А вот и настоящая девица бредет с корзинкой, полной грибов. На голове белый платочек, глазищи огромные, серые, щеки румяные.
- Доброе утро, девушка, вы не боитесь бродить в лесу одна?
- Ой!
- Не пугайтесь! Я не бандит.
- Я знаю. Вы художник из Москвы.
- Как? И вы уже знаете?
- Кто ж не знает? Весь город только об этом и говорит! Вы картину приехали сюда писать, да?
- Не знаю еще. Теперь, наверное, напишу. А вы кто?
- Учительница литературы. Работаю в местной школе. Каникулы у меня сейчас, потому и по грибы.
- Все понятно.
- А бандитов здесь нет. Да я и не хожу далеко в лес. Так, по окрайкам. Грибов и здесь полно. Вот, смотрите.
Да, хороши! Осиновые, боровики, березовики, полная корзина. А он что, искать не умеет? И где такие прячутся?
- А я вот ничего не набрал.
- Хотите мои?
- Да что вы! Зачем?
- Вы ж художник.
- Ничего, значит, делать не умею? Так, что ли?
- Почему не умеете? Каждый делает то, что должен. Лишь бы дело это было по душе.
- А у вас, значит, призвание детей учить?
- А что, разве недостойное занятие? Мне нравится моя работа.
Девица-то с характером! Гордая. Эта навязываться не будет. Сейчас скажет "всего хорошего" и пойдет домой со своим лукошком, полным грибов.
- Я вас провожу.
- Да нет, спасибо. У нас люди глазастые. Я с вами пройдусь, а потом весь город судачить будет.
- А вы сплетен боитесь? Или муж ревнивый?
- Я не замужем. А сплетен да, боюсь.
- Тогда хотя бы скажите, как вас зовут?
- Вероника Юрьевна.
- Юрьевна. Что ж. Всего вам хорошего, Вероника Юрьевна.
Ушла… Исчезла за березками лесная фея. Видно, что хорошая девушка. Чистая, светлая, недаром ее среди березок встретил. Написать бы ее вот так, здесь, в этих березках, с корзинкой в руках, с платочком на голове. Только подсветку розоватую сделать. Интересная у Василия цветовая гамма, очень интересная. Идея-то хороша, надо только ею проникнуться. Идеей и Вероникой. Как она сказала? Учительница литературы? Сколько же в этом во всем света! Света, тепла и простоты. Вот он, заветный солнечный луч! Греться надо, спешить надо. Неужели же все-таки вернулось?
Теперь, значит, надо готовиться к мукам. Нет, раз вернулось, жить спокойно не даст. Но это же… счастье. Теперь ты понял, что только это и есть счастье. Не покой, нет. Несчастливы люди, живущие достатком и покоем.
Бежать… Бежать… За ней, за Вероникой. Куда ты, безумный? Надо прийти в школу открыто, честь по чести. Предложить написать портрет. А краски куда задевал? И почему портрет? Какой из него портретист? Тысяча мыслей кружится в голове, и голова от этого идет кругом. Господи, как хорошо! Сколько раз умолял тебя, выпрашивал: отдай, что взял. Подарки не забирают обратно. Раз наградил, так оставь навечно. А вот оказалось, что подарок-то, где лежал, там и лежит. Только как волшебная дудочка дожидается своего заветного часа. Значит было не время. До пятидесяти лет дожил, а получается, что рано. Теперь время пришло: труби заветную. Громче труби, рождается художник Эдуард Листов. Тот, который войдет в историю. Умер бездарный живописец, творец пошлости. У него еще есть несколько чудных дивных лет. И Вероника.
На следующий день
Назавтра Эдуард Листов пошел в местную школу. Пожилая женщина с тряпкой в одной руке, с наполненным водой ведром в другой удивленно приоткрыла рот. Он улыбнулся, заметив полное водой ведро - к удаче, к деньгам.
- Простите, я ищу учительницу литературы Веронику Юрьевну.
- Она на педсовете.
- Я подожду. Не подскажете, какой кабинет?
- Второй этаж, направо, они все в учительской.
