- Мама, у тебя пуговица на блузке расстегнулась и видно лифчик, - говорит Егорушка.
- Егор! - визжит Наталья Александровна. - Как ты можешь!
- А что такого я сказал? - моргает удивленно ее сын. - Это же правда!
- Заткнешься ты когда-нибудь со своей правдой или нет?! - Наталье Александровне с трудом удается взять себя в руки. - Извините.
- Ничего, Наташенька, ничего, - слащаво говорит Олимпиада Серафимовна. - Мой младший внук - душа чистая, невинная. Вот если бы взять его и Эдуарда Оболенского, да слить в один сосуд, а содержимое оного разделить потом на две совершенно одинаковые части…
- Так заливное подавать? - спрашивает появившаяся на пороге Ольга Сергеевна.
- Да-да, конечно, - кивает Нелли Робертовна. - Ну, как, Марусенька, тебе лучше?
- Да. Лучше… - Майя старается двигаться как можно меньше и не привлекать к себе внимания. И только после паузы, во время которой слышен только негромкий стук вилок и ножей, решается спросить: - Откуда здесь этот портрет?
- Как? - удивляется Олимпиада Серафимовна. - Разве твоя мать никогда не упоминала о том, что ее писал великий Эдуард Листов?
- Нет, - краснеет Майя. Мама даже никогда не упоминала о том, что была с ним знакома.
- А вот мы все знаем, что это его великая любовь, - Олимпиада Серафимовна явно говорит это, чтобы уколоть ту, ради которой муж с ней развелся. - Эдуард это как раз и не скрывал. Правда, никогда не рассказывал подробности…
- Мама!
- А что я такого говорю? Разве не правду?
- У Егора это, по крайней мере, от наивности, а у тебя от чего? - вздыхает и морщится Георгий Эдуардович. - От жестокости? Мы все только догадываемся, что мой отец был сильно влюблен в женщину на портрете в розовых тонах, потому что это лучшая его картина. Это любовь не столько мужчины, сколько художника. Он сам мне как-то пытался объяснить, что существует любовь на одну картину.
- Да, тут видно настоящее чувство, - кивает Наталья Александровна. - Но и дети от этого получаются настоящие, а не нарисованные.
Настя внимательно следит за лицом тети Нелли, потом пытается перевести разговор на другую тему:
- Эдик, кажется, очень хотел познакомиться со своей… тетей. Во всяком случае, он так долго меня расспрашивал, когда приходит поезд, во сколько, какой вагон, какое купе. Ведь содержание телеграммы ни для кого не было секретом. Я, кстати, и расписалась в получении. Правда, правда, он очень интересовался своей родственницей!
- Не похоже это на нашего Эдика, - улыбается Олимпиада Серафимовна.
- Очень даже похоже, - кидается в бой Вера Федоровна. - На самом деле он мягкий, чуткий, добрый человек. Да-да! Чуткий и добрый! А карточные долги - это признак породы.
- Вера! - снова одергивает ее Георгий Эдуардович. - Да замолчи, наконец!
Майя почти не слышит продолжение разговора. Что они такое сказали? Маму любил Эдуард Листов? Он написал ее портрет? Разве они были знакомы? А как же папа? И почему никогда ни слова об этом человеке, о великом художнике? Что здесь такого постыдного, если он писал мамин портрет?
Майя понимает, что здесь скрыта какая-то тайна. Теперь она непременно должна задержаться в этом доме и узнать все подробности. Роман ее матери с великим Эдуардом Листовым волнует, будоражит ее воображение. Что-то Наталья Александровна сказала о детях. При чем здесь дети? Они что думают, будто ее мама и Эдуард Листов…
- Марусенька, ты совсем ничего не ешь, - ласково говорит Нелли Робертовна. - Не вкусно?
- Спасибо, все очень вкусно.
Она как-то даже забыла о предупреждении медсестры. Нет, эти люди не похожи на тех, кто может желать ее смерти. Все такие добрые, милые, участливые. И что она им сделала плохого?
- Ты не хотела бы ознакомиться с завещанием своего отца? - спрашивает вдруг Нелли Робертовна, и мгновенно за столом наступает зловещая тишина.
- Я… Разве это надо? - пугается Майя.
