- Ошибаешься! У них есть свои правила, которые ты должен понять, чтобы, не дай бог, не влезть на их территорию. Пускай ребята будут в полной уверенности, что ты готов пустить счастливую соплю от каждого их ценного указания. Независимость, которой жаждет каждый мелкий клерк вроде тебя или меня, достигается вовсе не лобовым ударом, а длительной и кропотливой дрессировкой. Дразнить же начальство - удел вечного и трусливого раба. Это камешек в твой огород…
- Складно глаголишь, Иоанн Златоуст, - невольно посмеиваюсь я над речами Шустрика и вспоминаю свои взаимоотношения с Галиной Павловной. - Только, понимаешь ли, трудно удержаться, когда начальство несёт откровенную пургу. Зубки иногда чешутся.
- А зачем? - Юркины глазки прямо-таки лучатся от восторга. - Что ты этим выиграешь? Лишние тумаки?
- Через тернии к звёздам! - Я потихоньку начинаю говорить на Юркином языке, пересыпанном поговорками и прибаутками, порой довольно злом и категоричном, но всегда метком и ярком.
- Учитывая, что ты пока мало поработал под эгидой орденоносного ленинского комсомола, так как только вчера оторвал свой тощий мальчишеский зад от студенческой скамьи, выдам тебе несколько прописных истин, без которых в наше традиционно непростое время никакой карьеры не сделать. Правда, я сам не работал в ваших поднебесных сферах, ибо там снабжение и без меня прекрасное, но люди-то везде из одного теста слеплены. - После столь длинной и витиеватой тирады Шустрик переводит дыхание и торжественно поднимает указующий перст вверх. - Никогда ничего не принимай за чистую монету. Любое дело - как бы сказать вернее? - имеет несколько слоёв. Первый слой - это внешняя оболочка, то есть то, что бросается в глаза. Например, лозунги на знамёнах и транспарантах, грозный начальственный взгляд, напоминающий козу из указательного пальца и мизинца, чеканные и проникновенные фразы на скрижалях наших соцобязательств. На первый взгляд, всё здесь однозначно и недвусмысленно, но зри в корень, то есть ищи второй, более глубокий слой, который стоит за первым. Лозунги - это внешняя линия обороны, дань и оброк идеологии, этакая попытка убедить всех и вся в незыблемости идеалов. За грозным начальническим взглядом стоит вовсе не желание мобилизовать кого-то на новые трудовые свершения, а всего лишь страстное желание переложить работу на плечи подчинённых. Бравурные соцобязательства - это всего лишь верёвочка, привязанная к кольцу, вдетому в твою ноздрю, за которую удобно тащить в нужном направлении…
- А третий слой? - невольно увлекаюсь я игрой, которую затеял Шустрик, и настроение у меня заметно улучшается.
- Третий слой ещё глубже. Суть его как раз в том, во имя чего и ломаются все эти копья. Когда в этом разберёшься, для тебя наступит полная ясность и гармония. Разгадка этого пресловутого третьего слоя скрыта, как ни странно, в простой, но глубочайшей по философскому накалу истине "абы чего не вышло". Никому на самом деле ничего не надо, никого ничего испокон веков не волнует, а высший идеал жизнеустройства состоит лишь в том, чтобы существующее положение вещей оставалось незыблемым. Хочешь на законном основании бездельничать, умей изображать вид бурной деятельности. Это высший пилотаж в умении устраивать свою жизнь. Всё остальное - второстепенно. Улавливаешь?
- Не очень, - честно признаюсь я. - Уж, очень лихо ты всё закрутил.
Юрка выпускает густую табачную струю "пролетарской" "Примы" и самодовольно улыбается:
- Когда вникнешь, студент, в сказанное, для тебя откроется потрясающая картина. Ведь ты и сам не понимаешь, что судьба неизвестно за какие заслуги поставила тебя на такую ступеньку, с которой можно легко шагнуть ещё выше, но при условии тонкого понимания третьего слоя. В ином случае - падение в тартарары. До последнего времени ты по наитию шёл в нужном направлении, даже не представляя, как легко можно оступиться. Ты почувствовал свою мнимую значимость и взбрыкнул - и вот результат: прокол со взносами, взбучка от старших товарищей… Опять не понял мою гениальную по простоте мысль?
