Турецкий
В Невинномысск Турецкий отправился сначала самолетом - до Ставрополя, оттуда автобусом за час с лишним до расположения воинской части. На поиски которой, кстати, ушло еще не менее двух часов.
Александр Борисович изучил в военкомате книги учета личного состава и убедился, что Заварзин действительно никогда порог этой части не переступал.
И в то же время из Бугульмы парень отбыл именно сюда.
Итак, парадокс. Нонсенс. Люди не исчезают бесследно. Тем более когда это не просто люди, а призывники Российской армии. У которых из документов - один военный билет. Которые, между прочим, не имеют возможности свободно передвигаться. И которые даже прием пищи и отправление естественных надобностей совершают фактически под постоянным надзором.
Но старший прапорщик Никодимов, тот самый, осуществляющий надзор, по-идиотски разводил руками и уверял, что не знает он ничего ни о каком пропавшем призывнике.
Турецкий сидел с ним в бывшей "ленинской" комнате, где на стенах когда-то висели портреты членов политбюро и командующих родов войск, - командующие остались, члены сдали вахту выдающимся полководцам прошлого, отдаленно напоминавшим Суворова и Кутузова. Было душно. Но прапорщик вместо того, чтобы все быстро и честно рассказать, тянул кота за хвост. Разговор бесконечно катился по кругу.
- С ОСП в Казани тринадцатого октября с вами отбыло двадцать призывников?
- Так точно.
- А в часть прибыло девятнадцать?
- Так точно.
- Значит, один до части не доехал, так?
- Никак нет.
- Но как же нет, прапорщик? - злился Турецкий. - Как же нет?! Когда с областного сборного пункта в Казани тринадцатого октября с вами отбыло двадцать призывников, а в часть прибыло девятнадцать?..
И вот так до полного одурения.
- Никак не возможно, чтобы не доехал… - мотал головой прапорщик. - У нас все четко.
- Нет, не все. Вот же документы из райвоенкомата. - Турецкий совал Никодимову бумаги. - Внизу - ваша подпись. Это ваша подпись? Вы подтверждаете?
И прапорщик в который уже раз долго и вдумчиво всматривался в размашистый росчерк, изучал каждую букву, каждую завитушку и не мог не признать - с некоторым даже удовлетворением:
- Так точно. Подпись моя.
- И вы своей подписью удостоверяете, что приняли двадцать человек.
И прапорщик снова долго вчитывался в бумагу, пальцем водил по списку, пересчитывал фамилии:
- Так точно. Двадцать.
- Но тем не менее в книге учета личного состава записано только девятнадцать вновь прибывших. Вот они, записи. Вот - список, смотрите. Девятнадцать. Получается, что один призывник по пути в часть все-таки исчез. И очевидно, что ответственность за это лежит на вас, Никодимов. Вы наверняка понимаете, чем это вам грозит. Вы уже чувствуете, что пахнет трибуналом!
Прапорщик молчал и хлопал ресницами, ему было жарко, на спине и под мышками расползлись темные влажные круги, а пальцы оставляли сальные следы на бумагах.
- Исчезнувший призывник - Заварзин Андрей Геннадьевич, тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года рождения. Помните такого?
"Пристал как банный лист, - думал Никодимов. - Парень где-то соскочил, а мне отвечать. И зачем он вообще понадобился? Небось невелика птица. А были б родители крутые, служил бы где-нибудь в Подмосковье…"
Никодимов всматривался в фотографию Заварзина и не узнавал. Собственно, ничего примечательного в лице Заварзина не было - обыкновенный молодой парень, каких прапорщик видел тысячи. С одной только маленькой поправкой: немногие из этих тысяч терялись по дороге в часть.
Никодимов еще раз отрицательно мотнул головой и шумно сглотнул:
- Разрешите водички?
Турецкий кивнул и придвинул пепельницу:
- Пейте, Никодимов. Пейте, курите, что хотите делайте, но - вспоминайте. - Сам он тоже закурил, встал из-за стола и отошел в единственный затененный угол комнаты, прижался спиной к относительно прохладной, неровно крашенной стене.
