые передала ему Анника. Затем схватился за телефон.
Иногда у нее появлялось такое чувство, что она живет, отгороженная от реального мира, заключенная в маленький прозрачный пузырь, который все больше съеживается вокруг нее, постоянно уменьшаясь в размере. Теперь он стал уже таким маленьким, что стоило Эрике протянуть руку, и она, кажется, коснулась бы его стенок.
Майя спала у нее на руках. В который раз уже она попыталась уложить ее в кроватку, и снова через минуту-другую малышка проснулась и подняла громкий крик, возмущенная тем, что кто-то посмел уложить ее величество спать в одиночестве. Если, мол, спать, то только на ручках у мамы. Размышления о том, что надо бы попробовать воспользоваться советом из "Книги о детях", так и остались в области благих намерений: Эрика опять сдалась перед детским криком и успокоила Майю, приложив ее к груди и оставив спать у себя на руках. Бывало, что она спала так час или два, если только Эрика не делала резких движений или Майю не будил громкий звонок или звуки из телевизора. Поэтому Эрика вот уже полчаса неподвижно сидела в кресле, отключив телефон, и смотрела телевизор, работающий без звука, благо в это время передавали всякую ерунду. Сейчас шла какая-то американская мыльная опера на тысячу серий, которую крутили на четвертом канале.
Эрика виновато взглянула на покрытую нежным пушком головенку, блаженно прильнувшую к ее груди, на личико с приоткрытым ротиком и вздрагивающими время от времени веками. На самом деле Эрика вовсе не страдала недостатком материнской любви. Она всей душой горячо любила Майю, и все равно временами накатывало ощущение, что ею завладел какой-то паразит, высасывающий жизненные соки и принуждающий вести какое-то сумеречное существование, не имеющее ничего общего с прежней жизнью.
Иногда она чувствовала такое же ожесточение против Патрика за то, что он заглядывал в ее мирок, словно гость, и тут же исчезал, уходя в обычный человеческий мир. Он не понимал, каково это - жить той жизнью, с которой приходится мириться ей. В минуты просветления она сознавала, что несправедлива к нему. Ведь откуда ему это понимать? Физически его ничто не связывало так, как ее, да, кстати, и эмоционально тоже. К счастью или к несчастью, узы между матерью и дочерью были изначально так сильны, что действовали одновременно и как кандалы, и как спасательный трос.
Одна нога затекла, и Эрика попробовала осторожно переменить положение. В этом заключался некий риск, но дольше терпеть боль она уже не могла. И попытка не прошла без последствий. Майя зашевелилась, распахнула глаза и, открыв ротик, немедленно принялась искать источник пищи. Эрика со вздохом снова дала ей грудь. На этот раз Майя проспала всего лишь полчаса, и Эрика знала, что скоро ребенок снова захочет спать. Сидение продлится еще долго. "Нет уж, черт возьми!" - подумала Эрика. На этот раз она решила, что Майя у нее поспит сама.
Это была борьба характеров. В одном углу ринга - Эрика, семьдесят два килограмма. В другом - Майя, шесть килограммов. Твердой рукой Эрика стала катать детскую коляску через дверной проем между гостиной и прихожей, на всю длину вытянутой руки, туда-сюда. В душе она удивлялась, как можно уснуть в коляске, которая трясется, как при землетрясении, но, согласно "Книге о детях", именно это и требовалось, ибо заключало в себе четкое и ясное указание младенцу: "Тебе пора спать, у мамы все под контролем". Правда, когда на одну попытку тратится четверть часа, вряд ли можно сказать, что "все под контролем", подумала Эрика. Несмотря на то что Майя, как ей казалось, очень хотела спать, она продолжала кричать так, словно ее режут, и отчаянно боролась за свое право на спальное место в объятиях матери. В какой-то момент у Эрики появилось искушение бросить свою затею, взять Майю на руки и дать ей грудь, пока девочка не уснет, но она вовремя опомнилась. Как бы ни злилась Майя на новые порядки и как бы ее крики ни терзали сердце Эрики, девочке будет больше проку от отдохнувшей мамы, у которой хватит сил за ней ухаживать, поэтому она не перестала укачивать Майю. Каждый раз, как девочка принималась вопить, она решительно начинала катать коляску. Как только Майя утихала и закрывала глаза, Эрика осторожно переставала ее катать. Если следовать указаниям Анны Вальгрен, полагалось не катать ребенка, когда он уже спит, а заканчивать катание, как только он начнет успокаиваться, чтобы уснул сам. И ура! Полчаса спустя Майя уснула в коляске. Эрика осторожно завезла ее в кабинет, затворила дверь и с блаженной улыбкой села на диван.