- Опять…
- Ну, хорошо. Демонстрирую на пальцах. Вот рассуди: смог бы наш драгоценный заводик работать, если бы не стало тебя и твоего комитета комсомола?
- Конечно. Не велика была бы потеря.
- А если бы, не приведи господь, бесследно исчезла ГэПэ?
Я с опаской поглядываю на дверь и бормочу:
- Ну, ты того… не перебирай. Мало ли кто услышит.
Юрка удовлетворённо хохочет и продолжает ещё громче, чем прежде:
- Не трусь! Даже если мои крамольные речи дойдут до уважаемой Галины Павловны, она палец о палец не ударит, чтобы покарать вольнодумца. Уж, я-то её знаю. Но это будет не потому что ей безразлично, что про неё скажут, и вовсе не потому что ей не по рангу связываться с гегемоном. Просто она умело живёт по принципу "абы чего не вышло" и не пошевелится, пока дело не получит огласки. Даже если ей о моей крамоле доложат пять стукачей… А баба она всё-таки не плохая и совсем не злая, только должность парторга заставляет её быть такой толстокожей. Она если и злится на кого-то, то не искренне, а как бы по обязанности.
- Это всё теория. А как посоветуешь поступить в моём случае? Делать вид, что ничего не произошло и ждать следующей плюхи?
- А ничего и не произошло! Играй потихоньку в ту же игру и не забывай, что это игра. Но игра не на абстрактный интерес. Хуже всего нарушать придуманные не тобой правила и пытаться разобраться в чужой душе. Красть кошелёк из чужого кармана куда безопасней…
Но Галина Павловна оказалась совсем не такой "хорошей бабой", как рекламировал Шустрик. Два дня после этого она со мной не здоровалась и при встрече демонстративно отворачивалась, а Ленке, которую посадила за пишущую машинку отпечатать какую-то срочную бумагу, устроила такой грандиозный разнос за медлительность, что та часа полтора рыдала горючими слезами, запершись в комитете комсомола.
Самое гнусное произошло на третий день, когда я пришёл на работу. Секретарша нашего директора Людочка, исключительно вредная и скандальная особа, выбывшая из комсомола по причине скорострельного замужества и потому всячески потешавшаяся над моими потугами вернуть её назад в общественное лоно, сообщила мне по секрету:
- А характеристику на Филимонову и без тебя подписали! Вот так-то, борец за справедливость!
- Кто подписал?
- Кроме тебя некому, что ли?
- Пока у нас только один комсорг - я. - Настроение у меня сразу испортилось, и во рту стало отдавать какой-то жжёной резиной.
- А ты, мой несостоявшийся женишок, и в самом деле считаешь себя пупом земли?! Вот не знала! - Бесстыжие Людочкины глаза исследовали меня вдоль и поперёк, мысленно расстёгивая ширинку, как она это делала в те времена, когда я только пришёл на завод молодым специалистом и по неопытности клюнул на её пышные формы. Потом выяснив, что перспектив наш нерегулярный секс не имеет, быстро перекинулась на более податливую жертву, за неделю окрутив её и отведя под венец.
- Раз уж начала говорить, то говори! - настаивал я.
- А ты разве ещё не понял?
Вдаваться в дебаты было глупо, и я коротко спросил:
- У кого сейчас характеристика?
- У меня. Осталось запечатать в конверт и отвезти в райком партии. Я бы это уже сделала, но дай, думаю, по старой дружбе скажу тебе…
- Покажи!
- Ещё чего! Вдруг порвёшь.
- Покажи! - разозлился я окончательно. - Что я тебе - пацан?!
- Не покажу. - Леночка капризно надула губки. - Галина Павловна не разрешила. Говорит, много чести кланяться перед тобой из-за паршивой закорючки на бумаге. Не захотел подписывать - нечего тебе и знать про эту бумагу. Она и с директором согласовала, он ей добро дал…
Уговаривать её дальше бесполезно, и так я выяснил самое главное. Я грустно отправился в комитет комсомола, закрылся на ключ и стал размышлять о своей горькой судьбине. Никого, даже Ленку или Шустрика, видеть мне не хотелось.
