Мужчины – оба белые, обоим лет по двадцать с небольшим – представились как Жак и Патрик. Аким решил, что имена ненастоящие. На столе стоял лэптоп Слимана, и он развернул его так, чтобы Акиму было видно экран. На нем было нечеткое изображение мужчины – обычное фото, сделанное во время наружного наблюдения, судя по всему где-то в баре или ночном клубе.
– Они беспокоятся насчет одного парня на пароме, – сказал Слиман. – Девчонка Люка хочет, чтобы мы за ним проследили. Мы едем в Марсель.
Глава 36
Томас Келл проснулся в семь часов утра. Его разбудили дети, бегавшие по коридору мимо его каюты. Он принял душ в своей крошечной ванной, собрал вещи, взял камеру и вышел на палубу. Утро было хмурым. Берегов Франции пока не было видно, горизонт скрывала завеса облаков, но когда Том включил лондонский мобильный, то обнаружил, что связь уже есть. Он тут же позвонил Маркуэнду и застал его дома, бодрого, в хорошем настроении и за завтраком. Маркуэнд сидел на кухне и ел хлопья.
– "Барн Флейкс", Том, – сообщил он. – Клетчатка. Я должен следить за собой. Я, знаешь ли, не молодею.
– Нет, не молодеешь, – согласился Том и сообщил Маркуэнду, что нужно сделать: – Возможно, кто-то будет звонить в офис Юниака в Рединге. В консалтинговую фирму. Может быть, кто-нибудь захочет проверить его финансы. Проследи, пожалуйста, чтобы там все было кошерно – счета, налоги и прочее. Пусть этим займется знающий человек. Юниак жил в отеле в Хаммамете, это должно быть отражено. А также снятие денег через автомат и оплата счетов в ресторанах. Сможешь это уладить?
Маркуэнд все записал; Том слышал в трубке мягкое клацанье клавиатуры.
– И кто же собирается все это проверять? Амелия?
– С Амелией это никак не связано, – с готовностью солгал Том. – Это вообще другая история. Я приметил одного старого знакомого в Тунисе. Решил поехать за ним до Марселя. Я сейчас на пароме.
– Где? И какое отношение это имеет к нашему соглашению?
– Ну… и имеет, и не имеет. – На палубу вышла сонная африканка, взбодриться от свежего утреннего ветерка. – Долго объяснять. Мне внезапно пришлось этим заняться. Я все подробно изложу, когда вернусь. Просто проследи, чтобы с Юниаком все было в порядке. Если кто-нибудь позвонит в Рединг и захочет поговорить со Стивеном, я в отпуске до пятницы.
– До пятницы, – повторил Маркуэнд и вдруг встревожился. – Слушай, Том, если ты бросил Амелию и переключился на совершенно другую операцию, контора не собирается это оплачивать. Ты у нас не работаешь, помнишь? И никакой техподдержки тоже. Как бы там ни было, по большому счету тебя уволили.
– Кто сказал, что я бросил Амелию? – Том посмотрел на серую волнующуюся толщу воды, на пену, кипящую возле бортов судна. Как это похоже на Маркуэнда – думать только о деньгах и о том, как прикрыть свою задницу. Бюрократ до мозга костей. – Она рассталась с Франсуа в аэропорту вчера утром. Поцеловала его на прощание и ущипнула за попку. А потом купила себе Hermès Calèche, чтобы утешиться. Теперь она уже должна быть в Ницце. Пусть Найты покатаются возле "Гиллеспи". – Маркуэнд что-то проворчал, и Том понял, что он готов сдаться. – Мне не нужна оплата, – добавил он. – Основную работу я сделал. Если из этого что-нибудь выйдет, сможешь бросить мне кость попозже.
– За кем ты следишь, Том?
– Подожди, пока я вернусь, – сказал Том. – Я же говорю, старый знакомый.
И он отсоединился.
Через четыре часа – Мадлен за завтраком так и не появилась, Люка и Мало Том тоже не встретил – он стоял на солнечной палубе с камерой в руках. Ровно и сильно, как всегда, гудел двигатель. Паром приближался к Марселю. Теперь можно было видеть южный берег Франции, сверкающий в лучах яркого полуденного солнца. Мимо то и дело сновали лодки и яхты. Том стер фотографии номера Мало в "Рамаде", а также фото Амелии у бассейна, и заменил их снимками, которые соответствовали бы интересам и вкусам страдающего от одиночества консультанта по маркетингу средних лет, путешествующего на пароме. Яркие оранжевые спасательные шлюпки, груды мешков с грязным бельем, сложенные под иллюминаторами с облупившейся краской, мотки видавших виды корабельных канатов.