Может быть, и не стоило так сильно давить? Измученный духотой и напуганный перспективой трибунала, прапорщик, похоже, совершенно утратил способность соображать. Турецкий бросил на него косой взгляд - Никодимов жадно курил, сигарета мелко подпрыгивала в трясущихся пальцах, а в лице пульсировала такая беспомощность, что насколько уж Турецкий не любил все это воровское прапорщицкое племя, а этого ему на минуту стало жаль. Ему бы водки граммов двести или оплеуху хорошую, чтобы в себя пришел… А с другой стороны, ведь запросто может быть, что комедию ломает, подлец. В этом Турецкий еще все-таки не разобрался. Трибунала-то прапор и правда боится, а вот, что не помнит Заварзина, - врет. Не мог Заварзин исчезнуть без его участия. Не мог - и все!
И участие было сознательным и преступным, поскольку Заварзин мог, конечно, сбежать, мог заболеть и по причине необходимости немедленной госпитализации быть снятым прямо с поезда, мог стать жертвой несчастного случая и даже погибнуть. Но ни о каких чрезвычайных происшествиях на маршруте Никодимов командованию части не докладывал. И самое главное, пропал не только призывник, но и сопроводительные бумаги. Поверить в то, что их у Никодимова выкрали так, что он об этом даже не догадался, было бы верхом наивности.
Когда-то и Турецкий служил срочную службу и до сих пор помнил, как в учебной части ротный старшина Сидорчук, редкая скотина, поднимал роту ночью и заставлял бегать с полной выкладкой, покрикивая: "Мне, бойцы, ваша физическая немощь не нужна, она вам нужна! Будем давать кросса!"
…На самом деле, посылая запросы в часть и начиная здесь проверку, Турецкий сам фактически злоупотреблял служебным положением. На то, впрочем, у него было благословение Голованова, какового на этом этапе, как первоначального импульса для работы, было достаточно.
С другой стороны, факт бесследного исчезновения призывника - само по себе вполне достойное основание для возбуждения уголовного дела. И Турецкий был готов давить на Никодимова с удвоенной энергией, уже не оглядываясь на то, что сам занят чем-то не совсем законным.
В комнату, постучав, заглянул рядовой с плоской физиономией и, вытянувшись, доложил:
- Рядовой Рамазанов по вашему приказанию прибыл!
Турецкий взглянул на часы: оказывается, он бьется с Никодимовым уже больше часа. Давно собирался закончить и приступить к допросу солдат, которые призывались вместе с Заварзиным, но, в отличие от Заварзина, прибыли в часть без приключений и нормально несли службу.
Рядовой Рамазанов фотографию Заварзина изучил, вопросы выслушал, но ничем не помог: Заварзина он не помнил. Не помнили его и следующие пятеро. И солдатам Турецкий в принципе верил, они могли не помнить, поскольку Заварзин в Бугульме был человек новый, а в Казани - тем более. Если и перебросился он парой слов с кем-то из опрошенных на сборном пункте, то там их, призывников, было несколько сотен, и близко все перезнакомиться не успели, а значит, могли забыть, а то и вовсе не встречались. А Никодимов с приходом каждого нового солдата все больше успокаивался, как будто надеялся, что если все девятнадцать Заварзина так и не вспомнят, то проблема рассосется сама собой и все претензии к нему можно будет свести к невнимательности при подписании документов в военкомате: дескать, и не было никакого Заварзина, просто обсчитался, когда подмахивал список.
Только вошедший седьмым ефрейтор Семенов Заварзина узнал. Причем сразу - это было видно по лицу. Семенов еще ничего не сказал, а Турецкий внутренне уже напрягся, как охотничья собака.
- А он вам зачем? - спросил Семенов совсем не по уставу, возвращая фотографию. - Застрелился, что ли?
- Почему застрелился? - не понял Турецкий.