Значит, комсорг нужен только для вывески! Этакий свадебный генерал, а точнее, ефрейтор на правах ординарца, ведь в генералах вся эта публика и сама не прочь побыть. Да какой там ефрейтор - мальчик на побегушках…
Эх, не надо было мне лезть сюда. Сидел бы спокойно за кульманом в конструкторском бюро, рисовал бы чертёжики на благо родного завода, от которых была бы хоть какая-то реальная польза - так нет, в комсорги потянуло, власти захотелось. А что в итоге? Бригада той же Нинки Филимоновой в результате моей бурной деятельности работать лучше стала? Да всем этим девчатам плевать на мой обязательный галстучек, а значок с силуэтом Ленина на лацкане пиджака их просто смешит. Раньше я старался не обращать внимания на это, а теперь…
Получил щелчок по носу, вчерашний студент и нынешний комсомольский вожачок-карьерист… Признайся честно: когда тебя Галина Павловна сватала на эту должность из конструкторов, ведь была же потаённая мыслишка продвинуться по комсомольской линии до самых заоблачных олимпийских высот, где обитают партийные боги, а простым смертных ходу нет, ведь была же? Пусть и зарплата на первых порах невелика - те же конструкторские сто двадцать пять да тридцатка от райкома, но надеялся, что заметят молодого да энергичного, призовут в свои полированные кабинеты и скажут: молодец, Витёк, ценим тебя за принципиальность и деловитость, а посему выдвигаем на более ответственную работу, ты уж лицом в грязь не ударь. И были бы счастливые вероноподданические слёзы, которые я выдавил бы, а сказали бы "будь готов", ответил бы, не задумываясь…
А тут, как нашкодившего щенка для острастки макают носом в собственные писюли.
И дело-то даже не в Нинке Филимоновой. Хотят её сделать депутатом - да на здоровье, я проголосовал бы за неё обеими руками, только… Подошла бы она по-людски, сказал бы, мол, так и так, жалко мне пятёрку на взносы отдавать, потому что трудно живётся разведёнке с ребёнком на руках, да ещё без своего угла. Разве бы я не понял и не пошёл бы навстречу?! Да не обеднел бы, в конце концов, краснознамённый и орденоносный без её потом зарабатываемых копеек!
Но вышло всё глупо и некрасиво, загнали меня в угол. Остаётся только зубки показывать, чтобы не выглядеть совсем уж половой тряпкой. Не в принципиальности дело, а в элементарном инстинкте самосохранения…
В дверь уже дважды стучали, но как я открою, когда у меня на глазах слёзы? Чтобы никто этого не заметил, вытаскиваю половинку ватмана, тушь и перья и размашисто вывожу:
ОБЪЯВЛЕНИЕ
В среду 19 мая 1976 года в 16–00 в красном уголке завода состоится общее комсомольское собрание.
Повестка дня:
1. Отчёт комитета ВЛКСМ за 1 квартал 1976 года;
2. …
Рука слегка подрагивает, но я продолжаю писать, воинственно надавливая на перо и разбрызгивая чёрные капельки туши:
2. Персональное дело комсомолки Филимоновой…
В дверь стучат снова и я, отложив перо в сторону, иду открывать. На пороге Ленка.
- Чего ото всех прячешься? - настороженно спрашивает она и не сводит с меня взгляда.
- Вот, - показываю на объявление, - к собранию готовлюсь.
Некоторое время Ленка молчит, читая написанное, потом подходит ко мне и неожиданно кладёт руку на плечо.
- Ну, что ты так комплексуешь? Подумаешь, обидели его этой дурацкой характеристикой! Плюнь на всех! - Вроде бы утешает, а в голосе ни капли сочувствия. Неужели она ничего не понимает?! - Хочется тебе - влепи этой Нинке выговор, а убиваться-то зачем?