- Ах, в учительской! Очень хорошо.
Ему очень хорошо было на душе со вчерашнего дня Ах, Вероника, Вероника! Где ты, где? Для художника Эдуарда Листова ты теперь любовь на одну картину. Есть любовь на одну ночь, на один день, на год, на век, как угодно. А художник порою любит в течение одной картины, но зато это чувство остается на века.
- Вы?!!
- Простите меня, бога ради. Вчера в лесу вы мне так понравились. Не сочтите за дерзость, но я хотел бы написать ваш портрет.
- Мой портрет?! Мой?!!
- Вы против?
- Нет, что вы! Но это такая честь!
- Для меня да. Вы замечательная девушка. Я, конечно, понимаю, что городские сплетни…
- Ничего, я как-нибудь переживу, если вам это, действительно, необходимо.
- Необходимо! Вы даже не представляете себе, до какой степени! В этом теперь все, в этом моя жизнь! Вы должны понять, Вероника Юрьевна…
- Да-да.
- Я говорю сейчас глупости, но это в порыве чувств. Я словно свет увидел. Свет и… вас.
- Когда ж вы будете писать портрет?
- Да хоть сегодня! Хоть сейчас!
Оказывается на них уже не просто смотрят, а замерли, как в кинотеатре перед экраном и рты приоткрыли. Да, он что-то разошелся. Надо бы поспокойнее.
- Вы заняты сегодня?
- В общем-то, нет. Учебный год еще не начался. Я живу с мамой, мужа и детей у меня пока нет.
- Я могу зайти к вам сегодня вечером? Я постараюсь объяснить вашей маме, что не собираюсь вас скомпрометировать. Хотя, писать бы я вас хотел в лесу среди берез. Это не страшно?
- Нет.
Она сказала это с заминкой. Господи, да он из-за своей прихоти жизнь девушке может сломать! Да кто на ней женится после того, как она каждый день будет уходить в лес с художником и оставаться там допоздна? Это же провинция! Сплетни разлетаются, как семена одуванчика, и, прорастая, заполняют все вокруг. Но ему так необходим этот цвет, необходима ее молодая алая кровь! Это теперь его жизнь, и если она, Вероника, с такой готовностью жертвует собой, надо брать и надо спешить. Вдохновение, как парус, все время ждет попутного ветра. Можно плыть на лодке и в полный штиль, но это не плавание, а сплошная мука.
- Так я зайду вечером?
- Конечно.
…Она, действительно, живет вдвоем с мамой. Маленький домик на северной окраине городка, чистенько, уютно, на окнах вышитые занавесочки, на столе все те же жареные грибы да румяные яблоки в огромном блюде.
- Чем богаты.
- Не беспокойтесь, Бога ради! Я всего на пару минут.
Вероника в ситцевом халатике, очень стесняется, теребит тонкими пальчиками поясок. У нее светлые волосы, недлинная, но толстая коса перекинута через плечо. А в глазах не только океан, и не бездонное голубое небо, а жизнь, новая, полная радости жизнь.
- …двадцать два года, только-только институт закончила. Теперь и о свадьбе можно подумать, - но он почти не слышит, что говорит ее мать.
- Простите?
- Жених-то уже два года, как из армии пришел. Поначалу Вероника его дожидалась, а теперь он ее ждет.
- Ах, жених! И когда свадьба?
- Да уж почти сговорились.
- Мама!
- А что тут такого? Дело не стыдное - замуж выйти. Поживете пока здесь, а там, глядишь, государство квартиру даст. Парень-то на заводе работает. Честный, хороший, с руками, с головой…
- Мама!
- А образование - дело наживное. На заочное поступит. И будет в скором времени, Верочка, у тебя муж-инженер.
- Мама!
- Да что ты все заладила, "мама" да "мама"? Я говорю, что жизнь свою устраивать надо. А вы, товарищ художник, женаты, небось?
- Да, я женат.
- А дети есть?
- Даже внуки.
- Так вы, выходит, старше меня!
- Мама!
- Да, мне пятьдесят.