- Ну, он вообще подвинутый какой-то был, вернее, прибитый. Чего-то у него не то было - на личном фронте. Девчонка, что ли, его бросила. Он и в армию потому, кажись, пошел, хотя мог бы спокойно откосить.
- Ну-ка, ну-ка, давай поподробнее! - Турецкий настолько обрадовался появлению свидетеля, что даже не сделал Семенову замечание по поводу неуставной лексики. - Насколько хорошо ты его знаешь, что он еще тебе рассказывал?
- Да не знаю я его. Так, на призывном познакомились. Он меня пивом угостил, достал где-то, посидели, поговорили, вот про невесту свою рассказал… В смысле - не про невесту как раз. То есть…
- Я понял, понял. А дальше?
- Что дальше? Про невесту?
- И про невесту, и обо всем остальном. Все, что сможешь вспомнить. Это очень важно.
- Ну, давно же было. Я так не помню особо… Помню, тошно мне было: вначале в районе сутки сидели, потом на областном сборном пункте - еще сутки, делать нечего, бродили из угла в угол. Кого-то вызывают, увозят, а мы сидим и сидим. Хотелось, чтоб уже скорее, ну и побаивался, если честно, что в моряки подгребут или в подводники… Ну и он тоже сидел так один… Андрюха, кажется?
Турецкий утвердительно кивнул.
- Привалился к забору, и баклажка пива у него двухлитровая, а он и не пьет совсем, так - балуется. Я мимо проходил, он кивнул, я подошел, помог ему с пивом… - Семенов задумался. - Вернее, не так, его кто-то отозвал, а он, Андрюха, мне говорит: допивай, типа. Ну я и допил, пока он с этим офицером разговаривал.
- Ага! А как его отозвали - по имени, по фамилии?
- Ну да.
- Что - "ну да"? По имени или по фамилии?
- Не помню.
"Что все-таки армия с людьми делает", - вздохнул Турецкий.
- Ладно. Кто отозвал - помнишь?
- Какой-то офицер.
- Офицер? Не путаешь?
Семенов кивнул.
- Звание помнишь?
- Не, не помню. Пиво помню, а офицера не помню. Давно же было…
- Я помню! Я! - вдруг выпалил прапорщик Никодимов. - Это ведь и правда давно было. Я забыл, а теперь вспомнил!
Турецкий попросил Семенова подождать в коридоре и вернулся к прапорщику.
- Вы меня тоже должны понять, - тараторил тот, преданно заглядывая в глаза Турецкому, - я по всей стране мотаюсь. За один призыв бывает столько наколесишь - в глазах рябит, все на одно лицо и на одну фамилию становятся! Сейчас призывы сами знаете какие: везде недобор, сразу много народу нигде не дают, а у нас хронический некомплект личного состава.
Это звучало как-то не очень последовательно, но Турецкий не перебивал.
- …Вот и мыкаемся: там сто человек, а там - хоть двадцать. Одних привез - и забыл, уже другие на уме… Помню, однажды близнецов забирал - троих…
- Можно ближе к делу? - не выдержал Турецкий.
- Конечно! К делу. Этого Заварзина, пропавшего… то есть вовсе он и не пропавший… я теперь только вспомнил: перед самым отправлением поезда забрал офицер из штаба армии. Сейчас… - Никодимов наморщил лоб, - подполковник он. Фамилию не скажу, не помню. А подполковник - точно. Мы уже погрузились. Там еще накладка какая-то вышла с бронью, нам должны были целый вагон дать, а дали только десять мест или пятнадцать… В общем, я забеганный был, тут он меня отзывает и говорит, что военком перепутал, что одного призывника мне по ошибке придали, а должны были откомандировать в распоряжение штаба армии. Взял у меня документы, выбрал одного - ну, этого вашего Заварзина…
- А вас не удивил интерес офицера штаба армии к обычному рядовому призывнику?