- Ты, должно быть, думаешь, что отец был по отношению к тебе несправедлив. Извини, я читала некоторые его письма. Но теперь он вполне искупил свою вину, потому что…
- Я хочу прилечь. Если можно.
- Девочка устала, разве ты не видишь, Нелли? Она еще очень слаба!
- Ма шер, дайте ребенку прийти в себя.
- Дорогая моя, тебя проводить?
Женщины суетятся, пока наследница не заинтересовалась волнующей всех темой завещания. Пусть еще некоторое время побудет в неведении. Может быть, что-то и изменится.
В комнату на первом этаже Майю провожает Ольга Сергеевна, она же оправляет постель, задергивает занавески, чтобы не мешал свет. И все кружит, кружит по комнате, словно паутину плетет. А потом спрашивает осторожно:
- Ну, как? Хорошо? Удобно?
- Да-да, все в порядке. Спасибо.
- Да что спасибо! Ты мне, девонька, спасибо еще успеешь сказать.
Майя никак не может понять, что надо от нее этой женщине? А Ольга Сергеевна все не уходит и интересуется, как бы невзначай:
- Ты, говорят, головой сильно ударилась?
- Я? Да. Ударилась.
- И не помнишь ничего?
- Немного помню. Но не все.
- А… Ладно, после об этом. Поправься сначала. Если чего надо принести, ты мне скажи.
- Спасибо.
Помедлив, но так и не решившись, что-то спросить, Ольга Сергеевна уходит. Наконец-то Майю оставили одну. Как хочется полежать, успокоиться, прийти в себя. Майя ложится и пытается задремать. Хорошо, тихо, но сон не приходит. И снова нахлынули мысли о той, место которой она так неожиданно заняла. Не случилось ли с Марусей Кирсановой что-нибудь плохое?
В московской квартире Оболенских
- Эдик, ту ти, ту, ту, ту.
- Что?
Он выходит из ванной, только что приняв душ. Мокрые волосы кажутся темными, почти черными и черты лица от этого еще резче, злее. Да, глаза у него темно-карие, зрачка почти не видно, настолько темна радужная оболочка. Глаза. Их выражение Маруся никак не может понять. Любит? Ненавидит? Во всяком случае, на постельных забавах это никак не отражается. О, Маруся знает толк в любви, да и он не промах! Оба страстные, чувственные, и пока валяться в постели не надоело, их союз будет прочным, как никакой другой.
- Телефон звонил, пока ты принимал душ. Я взяла трубку, а там молчат. Потом ту ти, ту, ту, ту.
- Скажи нормально!
- Гудки, я говорю.
Маруся растеряна, потому что впервые Эдик повысил на нее голос. А ведь они уже подали заявление в ЗАГС! Эдуард Георгиевич Оболенский и Мария Эдуардовна Кирсанова. В графе "отец" у нее прочерк, поэтому пришлось объяснить женщине, принимавшей заявление, что мама выбрала то отчество, которое показалось красивее остальных. Почему бы в свидетельстве о рождении не записать "отец - Эдуард Олегович Листов"? Зачем же прочерк? Больше всего Маруся не любит никому ничего объяснять. Поэтому заявление сунула Эдику, пусть уж он дальше сам разбирается. Вообще, поменьше бы проблем, особенно с бумагами. Эдик сказал, что ей, Марусе, вообще не надо появляться в доме у родственников. Он все сделает сам. Надо только написать доверенность. Доверенность? Да, пожалуйста! Лучше, если эта доверенность будет на законного мужа? Да, пожалуйста! Она, Маруся, хочет жить в свое удовольствие в этой квартире, ничего не делать, только писать картины и ни в чем не нуждаться. А Эдик это все обещал. Почему же он вдруг так нервничает? Почему повысил голос? Не на ту напал!
- Не ори, корнет.
- Извини.