Хорошее настроение не покидало ее, хотя часы показывали уже восемь, а Патрик все не шел с работы. Эрике было лень вставать и зажигать свет, и, по мере того как за окном смеркалось, в доме постепенно сгущалась темнота. Теперь уже светился только экран телевизора, и она посмотрела конец одного из документальных сериалов, которые показывали по вечерам в то время, когда она занималась очередным кормлением Майи. Стыдно признаться, но она подсела на целый ряд таких передач, и Патрик все чаще ворчал: почему он должен любоваться интригами и самопиаром телевизионных персонажей? Его возможности для просмотра спортивных программ были сильно урезаны, но она считала, что раз не он целыми вечерами должен сидеть и кормить грудью, то она вправе самовластно распоряжаться пультом. Увеличив звук, она с удивлением наблюдала, как целая толпа чертовски хорошеньких девушек из кожи вон лезет, стараясь понравиться какому-то самодовольному, самовлюбленному холостяку, который вкручивал им, будто готов жениться, хотя всем зрителям было ясно, что он скорее рассматривает свое участие в программе как средство для повышения собственного рейтинга в питейных заведениях Стокгольма. Разумеется, она соглашалась с Патриком, что все эти программы блистают полным отсутствием интеллекта, но если начать их смотреть, то уже трудно оторваться.
Какой-то звук со стороны двери заставил ее приглушить телевизор. На секунду ею овладел давний страх темноты, но она сразу взяла себя в руки и поняла, что, должно быть, это наконец вернулся Патрик.
- Как у тебя тут темно, - сказал он и, прежде чем подойти к ней и к Майе, зажег несколько ламп. Потом наклонился и поцеловал ее в щеку, нежно погладил по головке девочку и тяжело опустился на диван.
- Мне действительно жаль, что я так поздно пришел, - сказал он.
И тотчас же, несмотря на ребяческие обиды, которые она вспоминала днем, все ее раздражение куда-то улетучилось.
- Ничего, - ответила Эрика. - Мы с малышкой сами управились.
Она все еще испытывала эйфорию, оттого что смогла улучить для себя немножко свободного времени, пока Майя спала в кабинете.
- Посмотреть хоккей, наверное, у меня нет ни малейшего шанса? - Патрик с вожделением бросил взгляд на телевизор, даже не заметив, что Эрика сегодня встретила его в необычно хорошем настроении.
В ответ она только фыркнула. Какой глупый вопрос!
- Так я и думал, - констатировал он, поднимаясь с дивана. - Пойду сделаю себе пару бутербродов. Ты не хочешь?
- Я недавно поела. - Она помотала головой. - Но чашку чая было бы неплохо. Она сейчас закончит кормиться.
Словно поняв, что сказала Эрика, Майя отпустила грудь и весело взглянула на мать. Эрика с облегчением встала, посадила ребенка в креслице и пошла вслед за Патриком на кухню. Он стоял у плиты и помешивал в кастрюльке молоко, куда всыпал какао-порошок. Она подошла к нему и обняла сзади. И ей сделалось так хорошо! Со времени рождения Майи между ними стало маловато физических контактов, и в основном, приходилось признаться себе, по ее собственной вине.
- Ну как прошел день? - спросила она и поняла, что давно уже не задавала этого вопроса.
- Паршиво, - отозвался он, доставая из холодильника масло, сыр и икру.
- Я слышала, что вы забрали Кая, - осторожно продолжила Эрика, не зная, захочет ли Патрик что-то рассказывать. О своих посетителях, которые побывали у нее в этот день, она решила ничего не говорить.
- Как видно, слухи распространились с быстротой молнии?
- Можно сказать и так.
- Ну и что говорят?
- Что это, вероятно, имеет отношение к смерти Сары. Это правда?
- Не знаю.
Усталыми движениями Патрик налил себе в кружку горячего какао и намазал бутерброды. Сев напротив Эрики за стол, он стал обмакивать в какао бутерброды с сыром и икрой.
- Мы забрали его не в связи с убийством Сары, а по другому поводу, - произнес он через некоторое время и снова умолк.