- Я давно ничему не удивляюсь, - вздохнул Никодимов, - сами знаете, армия уже не та, что двадцать лет назад, и порядки не те… Я и подумал, что этот парень - родственник или знакомый кого-то из больших чинов, вот его и забирают в тепленькое местечко, писарем каким-нибудь при штабе. Я только расстроился тогда, что придется возвращаться, документы переоформлять. Но этот подполковник сказал, что все уже сам сделал, и выдал мне писульку, что, мол, призывник Заварзин… как там его… отбыл в распоряжение штаба армии.
- И где эта писулька?
- Так я ее, наверное, в "кадры" сдал, у меня с документами все всегда чисто. Я, может, потому и забыл, что все нормально получилось. Если бы я справку потерял, или не было у меня ее, или еще что, я бы точно запомнил, а так - сделал и забыл, понимаете? Так что…
- Значит, фамилии офицера вы назвать не можете. Никогда до того и никогда после его не встречали? - Турецкому снова пришлось прерывать. Никодимов, из которого час назад каждое слово приходилось тянуть клещами, просто фонтанировал.
- Никогда! Ни до, ни после не встречал!
- А вы документы его видели? Уверены, что офицер был именно из штаба армии?
- Знаете, - обиженно поджал губы Никодимов, - если я в чем-то виноват, то готов отвечать, но я вовсе не обязан был его как-то специально проверять. Во-первых, я - прапор, а он - подполковник, а во-вторых, он же не бронетехнику у меня брал, не боеприпасы. Тогда бы я, конечно, без приказа от непосредственного начальства ни за что бы… потому что материальная ответственность и все такое. А призывник, который даже еще не приписан к подразделению? Ну какая с него могла бы быть кому-то корысть?..
Турецкого покоробило от такого отношения: боеприпасы, значит, предмет серьезный и относиться к ним нужно со всей ответственностью, а призывник-салага - так, ерунда, и дела до него никому никакого нет: забрали и забрали. Кто забрал, куда забрал? И с таким отношением мы собираемся строить новую армию, повышать боеспособность…
- Ладно, Никодимов, ступайте в "кадры", ищите писульку от подполковника. Найдете - ваше счастье.
Прапорщик бодро потрусил искать, а Турецкий позвал скучавшего в коридоре ефрейтора Семенова:
- Вспомнил еще что-нибудь? Кроме пива?
- А… разрешите спросить? - замялся Семенов.
- Спрашивай.
- Он застрелился все-таки или сбежал с оружием и убил кого-то?
- А ты сам как думаешь?
- Я думаю, убил. Правильно?
- Неправильно, - отмахнулся Турецкий. - Рассказывай.
Ефрейтор явно хотел задать еще массу вопросов, но, видя, что следователь, который допрашивал его, не расположен к доверительной беседе, удержался:
- Кроме пива я вспомнил, что он мне про того офицера сказал, который его отзывал. Сказал, что предложили ему в армии работать по специальности. Что вроде никакой строевой, а работать, как работал до армии: и служба идет, и опыт, короче, производственный.
- Кем именно работать?
- А я не знаю. Он мне и не говорил, кто он по профессии. У нас там в тот день с утра шоферов набирали в автороту и потом спортсменов - в спорт-роту. Он не шофер был и не спортсмен - точно. Ну и потом я же видел, что парень взрослый - постарше нас, короче, не восемнадцать ему было точно. А еще ходили там моряки, дурачков искали… - Семенов осекся, вспомнив, что все-таки не с приятелем в казарме треплется, а со следователем Генеральной прокуратуры разговаривает.
- Продолжай, - снисходительно кивнул Турецкий. - Продолжай.
- Ну, в смысле, рассказывали о романтике флотской службы: суровая школа, ветра, шторма, прочая байда… извините. Искали добровольцев. Но этот офицер точно не моряк был. Я значков на погонах не видел, но подумал, что ракетчик или ПВО - в общем, где радиация…
- Но достоверно ты этого не знаешь?
- Не.
- А что еще Заварзин об офицере говорил?
- А не успел больше ничего. Тут меня как раз пиво придавило, я отлить побежал, стою, извините… ну там, стою, короче. Слышу, меня вызывают. Я скорей, скорей, бегом в строй. Ну, нас повели, и все вроде.
