- Теперь понимаю, почему его решили на собрании драконить, - наконец, соображаю я. - За "Голос Америки" можно вообще влететь по полной программе. Не сомневаюсь, Галина Павловна в райкоме уже не один строгач получила…
- И это не всё. Сразу после майских праздников к этой баптистской стройке подкатило несколько нарядов милиции и давай в мегафон требовать, чтобы рабочие разошлись по домам. Никто их слушать, конечно, не стал, а когда милиция попробовала применить силу, то Пётр во всеуслышание заявил, чтобы люди пели гимны и в стычки с властями не ввязывались. Тотчас пригнали пожарные машины, народ брандсбойтами шуганули, а Павла, как зачинщика, увезли в участок и так там отходили, что он потом неделю в больнице отлёживался. А ночью подогнали бульдозеры и разнесли всё по кирпичику. А ведь здание было почти готово, хоть внутреннюю отделку начинай.
Юрка уже не улыбается, а сидит, сгорбившись, и жадно тянет замусоленный окурок:
- Жалко, понимаешь ли, трудов людских, ведь столько баптисты сил на эту стройку положили, а с ними, как со скотами последними…
- Конечно, жалко, - подхватываю я, а Юрка меня не слушает и продолжает:
- Одного не понимаю: баптисты, атеисты - какая разница? Главное, чтобы человек свиньёй не был и соседу не пакостил, ведь все мы, в конце концов… - он слегка запинается, но договаривает, - ходим под богом…
В другое время я бы обязательно поддел его за эти слова, а сейчас и сказать-то нечего.
- Ладно, пойду. - Шустрик с силой вдавливает окурок в пепельницу и сдувает с пальцев пепел. - Послушаем, что на собрании скажут. Но ничего там хорошего, думаю, не услышим…
На заводе только и разговоров о предстоящем разбирательстве Полынникова. Кто-то уже окрестил собрание "судилищем", и это тотчас подхватили в цехах. Моего объявления, где я собираюсь сводить счёты с Нинкой Филимоновой, никто словно не замечает. Да и кому оно может быть интересно, кроме комсомольцев? И тех придётся собирать силой, по доброй воле они не придут. Впрочем, я это заранее предусмотрел: схожу в табельную, заберу пропуска, и никто из моих гвардейцев до окончания собрания за проходные не выйдет.
Но пока суть да дело и отношения с Галиной Павловной окончательно не испортились, мне нужно провернуть ещё одно важное дельце - успеть подать заявление на вступление в партию. Пока я комсорг, это можно сделать. А как без этого двигаться по карьерной лестнице? Не вечно же бегать мальчиком на побегушках или корпеть над чертежами в своём конструкторском бюро.
О подаче заявления я разговаривал с Галиной Павловной уже не раз, но ничего конкретного она не обещала. Как парторг, она формально заинтересована в росте своих рядов, и будь я на её месте, всячески способствовал бы этому. Однако особого энтузиазма она не проявляла, и я этого не понимал. Неужели Шустрик прав, и тут вступал в силу какой-то неведомый мне второй слой, а то и третий?
А несколько дней назад я всё-таки добился от неё конкретного ответа. Оказывается, что приём ИТР, являющихся авангардом ПРОЛЕТАРИАТА, строго ограничен. Рост рядов должен происходить за счёт рабочих, которым этого как раз не надо. В нашей строительной индустрии ещё по-божески - на одного инженера должно приходиться двое рабочих. В других отраслях - больше. Подготовь для вступления пару рабочих, подсказала Галина Павловна, тогда и о тебе подумаем.
Но как это сделать? Рабочего нынче в партию и на аркане не затащишь. Это мне нужно расти в карьерном плане, а простому работяге-то куда? Льгот для рядового коммуниста никаких, а взносы плати регулярно да на собраниях время теряй. Короче, вербовка перспективных кандидатов, как, вероятней всего, решила Галина Павловна, окажется мне не по силам.
Но здесь-то она просчиталась. У меня на учёте всё-таки тридцать два комсомольца, и я для них какой-никакой авторитет. Побеседовал я с ними понапористей, пообещал выколотить отпуск летом и путёвки в крымский санаторий под него - и два вполне реальных рекрута у меня в кармане. Правда, пришлось заполнить за них все необходимые документы и позаниматься по Программе и Уставу партии, но без этого никуда не денешься. Таковы правила игры.