- Пятьдесят! А я Верочку в двадцать три родила.
- А почему вы ее Верочкой зовете?
- Да это все ухажер мой придумал: назови, мол, Вероникой. Имя-то красивое дал, да и скрылся. Одна я Верочку растила, потому и судьбы своей для нее не хочу.
- Мама!
…Все-таки договорился Листов на завтрашний день. Домой возвратился поздно вечером, усталый и словно пьяный. Уйдя от них, все бродил и бродил по городу. Никак не мог успокоиться, представляя себе, как завтра придет в лес, достанет кисти, краски, и первый трепетный мазок ляжет на полотно. Господи, как хорошо!
Неожиданно раздался острожный стук в окно.
- Кто там?
- Эдуард Олегович, вы дома?
- Аля? Вы?
- Где ж вы были весь вечер? Я стучала, стучала.
После нескольких минут мучительного раздумья он открыл дверь.
- Заходите…
- Ой!
- Что случилось?
- У вас лицо какое-то странное. Будто светится.
- Да? Знаете, Аля, я счастлив сегодня. Удивительно счастлив.
- Полюбили кого?
- Да, полюбил. Эх, Аля, Алечка!
От избытка чувств он схватил ее, сжал в руках горячее, крепкое тело, и - вот они, губы. Сладкие, пьяные, как переспелая вишня. Вдруг все закружилось, завертелось. Вероника - счастье, любить ее - счастье. Но куда девать сейчас неизвестно из какого источника взявшуюся силу, которая жжет изнутри словно огнем? И все, что было у него раньше с женщинами, показалось вдруг скучным, серым и неинтересным. Не было вдохновения, не было и любви. Словно повинность отбывал, что на одном супружеском ложе, что на другом. Оттого и картины получались пошлыми, серыми, скучными.
- Эх, Алечка, Аля!
- Эдуард…
Он чувствовал, что завтра создаст что-то особенное, чего еще никогда ему не удавалось. Чувствовал, что ничего плохого он не совершает, никого не предает. Наоборот, тяжелый дурной сон, в котором пребывал до вчерашнего дня, вдруг прервался внезапно, и все, что происходит, предопределено свыше, а значит, не может быть ни предательством, ни преступлением, ни воровством. Значит, так надо. Надо любить одну женщину, сохраняя ее чистой, светлой, а весь избыток чувств, передать другой.
На следующий день утром
Он ждал Веронику в лесу, как было условленно. После затяжных дождей и почти осенней прохлады, погода установилась вдруг удивительно теплая и ровная. Словно природа решилась на великий обман: скрыть от людей, что всего через пару месяцев ничего не останется ни от пышной листвы, ни от ярких цветов, когда ветки будут голыми, поля пустыми, а ветер пронзительным и холодным. А люди поверили в обман и оделись в легкие летние наряды. Осень - это еще так далеко!
Вероника пришла с той же корзинкой, в голубом ситцевом сарафане и… не одна.;
- Это Андрей, познакомьтесь. Андрей, это художник Эдуард Олегович.
- Очень приятно.
Вот так. Значит приставила на всякий случай строгая мама к тебе, милая Вероника, дуэнью - хваленого жениха, того, что с руками и с головой. Что ж, очень милый парень, из таких получаются верные мужья и хорошие отцы. Такие если полюбят, то на всю жизнь, а не на одну картину.
- Андрей, вы на весь день к нам?
- Как надо.
- Я могу дать вам честное слово, что ничего плохого не сделаю с вашей Вероникой.
Андрей бросил взгляд, который не сразу поймешь: то ли удивленный, то ли строгий.
- Плохого? Да она, если что почувствует плохое, сразу же сама уйдет. Я за нее не боюсь. Я просто так. Мама ее попросила.
- Что ж, сидите.
Андрей молча уселся под березкой на расстеленный пиджак. Он просто очень любит свою Веронику и будет всю жизнь сторожить ее, словно цепной пес. Отчего же накатило это непонятное раздражение? На кого? На Андрея? На его любовь? На то, что она сильнее? Да кто и чем ее измерял, эту силу любви? Любовь этого парня в лучшем случае даст девушке покой и долгое ровное пламя в семейном очаге. Любовь же художника Эдуарда Листова даст ей бессмертие. Она должна понимать разницу.
