- Нет. Неприспособленная. Как и я.
- А ты чем занимаешься?
- Я студент. Учусь на филфаке.
- На филфаке? Моя мама тоже… - Майя вовремя спохватилась. Не хватало еще проговориться! - Я хотела сказать, что моя мама всегда хотела, чтобы я поступила на филфак.
- А как же живопись? У тебя же такой талант! Если бы у меня был хоть какой-нибудь талант, я бы был счастливейшим человеком на свете! Ни на кого не обращал бы внимания, жил бы только своими чувствами, и творил, творил, творил…
- Картины бы писал?
- Лучше книги. Но я бездарность. Дедушка так говорил. Мол, у меня два внука, и оба бездарности. Один к тому же развратник, а другой полный идиот. Развратник - это Эдик, а идиот - это я. Думаешь, обижаюсь? На гениев разве обижаются? А дедушка мой был гений. То есть, твой отец. - Он покраснел вдруг и торопливо добавил: - А ты симпатичная очень. Не то, что наша Настя.
- Егорушка, так нехорошо говорить.
- Да? А если это правда? Правду нехорошо говорить? Вот мой брат, тот все время врет. И женщины его почему-то очень любят. Почему?
- Ну, не знаю.
- Он красивый очень, - с сожалением сказал Егор. - Хотя, если бы я был такой красивый, все равно не было бы никакого толку. Наверное, это справедливо, что он красивый, а я нет.
Майя посмотрела на него повнимательнее. Очки, правда, какие-то нелепые, вернее, дорогие, красивые очки, но ему не идут. Слишком уж они взрослые, а Егорушка еще наивный ребенок. А так, ничего парень, можно даже сказать, что симпатичный: высокий, светловолосый, глаза голубые, большие.
- Ну, я пойду? Увидимся?
- Да. Увидимся.
Он тоже вошел в палату бочком, неуверенно оглядываясь по сторонам. Майя настороженно смотрит на крепкого мужчину лет тридцати, в синей футболке с надписью "Планета Голливуд" и джинсах.
- Вы кто?
- Миша я, шофер. Слушай, ты прости меня, а? Виноват, бывает.
- Да это я, я виновата!
- Брось. Должен был свернуть, хоть куда врезаться, хоть в стену, только не в живого человека. Прости.
- Ничего.
- Не сердишься?
- Нет.
- Как тебе здесь?
- Нормально.
Он мнется, еще несколько раз бормочет свое "извини", обоим неловко. Майя мысленно ругает себя: "Растяпа!" Скорей бы уж он ушел, что ли!
- Пойду.
- Всего хорошего. До свиданья, - торопливо добавляет Майя. Когда шофер уходит, она вздыхает с облегчением: неприятный человек. Вроде, все у него на месте, лицо даже симпатичное, плечи широкие, сам кряжистый, надежный. Но все равно неприятное впечатление.
- Маруся, тебе родственники приносили что-нибудь?
- Да вон всего сколько! Полная тумбочка!
Медсестра слишком уж взволнована. А в палате не только полная тумбочка продуктов, но и в холодильнике всего хватает. Женщины Эдуарда Листова словно наперебой стараются юную родственницу накормить.
- Ты уже что-нибудь ела?
- Не хочется что-то. Подташнивает.
- Очень хорошо. То есть, я хотела сказать, чтобы ты не налегала на все эти деликатесы. Тебе нельзя. Давай я буду приносить тебе еду и питье из столовой, как только попросишь? Но обращайся, пожалуйста, только ко мне.
- Почему?
- Ну, потому что… Я отвечаю за твое питание. Поняла?
Медсестра вдруг подумала, что если вокруг этой девушки такая суета, значит, у нее очень много денег. Да, от пятидесяти тысяч долларов пришлось отказаться, но если этой Марусе спасти жизнь, не будет же она неблагодарна? Такая милая, скромная девушка. Как бы ей об этом поделикатнее намекнуть? О том, что за добро надо платить… Можно не ответным добром, а звонкой монетой.
Майе же в который раз за сегодняшний день было неловко. Накрыться бы с головой одеялом и подождать, пока все это пройдет, пока рядом окажутся родные, близкие и знакомые люди. Посмотрела на девушку в белом халате:
- Я не совсем поняла. Разве медсестры отвечают за питание?
- Видишь ли, твои родственники, кажется, не очень рады твоему приезду.
- Ну и что?
- Кажется, о каком-то большом наследстве речь идет?
- Я еще толком не поняла.
- Но ты бы, Маруся, их опасалась.
- Вы хотите сказать, что…
- Т-с-с… Я ничего не хочу сказать, но благодаря мне ты вне опасности. Я человек честный и порядочный, и ничего грязного делать никогда не буду…
- Ой!
- Не надо бояться. Просто если чего-то захочешь, обращайся ко мне.