Он думал о том, что надо дотерпеть до конца. Убрав эту девушку сейчас, он вряд ли что-нибудь получит. Отец, кажется, пронюхал не только о его грязных делишках, но и убийственную тайну узнал. Эдик невольно усмехнулся. Маман так и говорит: страшная, убийственная тайна. Вот эта тайна никогда не должна была всплыть на свет божий. Теперь все, конец, и прощай долгожданное наследство. Если только он не доведет игру с Марусей до конца. Осталось всего несколько месяцев. Надо любить ее, крепко любить, держать возле себя и не допускать до родственников. А там, как фишка ляжет. Лишь бы на правах ее мужа вести дело о наследстве, получить все, а потом…
Потом… Об этом думать еще рановато. Одна надежда на мать. Ах, мама, мама, как правильно ты делаешь, что не выбрасываешь старые письма! И как хорошо, что вы с отцом в разводе! По причине? А причина-то очень и очень может теперь пригодиться. И с фамилией хорошо получилось. Это просто замечательно, что он Эдуард Оболенский, а не Эдуард Листов. Как бы еще только вытерпеть эту девицу?
- Голос был мужской или женский?
- Я же говорю, что были только гудки.
- И ничего не спросили? - продолжал настаивать он.
- Нет.
- А ты что сказала?
- Что я сказала! Да надоело, корнет!
- Что ты сказала?
Маруся посмотрела в лицо своему жениху и испугалась. Глаза зло прищурены, рот дергается. А голос? Металл, железобетон!
- Я сказала "Алло". Устраивает?
"Должно быть, Настя", - подумал он. Если бы звонили кредиторы, то их не смутил бы женский голосок в телефонной трубке. А вот на Настю вполне похоже. Узнала, что у него в доме женщина и положила трубку. Черт, нехорошо получилось! Настя еще нужна. Она словно разведчик в том особняке, куда ему отныне ходу нет. Если отец, действительно, знает правду. Объяснение с ним еще предстоит, и об этом тоже стоит подумать.
- Маруся, я думаю, что пора начинать действовать.
- В смысле? - В конце концов, цепями к этому парню ее никто не приковывал. Не понравится - уйдет, да и дело с концом. И что это она согласилась на замужество? Просто наваждение! Увидела красавчика и растаяла, как зимний лед под ярким весенним солнцем!
- Я, пожалуй, посещу твоих родственников. Завтра утром.
- В качестве кого?
- Ну, скажем, как твой друг.
- Да? А я?
- Сначала я узнаю, что там вообще происходит, и что за наследство тебе оставили. Может, и суетиться не стоит? Если ты незаконнорожденная, а в графе "отец" у тебя прочерк, значит, и прав никаких. Только законные дети могут рассчитывать на имущество покойных родителей.
- Да? Я, вообще-то тоже так думала.
- Ну и незачем тебе к ним ехать. Я поеду. Поняла? Сиди, наслаждайся жизнью. Выпить хочешь?
- Ну.
"Может, посадить ее на наркотики? - подумал он. - Хорошая мысль! Только бы не догадалась! Как только дернется и захочет от меня уйти, вколю дозу. Надо только героин где-то раздобыть. Не проблема, но попадаться не хотелось бы. Использовать нужно только надежнейший канал".
- Ты сердишься, Маша?
- Ну.
- Прости меня. Все дело в женщине.
- Да?
- У меня есть поклонницы, которые, ну, честное слово, просто достают иногда!
- Ха!
- Звонят, дышат в трубку, молчат. Естественно, я нервничаю. Теперь, когда у меня есть ты…
- Честно?
- Иди ко мне.
Она тут же перестала сердиться. Эдик такой красивый! Что там учитель английского, что глупый Вовка! Какая разница, сколько у него было женщин, если всем- его опытом теперь наслаждается она, Маруся? А еще считала себя опытной женщиной! Нет, вряд ли еще встретится такой классный мужик, как корнет, надо пользоваться!
И Маруся лениво развалилась на кровати, подставляя всю себя его губам. Главное, не напрягаться. Все сделает Эдик. Все сделает Э…
На следующий день
Комната на первом этаже Майе очень понравилась. Она и не представляла себе, что на свете существуют такие красивые вещи! И что мебель бывает и такая, белого цвета, портьеры из золотистой ткани, и обои тоже белые, с золотыми разводами, похожими на старинные вензеля. Красиво! Окно выходит в сад, где ухоженные деревья и кустарники, некоторые из них она вообще никогда не видела. Например, вон те высокие голубые ели. Зачем их на участке посадили? На Новый год что ли наряжают?