Сегодня, когда всё готово и документы аккуратно уложены в папочку, можно поговорить с Галиной Павловной понастойчивей. Никуда ей не отвертеться: соотношение рабочих и служащих я не нарушу, а рост рядов - вот он налицо…
Дверь в партком приоткрыта, и из-за неё, как всегда, доносятся бравурные звуки включённого на полную катушку репродуктора. Правда, на сей раз вместо маршей гремит бессмертный фольклор наших братьев-украинцев:
Ты ж мене пидмануда,
Ты ж мене подвела-а… -
жизнерадостно голосит обманутое мужское трио, но при этом почему-то жалко не певцов в расшитых рубахах и красных шароварах, а обманщицу из песни. Галина Павловна, вероятно, полностью солидарна с песенной героиней, и из парткома по коридору разносится её трубный глас, фальшиво вторящий певцам.
Вежливо стучусь в дверь и выжидаю.
- Да-да, - прерывает музицирование Галина Павловна, - входите.
- Я по личному вопросу, - бормочу я и заранее прикидываю, как резать правду-матку, если она вспомнит Филимонову.
- Давай, что там у тебя? - коротко бросает она и делает вид, что увлечена лежащими перед ней бумагами, хотя за секунду до этого чистила ногти пилочкой. Потом замечает, что забыла надеть очки и тут же водружает их на переносицу.
- Вот, заявления принёс. В партию. Своё и ещё двоих рабочих.
- А что ты за них носишь? Сами придти не могли? - подозрительно интересуется Галина Павловна и исследует заявления, будто они поддельные.
- Люди посменно работают и заняты, - начинаю хитрить и изворачиваться, хотя всё и так понятно. - Попросили меня занести. Но если надо, сами подойдут, я им передам.
- Ладно, чего уж там! - великодушно машет рукой Галина Павловна. - Подумает, обсудим на партбюро, тем более разнарядка сейчас пришла… Кстати, хорошо, что ты зашёл, к тебе есть партийное поручение. Ты объявление об общем собрании читал?
- Конечно.
- Будем обсуждать аморальное поведение Полынникова. То, что произошло, надо не только осудить всем коллективом, но и дать этому принципиальную партийную оценку.
- Ну, с этим-то будет всё в порядке, ведь солирует ваш зам Ромашкин, - усмехаюсь я, потому что всегда подтруниваю над Ромашкиным за его дубовость и косноязычие. - Уж, он-то даст стране угля…
- А что ты против него имеешь? - ухмыляется Галина Павловна, но тотчас сдвигает брови домиком. - Он парень неплохой, хоть и простоватый, может ляпнуть что-нибудь лишнее, потом не расхлебаешь. А на собрании будет присутствовать представитель райкома. Речь Ромашкину мы уже подготовили, он её вызубрит наизусть, но лучше подстраховаться. - Она величественным жестом наливает из графина воды в хрустальный стакан и отхлёбывает маленькими глоточками, как коньяк. - Вот я и подумала тебя подключить. Язык у тебя подвешен, можешь час без передышки говорить. Так что давай, комсомол, включайся в работу. Тезисы его доклада я тебе дам. Считай, что это первое твоё партийное поручение.
Я пожимаю плечами и неуверенно отвечаю:
- Что ж, раз надо…
А на душе кошки скребут, будто я кого-то обманул или предал. Хотя кто мне Полынников - сват или брат?.. Господи, почему одного Ромашкина мало?!
А трое добрых молодцев из репродуктора ухарски кричат мне вдогонку:
Ты же мене молодого
С ума-разума свела!..
Мы с Ленкой шагаем по вечернему парку, и кажется, что всё вокруг плавает в густом, почти осязаемом запахе цветущей сирени. Фонари светят высоко над кронами деревьев, рано зазеленевших этой весной, и свет теряется в листве, так и не достигая асфальтированных дорожек.