Зная, что делать этого не нужно, Эрика все-таки решилась задать вопрос - перед ее внутренним взором стоял пустой взгляд Шарлотты.
- Но может быть, что-то все-таки указывает на его причастность к смерти Сары?
Патрик обмакнул в какао следующий бутерброд, и Эрика постаралась на это не смотреть. По ее мнению, это была по меньшей мере варварская привычка.
- Пожалуй, что да. Но поживем - увидим. Мы не можем позволить себе зацикливаться на каком-то одном предположении. Есть еще кое-что, в чем нам предстоит разобраться, - ответил он, стараясь не встречаться с ней глазами.
Она не стала расспрашивать дальше. Недовольное похрюкивание, донесшееся из комнаты, напомнило о том, что Майе надоело сидеть в одиночестве. Патрик встал и принес дочку вместе с креслицем в кухню. Она благодарно загулюкала и радостно замахала ручками и ножками, когда Патрик поставил креслице на стол. Выражение усталости исчезло с его лица, и в глазах засветился тот особенный свет, который появлялся у него при виде дочери.
- И кто ж это тут папино золотко? Папина радость хорошо провела этот день? Ах ты, моя ненаглядная, самая-самая любимая девочка! - заворковал он с Майей, приблизив к ней лицо.
Но тут личико Майи сморщилось, покраснело, она запыхтела, а затем снизу выстрелило в родителей облако вонючего газа. Эрика машинально вскочила, чтобы тут же исправить беду.
- Я сам справлюсь, посиди, - сказал Патрик, и Эрика с чувством благодарности снова опустилась на место.
Когда Патрик вернулся с вымытой и переодетой в пижамку Майей, она рассказала ему об удачном опыте "укатывания" в коляске, после которого ребенок сам заснул.
Патрик отнесся к ее рассказу скептически:
- Чтобы ребенок кричал сорок пять минут перед тем, как заснуть? Неужели так лучше? В детской консультации ведь сказали: если ребенок кричит, надо дать ему грудь. Хорошо ли это - позволять ей столько кричать?
Видя, что муж встретил ее рассказ без энтузиазма и не выразил одобрения, Эрика возмутилась:
- Никто и не собирается заставлять ее кричать по сорок пять минут. Через несколько дней это время сократится. И вообще! Если ты не согласен, то можешь сам сидеть дома и ухаживать за ней! Ведь это же не тебе приходится кормить ее грудью сутки напролет, вот тебе и кажется, что можно ничего не менять!
Затем она разразилась слезами и умчалась в спальню. Патрик остался в кухне, чувствуя себя идиотом. Опять он не подумавши ляпнул что-то не то!
~~~
Фьельбака, 1928 год
Два дня спустя во Фьельбаку приехал ее отец. Агнес встретила его, сидя со сложенными на коленях руками, в тесной каморке, где нашла временное пристанище. Когда он вошел, она подумала, что молва оказалась права. Выглядел он очень плохо: волосы еще больше поредели, и если несколько лет назад он был разве что немного полноват, то сейчас потучнел и у него появилась одышка. От ходьбы его лицо раскраснелось и залоснилось, но под краснотой проглядывал землистый цвет, которого не мог скрыть никакой румянец. Вид у Августа был нездоровый.
Нерешительно переступив порог, он удивленно обозрел маленькое и тесное помещение, но когда его взгляд упал на Агнес, так и бросился к ней и крепко прижал к груди. Она не воспротивилась его порыву, но сама на него не ответила, руки ее продолжали покоиться на коленях. Он же предал ее, и этого ничто не могло изменить.
Август ждал от нее ответного объятия, но, так и не дождавшись, опустил руки. Однако он не мог удержаться и не погладить ее по щеке. Она вздрогнула, словно он ее ударил.
- Агнес, Агнес, бедная моя Агнес!
Он сел на стул, но больше уже к ней не прикасался. При виде сострадания, написанного на его лице, ей стало противно. Собрался наконец-таки прийти! Четыре года назад - вот когда ей был очень нужен отец и его родительская забота. А теперь уже поздно.
Август принялся было горячо говорить, но дочь упорно не глядела на него, и скоро слова застряли у него в горле.
- Агнес, я знаю, что поступил неправильно, и что бы я ни сказал, это уже ничего не изменит. Но позволь мне помочь тебе в этот трудный час! Вернись домой и разреши мне заботиться о тебе! Все может стать как прежде, все может вернуться! То, что случилось, это ужасно, но вместе мы сделаем так, чтобы ты об этом забыла.