Как только паром пристал к Марселю, Том, как и другие пассажиры без автомобилей – всего их было около сорока, – застрял в тесном и душном коридоре, ведущем к палубе для автомобилей. Ждать пришлось довольно долго. Только когда все машины благополучно покинули корабль, пешим пассажирам тоже разрешили пройти на выход. Том стоял за ирландской парой, которая громко ругалась по поводу опоздания на рейс до Дублина. Очень медленно они миновали покрытый ковровой дорожкой проход и направились к сборному домику в южной части пристани, где сотрудники таможни выборочно досматривали багаж отдельных пассажиров. Том знал, что если DGSE считает его подозрительным, то его обязательно остановят и попросят открыть сумку. Это были азы оперативной работы. Однако он был уверен, что они не найдут ничего, что связывало бы его с Мало. Фотографии были уничтожены, как и чеки Юниака из отеля "Валенсия Карфаген". Если Маркуэнд уладит все с бумажным следом Юниака в Хаммамете, то все будет в полном порядке.
Однако таможню он прошел без всяких осложнений и оказался в длинной, медленно движущейся очереди к пограничному контролю. Отдельной стойки для граждан Евросоюза не было, и некоторые пассажиры держали в руках тунисские или алжирские паспорта. Мадлен или Люк вполне могли стоять рядом и наблюдать за Томом через зеркальное стекло, и он с удивлением отметил, что волнуется. Чтобы занять себя и справиться с беспокойством, он немного почитал "Драку за Африку" и проверил сообщения на лондонском телефоне.
Звонила Клэр. Голосовое сообщение было оставлено глубокой ночью по лондонскому времени. По угрюмому тону и слегка заплетающемуся языку Том сразу понял, что Клэр пила. Ее злость по поводу того, что Том не явился на прием у психолога, вылилась в типичную раздраженную тираду.
"Том, это я. Слушай… я правда не знаю, к чему мы вообще трепыхаемся. А ты? Ты знаешь? Я думаю, нам надо наконец взглянуть правде в глаза. И подать официальное заявление на развод. Ты явно хочешь именно этого".
Наступила тишина, и сообщение кончилось. Том нажал "9", чтобы сохранить его, и перешел ко второму сообщению. Это снова оказалась Клэр.
"Тут почему-то прервалось. Что я хотела сказать… что я собиралась сказать, так это то, что я тоже этого хочу. Окончательного разрыва, Том".
Видимо, она сидела над второй бутылкой красного, а до этого хватила еще пару джин-тоников, если верить предыдущему опыту. Клэр немного помолчала, собираясь с мыслями. Том уже знал, что последует дальше. Клэр всегда действовала по одной и той же схеме, когда чувствовала, что он от нее ускользает.
"Слушай, Ричард пригласил меня поехать с ним в Калифорнию. У него там деловые встречи, в Напа и Сан-Франциско. Я подумала, будет честно, если я тебе скажу, что заказала билет и что собираюсь уехать. Или, если уж совсем точно, Ричард заказал мне билет. И заплатил за него. Так что, когда ты вернешься, меня, скорее всего, уже не будет… не важно, где ты и когда, собственно, вернешься. Это твои дела, так что…"
Сообщение снова прервалось. Других сообщений не было. Онемев от шока и ревности, Том машинально сунул телефон в карман и сделал шаг вперед. Подошла его очередь. Усатый офицер с высветленными прядями в волосах быстро взглянул на его паспорт, и Стивена Юниака отпустили с миром. Стивен Юниак. Консультант. Семейный человек. Отец двух детей. Совсем не бывший муж женщины, которая собирается лететь в Калифорнию в объятиях другого мужчины. И не бездетный шпион, следящий за внебрачным сыном своей подруги. Не Томас Келл.