Ленка весело помахивает сумочкой и, озорно поглядывая по сторонам, всё время норовит шагнуть с асфальта в молодую упруго-резиновую траву. Я же задумчиво плетусь следом, тяжело печатая шаги по дорожке, и никак не могу понять, отчего Ленка веселится.
- Витёк, - смеётся она, - хватит корчить из себя мыслителя, побудь хоть вечер обыкновенным человеком. Ты же совсем другим можешь быть, когда захочешь!
- Да-да, - киваю я и, кажется, даже не слышу, что она говорит.
- Я обижусь, - предупреждает Ленка. - Тоже себе, гуляет с девушкой и не обращает на неё никакого внимания. Кавалер!.. Всё про свою Филимонову раздумываешь? Брось, не стоит она того! - О нашем последнем разговоре с Галиной Павловной Ленка ещё не знает. - А пойдём лучше в кино, развеемся, а? Выберем самый глупый фильм, после которого в голове будет полный вакуум - вот будет здорово!
- Не хочу в кино, и вообще ничего не хочу! - кисло бормочу я и вдруг, неожиданно для самого себя, отчаянно рублю рукой в воздухе: - Всё, амба! Молчи, грусть, молчи…Кто старое помянет, тому глаз вон. Кутить так кутить… Слушай, а погнали купаться на реку. Что, слабо?
- Сейчас? - обмирает Ленка. - В такую темень? Там же холодно и ни одной живой души!
- Ну и прекрасно! А кто тебе ещё нужен? Мы же такие горячие ребята!
- У меня купальника с собой нет…
- Да на кой он нам нужен? А, Ленок?
- Ты даёшь! - всё ещё сомневается Ленка, но машет рукой и хохочет: - Шут с тобой, комсорг-развратник! Пользуешься тем, что бедная девушка у тебя в подчинении… Погнали наперегонки!
…Ух, какая потрясающая вода! Холодно в ней или тепло не разобрать, только она, как газировка, слегка пузырится и обжигает кожу…
Пока мы добежали до городского пляжа, стемнело окончательно. Я уже давно сорвал с себя надоевший галстук и размахиваю им в воздухе. Господи, что я вытворяю, кто-то шепчет внутри меня, а другой голос тут же перебивает: молодец, наконец-то… Неприятности последних дней словно остались за спиной после этого сумасшедшего бега, а сейчас - только тяжёлое с непривычки дыхание и какое-то необычное опьянение. Так хорошо мне раньше не было…
Наши обнажённые тела матово светятся в отблесках луны на чёрной речной воде, и пусть за нами подглядывает кто угодно - плевать…
- Скажи, а купаться по ночам в голом виде со своим начальством - очень страшное преступление? - отплёвываясь от воды, смеётся Ленка.
Я переворачиваюсь на спину и раскидываю руки:
- А если между начальником и подчинённой любовь?
- Ты это серьёзно? - пуще прежнего закатывается Ленка. - Неужели суровый комсомольский вожак способен на такое чувство?
- А может, я тебе предложение сделать собираюсь!
- Замуж за тебя выходить? Ну, ты даёшь, комсорг!.. Не пойду я за тебя, ты меня со свету сживёшь своими скучными бумажками. Хватит мне восьми часов общения с тобой на работе, а то придётся всю жизнь выполнять твои нудные поручения. Хотя ты очень даже ничего…
- К чёрту поручения! К чёрту бумажки! - кричу я изо всех сил, и эхо вторит за рекой. - На самом деле я совсем другой!..
Подрагивая от ночной прохлады, мы выбираемся на берег, но одеваться не спешим. В воде было теплее, а на воздухе, кажется, изо рта вырывается горячий пар. Ветерок холодными иголками покалывает щёки, и меня бьёт озноб, но это совсем не от холода. Неловко касаюсь Ленкиной руки, и меня словно бьёт током.
- Что ты, нас же увидят… - шепчет Ленка и горячо дышит в ухо, а потом прижимается ко мне и почему-то всхлипывает. - Ай да комсорг, ай да сухарь…
- Не узнаю я тебя сегодня что-то. Физиономия у тебя какая-то одухотворённая! - вместо приветствия кричит Шустрик, вваливаясь без спроса в комитет комсомола и нахально дымя своей "Примой". С некоторых пор он считает себя моим духовным наставником, которому дозволено говорить мне всякие колкости. - Не иначе как перед судилищем по поручению парткома проходил стажировку в баптистской общине и заразился там библейской мудростью. Хотя мудрость - такая категория, которая комсомольским работникам противопоказана.