Листов про себя усмехнулся: неужели же верная спутница любви - ревность, дала о себе знать? Во всяком случае, присутствие Андрея ему было неприятно. Парень мешает, особенно пустыми разговорами. Хочет казаться вежливым, но что его вежливость, что цветистые комплименты - творчеству помеха.
- Погода бы постояла.
- Что? - Он еще здесь, этот Андрей? И все лезет с разговорами. Пустые темы: о погоде, о видах на урожай. Не об искусстве же. Что этот парень в нем понимает?
- Помешал, простите… А у меня отпуск со вчерашнего дня.
- Отпуск… Это замечательно… Отпуск.
Ах, как оно сразу пошло! Аж дух захватывает! Словно волна накатила, подхватила и понесла, понесла! Он теперь высоко-высоко, смотрит на мир не откуда-то, с небес. И видит все до деталей, до мельчайших подробностей. Никто не может понять того, что в этот самый миг видит и чувствует он, Эдуард Листов. Это и есть великое откровение…
- Пять часов уже рисуете. Не устали?
- Что?
- Отдохнуть, говорю, не пора?
- Да-да, я вас утомил. Что ж, прервемся. Хотите, прервемся до завтра. Вы с Вероникой идите домой, а я дождусь заката.
- Заката?!
- Ничего, у меня бутерброды с собой. Знаете, августовскими вечерами бывает такое удивительное небо… Дивное небо.
Боже, как она посмотрела! А про себя он усмехнулся: им, простым смертным, сейчас думается только об отдыхе и сне, а ему о закатах. Вот и случилось: он завоевал свою любовь, свою Веронику. Женщины, они все равно будут любить ангелов сильнее, чем простых смертных людей. Если уж им вообще дано любить. И ему, без сомнения, нужно, чтобы Вероника смотрела на него вот такими влюбленными глазами, беда только в том, что нужно ему это всего на одну картину. И не факт, что будет нужно потом…
…А ночью он с еще большей страстью целовал другую женщину, и, кажется, почти любил ее, только тоже особенно, на одну ночь, даже не на одну картину. Любовь эта не стоила ему ничего, да и ей тоже. И он вдруг четко отделил в себе друг от друга этих двух совершенно разных людей: Эдуарда Листова, обычного человека, подвластного земным страстям, и художника Эдуарда Листова, будущего создателя великих картин. Отделил и посмотрел на них как бы со стороны. Первый всегда был человеком никчемным, да и второй до недавнего времени был никаким живописцем, а теперь с интересом наблюдал того, первого, и впервые чувствовал себя творцом. Потому что был уверен: утром он проснется для той, другой любви, великой любви, и заставит мир заговорить о себе.
Почти месяц спустя
Эйфория вскоре прошла, но ее заменила устойчивая уверенность в своих силах. Эдуард Листов был теперь твердо убежден в одном: он себя, наконец, нашел. Он сделал открытие, не оценить которое невозможно. Как-то само собой получилось, что творчество Василия, проникшее в него, заполнившее его сознание, Листов стал считать своим. И признание его великим художником стало теперь делом времени: год, два, три, десять… Теперь можно делать свое дело и ждать, не суетясь, не дергаясь. Можно возвращаться в Москву, можно предстать перед критиками, перед сомневающимися. Предстать новым человеком, великим человеком, а, главное, уверенным в себе.
Возвращаться? Ну, да, когда-то нужно возвращаться. Не всю же жизнь он собирается просидеть в этой глухой дыре? Тем более что погода давно испортилась, теперь уже наступила настоящая осень. И бабье лето прошло. Хорошо, что он успел ухватить кусочек, поймать, словно бабочку, посадить на полотно и ярким мазком пришпилить к нему навечно: живи!
- Аля, я скоро уезжаю.
- Что ж. Оно понятно: у нас не столица.