Майя чувстствует себя неловко среди всех этих дорогих и красивых вещей, но в то же время, ей хочется остаться здесь подольше. Будет что вспомнить, быть может, впереди только безвылазное и безрадостное существование в маленьком родном городке. Она в этом богатом доме не одинока: в самой большой комнате, на первом этаже стоит мамин портрет. Ах, мама, мама, ты тоже оказывается не безгрешна, и твое прошлое хранит большую тайну. Что было у тебя с художником Эдуардом Листовым?
В Майиной семье все привыкли вставать рано. Маме и отцу на работу, братьям в школу. Семь часов - подъем. Майя прислушивается - в огромном доме тишина. А меж тем, скоро восемь! Что ж, богема вставать рано не любит? Телевизор включать боязно, не разбудить бы кого-нибудь! Олимпиада Серафимовна с вечера жаловалась на головную боль, а Вера Федоровна на бессонницу.
Очень осторожно Майя выходит из комнаты и по ступенькам спускается в сад. Надо потихоньку расхаживаться, чем быстрее она выздоровеет, тем скорее можно покинуть этот дом. Хоть и нравится ей здесь очень, но надо быть честной, взять только то, что полагается, подлечиться и уйти. Как хорошо в саду! А она могла бы сейчас готовиться к очередному экзамену, потом рыдать, отвергнутая приемной комиссией и готовиться к отъезду. А как все повернулось!
- Привет!
- Егорушка? Ты уже встал?
- Да. Знаешь, я весь вечер думал о тебе, проснулся рано, в окно стал смотреть. Увидел тебя и вышел.
- И что же ты думал?
- Тебе деньги очень нужны, да?
- Деньги? Нет, я не затем.
- А зачем тогда? Приехала на папину родню посмотреть? Мне почему-то кажется, что ты сейчас нам всем устраиваешь экзамен.
- Я?! Экзамен?!
- А мы его не выдерживаем. Знаешь, а я, оказывается, тоже жадный.
- Ты?
- Ну да. Мне не хочется уезжать из этого дома.
- Тебя никто и не гонит.
- А ты?
- Я?
- Разве тебе завещание еще не показывали? Здесь все твое.
- Погоди. А как же Георгий Эдуардович, твой отец?
- А! - рассеянный взмах рукой. - Ты знаешь, я несчастья предчувствую.
- Несчастья?
- Да. Я потому заснуть долго не мог, что предчувствовал. У меня уже так было перед дедушкиной смертью. А сегодня долго не мог заснуть, а потом отключился вдруг и увидел страшный-престрашный сон. Будто дедушка пришел и по дому ходит. Ищет кого-то. Я спрятался, так он мимо прошел. А потом вдруг раздался чей-то крик.
- Где?
- Во сне. Кто-то кричал, Маруся.
- И что?
- Ну, это значит, что дедушка кого-то поймал. Значит, скоро в доме будет еще одна смерть.
- Ты глупости говоришь.
- Да?
- Не читай на ночь страшных книг.
- Ты тоже думаешь, что я инфантильный? Что мои ровесники не только начали курить, но и бросить уже успели? Что я не должен дома ночевать? Что у меня в двадцать три года уже могли быть и жена и ребенок? А я, между прочим, еще ни с кем даже ни разу не целовался. Вот. Думаешь, это ужасно?
- Да ничего я не думаю! - Майю тоже несколько раз называли инфантильной. Мама называла. Она и сама знает, что это ужасно: в девятнадцать лет только два раза поцеловаться тайком в подъезде, и краснеть, встречая в книжках откровенные сцены. Почему же так получилось?
А что говорит Егорушка?
…- Почему? Я тебя попрошу об одном, можно?
- О чем?
- Боюсь. Стесняюсь.
- Ну, говори.
- Не влюбляйся в Эдика. Пожалуйста.
- Что за чушь? Как я могу в него влюбиться? Во-первых, он мне… племянник, а во-вторых, я его никогда не видела.
- Он придет. Деньги нужны, поэтому придет. Нелли Робертовна иногда ему дает, а вот папа на порог поклялся не пускать. Ты не люби его.
- Папу?
- Эдика. Не люби. - Голос у Егорушки жалобный, просящий.
- Да никого я не собираюсь любить! Меня здесь вообще скоро не будет!