- Какая вы хорошая!
- Ничего, сочтемся потом. Ты уж не забывай, кто тебе помог, когда разбогатеешь.
Разбогатеешь! Оказывается, не так-то хорошо быть на чужом месте, даже если у тебя отдельная палата с холодильником и цветным телевизором и много вкусной еды. Нет, этой медсестре показалось. Но все равно, надо ее слушаться. Она, Майя, не в таком положении, чтобы кому-то возражать…
…- Да ты ничего не кушаешь, детка!
- Аппетита нет.
- В таком юном возрасте надо хорошо кушать…
…- Ма шер, вы ведете себя неразумно. Сколько же дорогих продуктов пропадает!
- Я к ним не привыкла.
- А к компоту из, простите, столовки, который стоит у вас на тумбочке, вы, я так полагаю, привыкли вполне?
- К компоту да…
…- Дорогая моя, почему ты не кушаешь пирожные?
- Меня что-то подташнивает. Здесь очень душно.
- Из-за духоты у тебя и аппетита нет? Да, дорогая моя, тебя надо на свежий воздух, на дачу…
…- Маруся, ты совсем ничего не ешь.
- Спасибо, Нелли Робертовна, я не хочу.
- Смотри-ка, тебе и Олимпиада Серафимовна приносит соки и фрукты, и даже Вера Федоровна.
- И Наталья Александровна. Конфеты приносит. И… вы. И даже Настя вчера принесла шоколад.
- Настя? Странно.
- Почему?
- На нее не похоже. Она, вообще-то, девушка не злая, но очень уж рассеянная. Когда я в прошлом году лежала в больнице, она никак не могла принести все точно по списку. Ей почему-то кажется, что больные должны хотеть копченую колбасу и чипсы Причем все огненно острое, приправленное перцем. И вдруг шоколад… Странно. Я поговорю с врачом, чтобы тебе разрешили переехать за город…
…- А не рано?
- Девочка почти ничего не ест. Она бледненькая совсем.
- Она, конечно, уже встает и вполне может самостоятельно передвигаться, но вы можете поговорить с кем-нибудь из медсестер, чтобы и в вашем загородном доме за девушкой был соответствующий уход…
- Нет, спасибо, пока не надо. Мы все ее так полюбили, что готовы сами ухаживать…
- Мама? Алло? Мама?
- Майя, девочка моя, это ты?
- Ну, конечно, я, мама!
- Я уже начала волноваться. С утра сижу, жду звонка, как мы с тобой договаривались.
- Я помню.
- Откуда ты звонишь?
- Из холла… училища.
- Как твои дела?
- Нормально.
- Как экзамены?
- Скоро. Завтра начинается прослушивание, первый тур. Ты не волнуйся, мама, у меня все хорошо. Устроилась нормально, документы подала. Я долго не могу разговаривать, здесь очередь…
- Очередь?
- Людей вокруг много.
- Да, я понимаю. Значит, у тебя все хорошо?
- Да. У меня все хорошо. Через недели две-три я приеду.
- Что, так все безнадежно?
- Конкурс очень большой. Даже больше, чем в прошлом году.
- Может, сразу заберешь документы?
- Нет, я еще в Москве немного побуду.
- Ну, хорошо. Все передают тебе привет: папа, братья…
- Спасибо.
- Успеха тебе.
- Спасибо.
- Возвращайся поскорее домой, Маруся.
- Да, мама. Я приеду. До свиданья.
- До свиданья.
- Целую. Все. Пока.
Она оглянулась: вроде, никого. Хотя, что ж тут такого, если она разговаривает с мамой? Маруся Кирсанова тоже вполне может позвонить домой. Может, уже позвонила? И, вообще, где она сейчас? Где?
Ресторан в центре Москвы
- Эй, гарсон! Ту ти, ту, ту, ту.
- Дарлинг, зачем же чая, давай лучше по бокалу шампанского?
- Корнет, я тебя обожаю! Ты знаешь этот анекдот?!
- Я знаю все.
- С ума сойти! Ты классный мужик, корнет! Как хорошо, что я сошла с этого поезда! Сейчас бы сидела в кругу так называемой семьи, умирала от тоски, слушая какую-нибудь предающуюся воспоминаниям бабульку. Ах, ах, ах, какой это был замечательный человек и замечательный художник! Подумаешь! Художник!
- Не жалеешь?
- Разве нам плохо вдвоем? И потом - у меня же уйма времени! Телеграмму мамаше дала, мол, не беспокойся, доехала, все в порядке. Папашино наследство от меня никуда не уйдет, а вот ты можешь сбежать в любую минуту. Представляю себе, сколько у тебя женщин!
- Ты меня обижаешь, дарлинг.