В голове у меня до сих пор сладкий ночной туман и немного хочется спать. Выгнать бы Юрку, чтобы не язвил, да неудобно - всё-таки товарищ.
- Ни у кого ничему я не учился. А по баптистским общинам ходить - я тебе кто - тёща твоя, что ли? Не выспался просто…
Шустрик замечает лежащую на столе учётную карточку Ленки Филимоновой и, криво ухмыляясь, начинает гнусавить:
- Как на наши именины испекли мы каравай…
- Не понял?
- Печёте с ГэПэ нового народного депутата, да? Филимонова, она бабёнка строптивая, но покладистая, именно такая вам и нужна. - Юрка хитро подмигивает, словно знает чьи-то тщательно сохраняемые секреты. - Такую только допусти в депутаты - далеко пойдёт и по команде будет налево и направо крыть правду-матку, но поперёк дороги никому не встанет. Неуплата взносов - это, брат, не её, а твоя тактическая ошибка. Ты Нинку просто не раскусил, и это тебе аукнется. Недаром ГэПэ её в последнее время всем в пример ставит, мол, активист, передовик, и бригада у неё самая лучшая. На ближайшем партсобрании её в кандидаты принимать будут. И кандидатом станет, и депутатом. Ловко?
- Откуда ты знаешь? - От удивления у меня отвисает челюсть.
- Нинка сама хвасталась. И с ней ещё двоих рабочих принимать будут. Твоих комсомольцев, кстати. А ты не знал?
- А как же я?
- А ты тоже в партию хотел? Не-е, про тебя разговора не было. Разнарядка-то только на троих.
- Но ей же характеристика комсомольская нужна, - мгновенно вскипаю я, - а кто ей подпишет? Опять ГэПэ?
- А ты и в самом деле считаешь, что кому-то твоя драгоценная подпись нужна? - продолжает издеваться Шустрик. - Конечно же, ГэПэ подпишет и глазом не моргнёт. Кто ты для неё? Адъютант её превосходительства, манекен витринный, груша для битья. Чего перед тобой расшаркиваться?
- Но это же свинство! Разве так можно?! - Бессильная ярость неожиданно сменяется во мне смертной тоской. На глаза наворачиваются слёзы, и ехидная Юркина рожа начинает двоиться.
- Им, Витёк, всё можно. - Улыбка исчезает с его лица, и на меня уже глядит не прежний балабол и весельчак, а какой-то чужой, угрюмый и усталый человек. - Одному тебе тяжело, что ли? А Нинке Филимоновой легче? Не такая уж она примитивная, как с первого взгляда кажется. Многие думают, что подфартило девчонке, попал выигрышный билет, так она и рада стараться, стелется дорожкой, пока начальство от неё не отвернулось. А она та же самая пешка, что и все мы. И у пешек никто мнения не спрашивает. Двигайся, пока двигают, а уж надо тобой пожертвовать, пожертвуют и ни у кого и капли сожаления не будет. Потому она своим бабьим хитрым чутьём и уловила, что нужно плыть по течению, пока дают. Начнёт артачиться и правду искать - пинком под зад и даже из бригадирш попрут… А ты, вчерашний студент, признайся, что втайне ей позавидовал и потому решил палки в колёса ставить? Ну не глупо ли, когда одна пешка завидует другой?!
- Подонки, - шепчу я, - какие они подонки!
- Кто? ГэПэ? А она-то чем от вас с Нинкой отличается? Ну, может быть, она не совсем пешка, а фигура покрупнее, но вряд ли у неё больше степеней свободы, чем у вас. Спустят ей очередную директиву из райкома, и крутись как хочешь. Вякнет что-то лишнее, и её пинком вышвырнут на обочину, только пинок уже будет побольнее да посерьёзней. А ты думал, что она ухватила боженьку за бороду и поплёвывает на нас со своего Олимпа? На самом деле, ей до тех заоблачных вершин, где власть, почёт и полная безнаказанность столько же, сколько и тебе с Нинкой - бесконечность.