- Какой выговор - о чём ты?! - злюсь я. - Из комсомола турну её за неуплату взносов. Первый раз в жизни поступлю по Уставу: не платишь четыре месяца - автоматически выбываешь…
- Это уже перебор! Тебе нужна эта морока? - Ленка морщит лоб и задумывается. - А вдруг собрание не проголосует за исключение?
- Да куда они денутся! Как миленькие руки поднимут! Нашей публике всё по барабану, лишь бы не трогали.
- А ГэПэ что скажет? - Ленка начинает волноваться уже не на шутку. Если начнут на меня катить бочку, то и её в стороне не оставят.
- Причём здесь ГэПэ? Собрание-то комсомольское. Пускай она своими коммунистами командует. Небось, тоже все вопросы решает один на один со своим замом Ромашкиным, а все остальные - статисты. Голосование - пустая формальность.
- Она тебя по головке не погладит.
- Ну и не надо! Что я - кошка, чтобы меня гладили? Да и кошки коготки иногда выпускают…
- И это все твои коготки? - невесело усмехается Ленка, вытаскивая сигарету из моей пачки и щёлкая зажигалкой. - Глупо это. В таких вещах я тебе не союзник.
- Слушай, - взрываюсь я наконец, - шла бы ты заниматься своими делами. Не морочь голову, и без тебя тошно!
Единственный друг, на которого я мог положиться, и тот готов изменить в трудную минуту. Жалко, конечно, но ничего не поделаешь.
Ленка удивлённо разглядывает меня, что-то пытается сказать, но, так ничего и не сказав, стреляет сигаретой мимо пепельницы и выскакивает за дверь.
А репродуктор на стене, долгое время молчавший, вдруг взрывается жизнерадостным физкультурным маршем:
Стремительная, дружная, здоровая,
Повсюду первенство отстаивать готовая,
Под нашими знамёнами
Спортивная шагает молодёжь!..
На заводской доске объявлений среди пожелтевших от времени графиков и приказов сегодня новое объявление, рядом с которым толпятся люди. Интересно, что у нас за сенсация, о которой я ничего не знаю? Протискиваюсь среди рабочих и читаю:
ОБЪЯВЛЕНИЕ
21 мая 1976 года в 17–00 состоится общезаводское собрание.
Повестка дня:
1. Персональное дело кузнеца ремонтно-механического цеха Полынникова Петра Васильевича.
Докладчик - зам. секретаря партбюро Ромашкин.
Явка всех работающих в первой и второй смене обязательна.
Ишь ты, сразу все мои обиды уходят на задний план, чем это провинился перед нашей парторганизацией непьющий и благообразный кузнец Полынников? Неужели всё-таки решили с ним посчитаться за то, что он пресвитер общины христиан-баптистов? По работе упрекнуть его не в чем, разве что за невыходы на работу в субботу. Оно и понятно - для баптистов суббота день отдыха, праздник. Зато в другие дни он навёрстывает пропущенное с лихвой. А ведь именно субботники стали у нас почему-то главными показателями трудолюбия и сознательного отношения к труду! Абсурд какой-то, на котором я раньше не зацикливался, а вот сегодня…
О непримиримой борьбе нашего партбюро с "религиозным дурманом" я знаю не понаслышке. Сам принимал в ней участие. В планах еженедельных политзанятий, которые Галина Павловна проводит с коммунистами, а я со своими комсомольцами, всегда присутствует атеистическая пропаганда. Это закон, который не обсуждается.
- Запомни, - не раз говорила мне Галина Павловна, - мы на особом контроле у райкома. Чёрт бы их побрал, этих баптистов! Свили себе гнездо на нашем заводе, и потихоньку занимаются мракобесием. Бороться с ними - задача не для какого-нибудь беспартийного дяди Васи, а именно наша с тобой. Кому, кроме нас, проводить политику партии и правительства на местах?
Одного я никак понять не мог, а за разъяснениями к ГэПэ благоразумно не обращался: чем баптисты - а у нас их работает всего пять человек - хуже остальных рабочих? Трудятся они добросовестней многих записных активистов, ни с кем не пререкаются, не скандалят по пустякам, прогулов и опозданий за ними не замечается, пьяными на работу не приходят, вот только субботы… И всё равно вредители.