- Дурацкое слово: дарлинг. Болотом лягушачьим попахивает: "Мне, пожалуйста, кофе в постель, дорогой!", "С удовольствием, дорогая!". Тоска!
- А какое слово не дурацкое?
- Ну, например, милая, любимая, неповторимая. Звездочка моя, рыбка, зайка.
- Сентиментальность тебе, вроде, не свойственна.
- Так я ж шучу! Ах, какая это была ночь! С ума сойти!
- "Батончик "Финт" только для тех, кто вправду крут"! Так?
- Умница.
- Маша, ты замечательная девушка, но может быть, стоит брать поменьше рекламных пауз?
- Что-что?
- Надеюсь, что со временем это пройдет.
- И не мечтай корнет!
- Маша, Маша… Ты хотела бы прожить со мной всю свою жизнь?
- Спрашиваешь! Ты - мужчина моей мечты!
- Так может поженимся?
- Корнет!
- Можешь подумать пару дней.
- Обожаю тебя.
- Так не будешь думать?
- Нет.
- Можем подать заявление в ЗАГС хоть сегодня.
- А что мама скажет?
- Ты, вроде, совершеннолетняя.
- Я про твою маму.
- Ха-ха!
- Ха-ха! Короче, раз дело к ночи, то я согласна. Банальный вопрос, но на засыпку. А на что мы будем жить?
- А твое наследство?
- Ха-ха! Не думаю, что папаша, которому до меня всю жизнь не было дела, вдруг взял да и расщедрился! Я незаконная дочь и прав никаких не имею. "Упомянуты завещании"! Ха-ха! Упомянуты!
- Ну, тогда я что-нибудь придумаю. Разве плохо тебе сейчас в моей квартире?
- Да, хорошая квартира.
- Разве мы не ходим в рестораны, разве я не купил тебе платье, которое ты хотела?
- Классное платье.
- Значит, так будет и дальше. Мы будем продавать твои картины. Я развешу их где-нибудь в переходе на стене, сяду рядышком и буду умильно заглядывать в глаза прохожим. Я уверен, что у меня получится.
- Ха-ха! Ты гений, корнет. А колечко? Ты купишь мне колечко?
- Ну, разумеется, куплю. Ну что, за помолвку?
- Эй, гарсон!
- Официант! Девушка очень хочет шампанского!
- Очень хочу. Ха-ха!
В загородном доме Листовых
- Что ж, Маруся, ты почти со всеми уже знакома, - Нелли Робертовна поддерживает девушку под локоток, помогая ей пройти по тропинке от ворот, где остановилась машина, до ступенек крыльца.
Дом огромный кирпичный двухэтажный, да еще с мансардными надстройками, весь опоясан кольцевой верандой и флигеля во дворе. С той стороны веранды, которая примыкает к торцу дома, разбит зимний сад. Домочадцы выстроились подле ступенек. Просто одетая женщина лет сорока пяти делает шаг вперед, словно хочет остановить приехавшую с хозяйкой девушку. Нелли Робертовна улыбается.
- Это наша "домоправительница" Ольга Сергеевна. Мы ее так в шутку все называем.
- Очень приятно.
Майе кажется, что эту женщину она уже где-то видела. Словно это был какой-то неприятный сон.
- А вот это…
Бог с ней, с Ольгой Сергеевной. Должно быть, показалось. Главное сейчас - это встреча с хозяином дома.
Майя сразу же догадалась, что высокий сутулый господин в строгих очках - это и есть Георгий Эдуардович. Егорушка на него очень похож, та же скованность движений, потерянный взгляд, неловкие движения. А ведь Эдуард Листов, судя по фотографии, был красивым мужчиной. Что ж ни сын, ни младший внук так на него не похожи?
- Здравствуйте.
- Утро доброе.
- Георгий, это и есть наша Маруся.
- Очень приятно.
- Да что вы как чужие! Маруся, Георгий, вы все-таки брат с сестрой!
Вот этого Майя не ожидала, что из всех этих людей самый близкий человек Марусе Кирсановой ее сводный брат Георгий, который на тридцать лет ее старше. И надо как-то проявить родственные чувства, если не хочется сегодня же возвращаться домой. Ребра-то еще не срослись, и мама сразу догадается, что произошло несчастье. Ах, ребра! Прижалась чуть-чуть, едва коснувшись его щеки:
- Ой!
- Осторожно, Георгий! - тут же вздрогнула Нелли Робертовна. - У девочки сломано два ребра!
- Да я ничего. Потихоньку.
Что же он такой? В этом доме все наоборот: мужественные женщины и женственные мужчины, что Егорушка, что его отец. Говорили еще о каком-то Эдике. А где же Эдик? Везет ей последнее время на Эдиков!
- Верочка, а что же твой сын не приехал?