- Да уж, - вздыхаю я, - ты такую картинку нарисовал, что хоть ложись да помирай.
- А сам не видишь? Так что из-за всех этих подписей и характеристик не заморачивайся: подпишешь или не подпишешь - всё едино. Живи спокойно и дыши ровно, будто ничего не случилось. Плетью обуха не перешибёшь. Доказывают лишь тому, кто хочет доказательств, а этим людям ничего не надо…
После ухода Шустрика долго не могу успокоиться, в бессильной ярости курю одну сигарету за другой и стряхиваю пепел мимо пепельницы. Наверное, я бормочу какие-то ругательства, только от этого легче не становится.
Как же поступить? Неужели Шустрик прав и дальновидней меня? Может, и в самом деле сделать вид, что ничего обидного не произошло, утереться от плевка и ждать. Упорно ждать. Но - чего?!
Да нет же! Не хочу превращаться в витринного манекена, в бессловесного мальчика для битья! Извини, мой дорогой демагог Шустрик, но твои хитроумные советы не для меня. Пускай мне будет потом плохо, пускай разобью себе нос в кровь, пускай на меня вешают всех собак, но я докажу им всем, что нельзя со мной так…
Я уже всё для себя решил - будь что будет…
Заместитель секретаря партбюро Ромашкин уже минут сорок сидит в комитете комсомола и дожидается меня. Об этом мне сообщила секретарша Людочка, которую он отправил на поиски, потом об этом прогромыхал заводской селектор, а теперь с этим сообщением явилась Ленка, которая, пожалуй, единственная знает, где меня искать, когда я решаю на некоторое время укрыться ото всех и спокойно выкурить сигарету.
Я сижу в закутке с множительной техникой, доступ в который посторонним запрещён. Ключи от закутка хранятся у начальника конструкторского бюро, но мне он даёт их без разговоров. Едва ли комсорг станет использовать множительную технику для чего-то противозаконного.
- От кого прячемся? - спрашивает Ленка.
Мне не хочется распространяться о своих бедах, но и молчать не могу. Слово за словом она вытягивает из меня всё, что накипело на душе, и лицо её постепенно бледнеет, а голос начинает подрагивать, что очень на неё не похоже.
- Ты действительно собираешься гнать Филимонову из комсомола? - забыв прикурить, Ленка нервно посасывает кончик сигаретного фильтра. - Это не шутка?
- Да. И этот вопрос больше не обсуждается!
- Как знаешь… Только, - она осторожно касается моего рукава, - может, не стоит? Они же тебя съедят после этого. Ты даже не представляешь, какая эта публика злопамятная!
- Я не из их числа. Но тоже кое-что не забываю. А ты, видно, забыла, как тебя посылали!
Ленка на мгновение задумывается, потом встряхивает чёлкой:
- Выходит, ты ещё хуже их всех! Чего стоит твоё правдолюбие, если ты нашёл крайнего и собираешься на нём отыграться? Не дают в начальника поиграть, да? И за это ты обиделся на весь мир?!
От удивления я даже роняю сигарету на пол:
- Ленок, что ты говоришь?! С кем ты меня на одну доску ставишь?! Нинку пожалела? Ой, какая она несчастная, мать-одиночка, в общаге прозябает, мужика у неё нет… А то, что меня по её милости в дерьмо с головой сунули и высовываться не велят, это пустяк?
- Мне противно, - сквозь слёзы выкрикивает Ленка, - что ты становишься одним из них! Тебе, кроме карьеры, ничего не надо! Чувствую, ты другим быть и не собирался…
Она вскакивает, рывком распахивает дверь и убегает. Некоторое время я вслушиваюсь в дробный цокот её каблучков и никак не могу унять противную дрожь. И голова просто раскалывается от боли. Чёртовы нервы, так можно и в психа превратиться.
Когда это всё кончится?! Нужно выпить таблетку. Срочно выпить таблетку и ни в коем случае не возвращаться в комитет комсомола, где меня дожидается Ромашкин…
А идти надо… С ума бы не сойти от головной боли!
Мой адрес не дом и не улица,
Мой адрес Советский Союз… -