- Настя тоже его ругала раньше. А теперь любит. А он врет. Всегда врет. Настя некрасивая. И денег у нее теперь нет. Раньше Эдик думал, что она через Нелли Робертовну все получит. А Настя все ждет его. - И вдруг, таинственно понизив голос: - Я знаю, кто ее любит. По-настоящему…
- Егор!
Наталья Александровна на крыльце машет рукой:
- Подойди сюда, Егор!
- Да, мама! Иду, мама.
И напоследок, убегая, так же жалобно:
- Не люби его.
Этот Егорушка явно не в себе. Точно. Майе вдруг хочется убежать. Из этого сада, из этого дома. Наталья Александровна, бросив сыну грозное "иди в дом", поспешно направляется к ней:
- Доброе утро, дорогая моя! Вот, привыкла рано вставать, магазин требует постоянного присмотра. Все кручусь, кручусь, как белка в колесе. Решила на несколько дней устроить себе маленький отдых. Ну, что здесь наговорил мой неразумный ребенок?
- Ничего не наговорил.
- Да брось! Я слишком хорошо знаю своего Егорушку! Но ты не обращай внимания на то, что он болтает. Егорушка родился семимесячным, а потом долго отставал в развитии от других детей. Рос медленно, голову поздно начал держать, поздно ходить, поздно говорить. В школу пошел с восьми лет. Да, дорогая, с восьми. И до сих пор он ребенок. Просто большой ребенок. И книги эти глупые… Зачем столько читать? А главное, зачем верить, что в жизни все, как в книгах? Эти люди хорошие, те плохие. Сколько я его по врачам водила! Но, видно, так и останется убогим на всю жизнь.
- Зачем вы так? Он же ваш сын! Вы же любить его должны, жалеть!
- Я и люблю. И не надо на меня так смотреть, дорогая. Все, что я сейчас делаю, я делаю ради своего сына. Он не в состоянии о себе позаботиться. И отец о нем не в состоянии позаботиться. Окрутить Георгия любой энергичной особе пара пустяков. Я имею в виду не сына, а бывшего мужа. Он без разговоров отдаст ей и имя свое, и состояние. Надо только надавить. Посильнее надавить. Ах, что я говорю! И второй Георгий такой же! Послал же мне Бог мужиков! Лишь бы только не успела уже какая-нибудь… Извини, дорогая. Я что-то заболталась.
- Зря вы так. Егорушка - он хороший.
- Хороший. Только жить как с такой хорошестью? Можно ли?
- Но быть добрым лучше, чем злым.
- Да ты посмотри вокруг! И эта такая же! Добрая. Может, оно и к лучшему? Ведь он тебе племянник. Ему здесь хорошо, пойми.
- Я поняла.
- Скажи, если бы тебе достался этот дом, ты бы выгнала… то есть, попросила бы Егора, меня, Олимпиаду Серафимовну, Веру… Попросила бы отсюда уехать?
- Я? - Майя даже испугалась. Впрочем, вопрос задан, надо отвечать. И очень твердо: - Если бы этот дом был моим, все осталось бы, как есть. Мне очень все здесь нравится.
- Отлично! Я так и думала. Ты - хорошая девушка. Мне надо было бы с самого начала знать, что ты такая, а вот Георгий… Впрочем, потом об этом. Потом… Послушай, Маруся, мне надо уехать. До обеда. Или до вечера. Дела. Ты присмотри за Егорушкой. То есть, он не ребенок, но… Не слушай ни Олимпиаду Серафимовну, ни Нелли. И Веру, разумеется, тоже не слушай. Главное, не верь им. Ну, я побежала. До вечера, дорогая! До вечера!
"Если бы этот дом был твоим…" Да если бы только это было возможно! Дом - чудо, и сад тоже чудо. Главное сад. Никаких тебе грядок, ни моркови, ни свеклы, ни лука. Как надоели эти бесконечные грядки! Не потому ли каждое лето она стремится в Москву, что до смерти надоело торчать с тяпкой на огороде и копаться в серой сухой земле? У-у-у… У-у-у… Равномерное гудение. Майя пригляделась и увидела пожилого дядечку с газонокосилкой в саду, подравнивающего и без того безупречную изумрудную траву.
- Здравствуйте!