- Ах, ма шер Нелли, у него все дела, дела…
- В карты, что ли опять играет?
- Ах, это так неприлично, говорить о карточных долгах! К вечеру Эдуард непременно объявится. Или завтра. К вечеру.
- Или не объявится вообще. Удивляюсь, почему его дед не выделил отдельным пунктом в завещании: "Никогда, ни под каким видом, ни единой копейки моему внуку Эдуарду"?
- Я выделю, - неожиданно для всех негромко сказал Георгий Эдуардович. - Отдельным пунктом.
И тут же Вера Федоровна громко ахнула:
- Георгий Эдуардович! Как ты можешь! Ведь это же твой сын! Он так назван в честь знаменитого деда, в честь твоего великого отца!
- Что же ты ему нашу фамилию не дала? Почему он не Листов, а Оболенский? Что, никогда не верила в талант моего отца, Вера? В то, что он станет знаменитым и богатым? А?
А он оказывается зубы показывать умеет, Георгий Эдуардович. Хорошо, что Нелли Роберотовна тут же вмешалась.
- У нас гостья. Прошу сдерживать свои эмоции, девочка еще очень больна, и ей ни к чему знать о наших семейных проблемах. Всех прошу к столу. Как, Ольга Сергеевна, у нас все готово?
- Да-да, просим, милости просим. Одну минуточку только, я сейчас заливное поднесу.
Легкая заминка у ступенек крыльца, наконец, Георгий Эдуардович широким жестом пропускает девушку вперед: "Прошу, прошу!"
На этот раз стол накрыли в парадной комнате на первом этаже. Все должно быть честь по чести раз в дом входит законная наследница половины всего имущества покойного Эдуарда Листова, и этого особняка, быть может, тоже. Все зависит от того, как договорятся о разделе наследства. В парадной комнате Нелли Робертовна распорядилась выставить знаменитый портрет в розовых тонах.
Майя еще слаба, идет медленно, осторожно, а добрый Егорушка тут как тут, поддерживает ее под Руку:
- Осторожно, ступеньки!
Она поднимается на веранду, а потом в сопровождени Нелли Робертовны и Егорушки входит в дом. Дверь широко открыта. Майя щурится, попав из яркого солнечного дня в прохладные сумерки большой комнаты. Почему же задернуты занавески? Ярко освещена только картина, висящая на стене. Наверное, именно к ней в первую очередь хотели привлечь внимание гостьи. Это портрет. Сначала Майя замирает, потому что не может поверить в то, что она видит. Женщина на портрете кажется очень и очень знакомой, только намного моложе, чем та, которую она знает. Совсем юная девушка стоит в березках, держит в руках корзину, полную грибов. Да это же…
- Мама! - на глазах у Майи появляются слезы. Как же это? Почему здесь? И она начинает громко рыдать: - Мама, мамочка… Мама…
- А говорили, что у нее не все в порядке с головой, - сквозь зубы говорит Наталья Александровна, внимательно наблюдающая за происходящим - Все она, оказывается, помнит!
- Видимо, поспособствовало, - усмехается Олимпиада Серафимовна. - Память вернулась.
- Спасибо, Нелли, - пожимает плечами Вера Федоровна. Она все еще переваривает заявление бывшего мужа о том, что он собирается лишить старшего сына наследства.
- Девочка ты моя! - Нелли Робертовна осторожно прижимает к себе плачущую Майю. Сейчас ей почему-то жалко себя, не ее. Такая тоска охватила вдруг, такая тоска! Услышать бы хоть раз в жизни эти слова: "Мамочка, мама!" Ну, почему, за что? - Девочка ты моя!
Георгий Эдуардович отчего-то мнется, неловко протискиваясь за стол.
- Ах, какая трогательная сцена! - притворно вздыхая, говорит Вера Федоровна. - Какой пассаж! В самом деле, ма шер…
- Да помолчала бы ты, наконец! - неожиданно накидывается на нее бывший муж. - Ты хотя бы знаешь значение всех этих французских слов?
- Георгий Эдуардович, как ты можешь?!
- Могу. Но об этом мы с тобой потом поговорим. Сейчас все внимание нашей гостье. Нелли, проси же ее к столу. И остальных рассаживай. Распоряжайся, одним словом.
Олимпиада Серафимовна при этих словах недовольно морщится. Она, как старшая дама, рассчитывает на положение хозяйки дома, тем более что со второй женой Эдуард Листов незадолго до смерти развелся.
- Мама, сядь! - довольно резко говорит ей сын. - Не дожидайся особого приглашения!
Майе неловко чувствовать себя объектом повышенного внимания, потому что все без исключения женщины начинают ее усаживать за стол, заботливо подкладывая подушки.
- Ах, мы все так счастливы, так счастливы! - довольно фальшиво начинает щебетать Наталья Александровна.