Мимо доски объявлений трусцой пролетает Шустрик. Хватаю его рукав:
- Ты у нас, Юрка, филиал Би-Би-Си, просвети: за что Полынникова драть будут? О чём в кулуарах пролетарии шушукаются?
Шустрик тормозит и хитро прищуривается:
- Ишь, как запел, комсорг! На хвост наступили, тотчас в народ подался! Чужими проблемами обеспокоился… Разве ты ничего не знаешь? Об этом только и разговоров по заводу. Да чего там завод - весь город как потревоженный муравейник!
Срочно волоку Шустрика в комитет комсомола и подхалимски предлагаю "Стюардессу", но он привычно отмахивается и суёт в зубы пролетарскую "Приму".
- Не томи душу, выкладывай, - тороплю его и чувствую, как на меня снова накатывается знакомая волна обиды за то, что мальчика на побегушках даже не удосужились просветить о том, что планирую в кулуарах. Слухи слухами, но ведь живём-то мы по директивам старших товарищей.
По яйцеобразной Шустриковой лысине пробегает весёлый солнечный зайчик, и я почему-то не могу отвести от него взгляда. Не к месту будь сказано: весна на дворе, солнышко, птички, а тут сидишь, как в холодном тёмном погребе, и вокруг тебя мыши скребутся.
- Сказочка весьма проста. - Чувствую, Юрка горд своей просветительской миссией. - Ты же знаешь, что Пётр - пресвитер у местных баптистов, то есть самый главный. Сидел бы он тихо и оправлял бы свой культ где-нибудь в стороне, никто бы его не трогал. Так ведь нет, дела у них идут настолько хорошо, что люди к ним потянулись. Даже те, кто ни в бога, ни в чёрта не верил. Это я точно знаю, потому что моя тёща к ним захаживать стала. Говорит, что местный поп на службах соловьём заливается, а в быту такой пьяница и сквернослов, что не привели господи. А баптисты - трезвенники, и с людьми всегда с лаской и пониманием общаются. Кому же веры больше?
- Юрка, - угрожающе рычу я, - философствовать потом будешь, а сейчас - только факты!
Шустрик пожимает плечами и картинно морщится:
- Не хочешь, могу не продолжать! - Но не продолжать он уже не может, потому что его распирает от счастливой возможности изложить свою точку зрения на баптистов перед таким профаном, как я. - Так вот, решили баптисты строить новый молельный дом. Старая-то избушка, в которой они прежде собирались, уже не вмещала всех желающих. Естественно, в райисполкоме разрешения на строительство не дали. Для начальства и последняя полуразрушенная православная церковь как бельмо на глазу, а тут баптисты со своими челобитными. Дай им разрешение - неизвестно, что они завтра выкинут. Короче, принцип "абы чего не вышло" - он превыше всего…
- Юрка! - снова тороплю я.
- И решили эти хитрые баптисты обойти райисполком. Купили два соседних участка в центре города с домами на снос и развернули такую стройку, что никакому БАМу не снилось. И проект им американские спонсоры подогнали, и дефицитные фундаментные блоки они раздобыли, а потом кирпич, цемент, древесину. Всё чин-чинарём…
- Что-то я слышал о строительстве молельного дома, - начал припоминать я. - Ну-ну…
- Фундамент они, значит, заложили, стены возводить начали, а командовал всем, естественно, Полынников. Оказалось, он не только кузнец первоклассный, но и прораб будь здоров… Но долго такое самоуправство продолжаться, конечно, не могло. Петра и в райисполком приглашали, и в милицию по повестке, только никуда он не ходил. А как пойти, если минуты нет свободной: весь день на заводе, а вечером и выходные на стройке. Потом комиссии разные повадились на эту "стройку века", нервы мотали ему и его рабочим. Говорят, Пётр даже от имени общины письмо американскому президенту отправил, ведь тот тоже баптист. По "Голосу Америке" об этой стройке говорили и о тех палках, что им в колёса городские власти ставят.