Мольбы его набегали, как волны, и разбивались о ее непроницаемую броню. Его слова казались ей издевкой.
- Милая Агнес! Вернись домой! Я дам тебе все, что ты захочешь.
Краем глаза она видела его трясущиеся руки, а умоляющий тон доставлял ей несказанное удовлетворение. Сколько раз она об этом мечтала, представляла себе, как это будет, пока тянулись все эти мрачные годы.
Она неторопливо обернулась к нему. Август воспринял это как знак, что она услышала его мольбы, и тотчас же потянулся, чтобы взять ее за руки. Она, не поведя бровью, резко отстранилась.
- В пятницу я уезжаю в Америку, - сказала она и с наслаждением наблюдала за тем, как меняется выражение его лица после ее слов.
- А… а… Америка! - запинаясь, выговорил Август, и Агнес увидела, как над его верхней губой выступили капельки пота. К чему бы он ни готовился, но этого не мог ожидать.
- Андерс купил нам всем билеты. Он мечтал, что там нас ждет счастливое будущее. Из уважения к его воле я собираюсь ехать туда, - объявила она театральным тоном и перевела взгляд с отца на окно.
Она знала, что ее профиль красиво смотрится против света, а черное платье подчеркивает белизну кожи, которой она так гордилась.
Два дня все ходили вокруг нее на цыпочках. В ее распоряжение предоставили маленькую комнатку, где она могла оставаться, сколько ей понадобится. Все пересуды у нее за спиной, все презрение, которое на нее изливали раньше, исчезли, как не бывало. Женщины несли ей еду и одежду. Все, во что она была одета, ей дали взаймы или подарили. Ничего своего у нее не осталось.
Навестили ее и товарищи Андерса по каменоломне. Одетые в выходные костюмы, отмытые, насколько возможно, они подходили к ней, стиснув в руках шапки, и, опустив глаза в пол, пожимали ей руку, со словами соболезнования вспоминая погибшего.
Агнес не могла дождаться часа, когда покинет наконец эту компанию в потертой и залатанной одежонке и сядет на корабль, который повезет ее на другой континент. По пути морской ветер унесет всю насевшую на нее грязь и выветрит дух нищенского убожества, который, как ей казалось, пристал к коже. Еще несколько дней ей придется терпеть их сострадание и жалкие попытки выказать благожелательность, а затем она отправится в путь, чтобы никогда больше не оглядываться назад. Но сначала надо добиться того, чего она хотела, от жирного краснорожего старика, который сидел напротив и который четыре года назад обошелся с ней так жестоко. Она заставит его заплатить за тот поступок. Дорого заплатить за каждый год из четырех прошедших.
Отец все еще заикался и никак не мог опомниться от только что услышанного сообщения.
- Но… но… н-на что ты там будешь жить? - спросил он встревоженно, отирая пот со лба маленьким платочком, вынутым из кармана.
- Не знаю, - произнесла она с глубоким театральным вздохом и нахмурилась, чтобы по лицу пробежала тень озабоченности. Тень должна была мелькнуть, задержавшись ровно настолько, чтобы ее заметил Август.
- Может быть, ты все-таки передумаешь, душенька? Осталась бы лучше со старым отцом!
Она резко помотала головой и стала ждать, когда он додумается сделать ей другое предложение. И он не обманул ее ожиданий. Мужчинами так легко управлять!
- Не могу ли я тебе как-то помочь? Какая-то сумма, чтобы устроиться на первых порах, и пособие, чтобы тебе хватало на жизнь? Может быть, ты согласишься принять от меня хотя бы такую помощь? Иначе я умру от беспокойства, как ты там будешь одна, так далеко от дома.
Агнес притворилась, что раздумывает, и Август поспешно добавил:
- И конечно же, я позабочусь о том, чтобы купить тебе билет получше. Путешествовать в отдельной каюте первого класса все же удобнее, чем в тесноте среди толпы народа.
Она милостиво кивнула и, помолчав, сказала:
- Хорошо, на это я, пожалуй, согласна. Можешь передать мне деньги завтра. После похорон, - добавила она, и Август вздрогнул так, словно обжегся.
Нерешительно подбирая слова, он спросил у нее дрогнувшим голосом:
- А мальчики, были ли они похожи на кого-то из нашего рода?