- Я не могу тебя взять с собой, ты должна это понимать.
- Понимаю, что ж. Домработница, значит, не требуется.
- Я не такой богатый человек, как ты думаешь.
- А у меня в Москве сестра родная. Была замужем, да развелась недавно. Местечко у нее в доме есть, я могла бы быть к вам поближе.
- Аля!
- Да пошутила я. Не пойду я ни к кому в домработницы, и в Москву не поеду. Полюбила я тебя, Эдик. Хоть и простая я баба, но так же по-простому, по-русски и любила.
- Я денег тебе оставлю.
- Что ж. Спасибо. А Василий как же?
- А что Василий?
- Вы ж для него все эти полтора месяца, будто солнце были. Согрелся он.
- Я ничего не могу для него сделать, пойми. Ты поговори с ним. Потом, когда я уеду. Он, если захочет, может приехать в Москву, показать свои рисунки. Я поговорю, с кем надо.
- Да никуда он не поедет! Вы что ж, Василия не знаете? Али его Наталью? Куда ж она мужа отпустит от двоих детей? Уезжайте уж
- Я оставлю на всякий случай свой адрес. Если что…
- Жена-то не бросит, коли я письмецо напишу? - усмехнулась Алевтина.
- У меня очень умная и понимающая жена.
- Образованная, небось?
- Да. Образованная.
- Все у вас, образованных, не как у людей. Ни полюбить не смеете всласть, ни ревности волю дать. Все прощаете друг друга, прощаете, да вашим прощением, словно щами пустыми, досыта не наешься, оттого и взгляд голодный всю жизнь да тоскливый. Эх! Да не буду я вам жизнь портить, не беспокойтесь.
- Что ж ты все опять на "вы" да на "вы"?
- Так уезжаете же скоро. Вроде как получается, что чужие мы опять люди…
…Картина почти закончена. После недели затяжных дождей вновь установилась хорошая погода. Должно быть, ненадолго, скоро они зарядят снова, и теплых, солнечных дней больше не жди. Вероника дома одна, грустит, смотрит в окно. А когда увидела его, зарделась и тут же кинулась отпирать дверь.
- Мама на работе. А у меня сегодня во вторую смену уроков нет. Может, в лес пойдем? Погода сегодня хорошая.
- Да. Можно пойти в лес. Я почти закончил. Вам нравится, Вероника?
- Немного странно. Не похоже на те портреты, которые я видела до сих пор. Но я не берусь судить…
- Вот и хорошо. Я выставлю ваш портрет в столице, на выставке в Манеже.
- В самом Манеже?! - взялась руками за вспыхнувшие вновь щеки.
Все-таки, задурил он девушке голову. И вот они идут в лес вдвоем, потому что бдительная дуэнья Андрей уехал в деревню к тетке договариваться насчет того, чтобы заколоть кабанчика к свадьбе. Все уже решено, они и заявление в ЗАГС подали.
- Вы не задержитесь до нашей свадьбы?
- На целый месяц? Нет, не могу, извините, Вероника.
- Понимаю, вам надо в Москву.
- Я вас ничем не обидел?
- Нет, что вы.
- Но у вас лицо грустное. Почему?
- Скажите, Эдуард Олегович, ведь вы любите меня?
Он даже споткнулся. Господи, какая прямая и откровенная девушка!
- Откуда вы это знаете?
- Чтобы написать такой портрет, надо любить. Ведь так?
Да она, оказывается, все поняла! Не знает только, что любовь бывает и такая: на одну картину. Ну что теперь делать? Что?
- Да, я люблю вас. Но это не то, что понятно всем. Я не могу объяснить, не могу сказать всю правду…
- Правду о том, что вы не можете жениться на мне? Да я ничего не прошу, и никогда не попрошу. Не бойтесь. Я даю вам самое честное, самое пречестное слово.
- Вероника…
- Поцелуйте меня.
Все это просто нелепость какая-то. Она-то любит так, как и положено любить. Со всей страстью, со всей откровенностью женщины, всерьез на что-то решившейся.
- Зачем ты это делаешь, Вероника?