- А Заварзин в том же строю с тобой вместе шел?
- Не знаю. А что, должен был?
- Ты его после видел?
Семенов задумался.
- Не вроде… Только я не смотрел особо. Потом в поезде, когда жрать дали и начали все знакомиться, его с нами точно не было. А он разве с тем офицером не договорился?
- А тебе сказал, что договорился?
- Не, ну так прямо не сказал. Сказал, что ему вроде все равно, где служить. Лишь бы подальше - вот это я запомнил…
- А того офицера, который отзывал Заварзина на призывном пункте, ты больше не видел? Например, у поезда, перед отправкой?
- Не, не видел. Так он застрелился все-таки, раз вы его самого допросить не можете, да?
- Идите, ефрейтор, - вздохнул Турецкий. - Свободны. Спасибо.
Семенов, разочарованно пожав плечами, ушел. Турецкий закурил сигарету и тоже вышел на крыльцо.
Что же получается? Некий офицер, предположительно подполковник, предположительно из штаба армии, предлагает Заварзину работу по специальности, то есть геологом. Зачем армии геологи, да еще солдаты? Непонятно. В стройбат? Строить укрепления в каких-нибудь сейсмоопасных зонах? Вряд ли. В инженерных войсках полный комплект офицеров с соответствующей квалификацией, а рыть траншеи и котлованы могут рядовые и без вузовских дипломов. Или все это только ширма и Заварзину действительно кто-то подготовил синекурную должность при штабе? Но ведь не было у него как будто родственников и близких знакомых с такими возможностями. Или офицер на призывном пункте и офицер в поезде - два разных человека? И тогда?.. И тогда вообще ничего не раскладывается…
Прибежал запыхавшийся, но счастливый старший прапорщик Никодимов. Бумажку он нашел. В бумажке значилось, что Заварзин Андрей Геннадьевич поступил в распоряжение даже не штаба армии, а Генштаба! Час от часу не легче. Бланк был стандартного образца с печатью, но подпись: то ли "В", то ли "Б", то ли "Бани…" то ли "Боне…" - совершенно неразборчивый росчерк. И ни звания, ни должности, ни фамилии.
…Отбыл в распоряжение Генштаба". Эта писулька беспардонно отбрасывала Турецкого к началу пути и снова ставила перед необходимостью отправлять запрос в Генштаб. А достаточных служебных оснований для такого запроса у него снова не было.
Чисто теоретически можно было бы найти подполковника, притом что неизвестны ни его должность, ни фамилия, а отношение к Генштабу он может иметь весьма опосредованное. Но если даже случится чудо и он найдется, то ничего о Заварзине не расскажет, ибо армия все-таки не сборище сплетников, и среди офицеров просто так обо всем на свете болтать не принято.
Значит, снова нет ничего, кроме ОСП в Казани и письма родителям.
Письмо отправлено 16 октября - дата на почтовом штемпеле. Там же на штемпеле смазанное название города, зато хорошо виден индекс. Конверт обыкновенный с маркой, штампа ВЧ еще, разумеется, нет.
Очевидно, что письмо Заварзин послал по дороге. Раньше Турецкий полагал, что по дороге в часть. Но теперь получается, что не в часть, а в Генштаб? В Москву?
Обратившись в первое попавшееся отделение связи, Турецкий выяснил, что данный почтовый индекс соответствует селу Привольное Пролетарского района Ростовской области. И, вооружившись картой, выяснил, что Привольное это стоит в 70 километрах от Ростова-на-Дону на самом берегу Дона. И нет в этом селе ни, разумеется, аэропорта, ни даже железнодорожной станции, и никакая автомобильная трасса через него не проходит, и уж совершенно оно не по дороге из Казани в Москву, в Генштаб. А сверившись с другими документами, Турецкий убедился, что и никакая воинская часть ни в селе, ни поблизости от него не дислоцирована.
Ни звонить, ни писать в Привольное Турецкий не стал - поехал.