Он вышел на улицу. Жаркий и шумный Марсель обступил его со всех сторон. Вокруг было настоящее автомобильное столпотворение: машины въезжали и выезжали из доков. Том огляделся. Чьи-то невидимые глаза могли наблюдать за Стивеном Юниаком из окон соседнего здания или автомобиля. "Нет такой вещи, как паранойя, – сказал ему много лет назад наставник из МИ-6. – Есть факты". Тогда высказывание показалось Тому чрезвычайно умным, но теперь, имея собственный опыт, он понимал, что это бессмыслица. При контрнаблюдении никаких фактов быть не могло; только опыт и интуиция. Поставив себя на место ребят из DGSE, Том сделал вывод, что следить за ним будут в течение нескольких первых часов. Если они сочли нужным проникнуть в его каюту, то его передвижения на суше должны тем более казаться им достойными внимания.
Марсель. Ярко-голубое небо, далекие очертания Нотр-Дам-де-ла-Гард, залитые солнцем сланцевые и терракотовые крыши. Опустив голову, Том вдруг увидел Франсуа Мало. С самым равнодушным видом он садился в такси на другой стороне развязки. За рулем машины сидел мужчина лет пятидесяти, без сомнения западноафриканского происхождения. Над крышей такси, почти коснувшись ее крылом, пролетела чайка. Франсуа уселся на заднее сиденье, и машина тронулась с места. Тому было отлично видно номер; он запомнил его и быстро вбил телефон, который значился на борту, в свой мобильный. В тот же момент показалось свободное такси. Он поднял руку, подзывая его, но двое пожилых людей, мужчина и женщина, выскочили откуда-то у него из-под носа и попытались перехватить машину.
– Я был первый! – крикнул Том, и, к его удивлению, это подействовало. Они обернулись и сделали шаг назад. К ним подъехал просторный "рено-эспейс", где могло запросто уместиться и более чем три пассажира, и Том предложил им поехать всем вместе. Он сделал это исключительно для DGSE. Стивен Юниак должен производить впечатление милого любезного человека, которому нужно в город, а не английского шпиона, получившего указания во что бы то ни стало следовать за Франсуа Мало.
Выяснилось, что его новые знакомые – Гарри и Пенни Кертис – были американцами. Они оба родились в Сент-Луисе, оба работали авиадиспетчерами, и оба уже вышли на пенсию. Насмотревшись на хаос, царящий в воздушном пространстве, Гарри и Пенни торжественно поклялись никуда и никогда не летать на самолете.
– Мы пробыли пару недель в Тунисе, потом вернулись на SNCM, – сказал Гарри. У него был острый взгляд и крепкое, слегка грузное тело бывшего солдата. – Съездили туда, где снимались "Звездные войны". Посмотрели римские развалины. А вы, Стив, вы побудете какое-то время в Марселе?
Ответ был придуман ради таксиста, которого позднее могли расспросить люди из DGSE. Том давно потерял из виду такси Мало – оно скрылось, словно солнце за тучей.
– Наверное, я останусь на ночь. Надо найти гостиницу. Я познакомился с кое-кем на пароме, и меня обещали ознакомить с окрестностями и отвести попробовать лучший буйабес. У меня есть еще пара дней отпуска, поэтому я надеюсь, что мы тут проведем время вместе.
– Неплохо, – заметил Гарри. – Вы имеете в виду, познакомились с женщиной?
– С женщиной, – подтвердил Том, и Гарри понимающе улыбнулся.
Разумеется, он думал о Мадлен, чей нацарапанный на салфетке номер все еще лежал где-то в глубинах его сумки. Теперь, когда Мало бесследно испарился, она была его лучшей зацепкой. Интересно, позвонит ли она, подумал Том. Если Мадлен не проявится до вечера, он сам наберет номер с салфетки. Скорее всего, никто не ответит; в таком случае Том собирался направиться в аэропорт и попробовать найти его в Париже.
– У нас поезд в пять часов, – сообщил Гарри. – TGV Марсель – Париж . Прибывает на Лайонский вокзал.
– Лионский, – поправила Пенни. Том улыбнулся, и она подмигнула ему в ответ. – А потом у нас будет целая неделя в Париже. Представляете? Лувр. Музей Орсе. Все эти магазины…
– И еда! – добавил Гарри.
Тому вдруг страшно захотелось поехать вместе с ними. Сесть в пятичасовой поезд, послушать их истории о Сент-Луисе, разделить радость от первого в жизни раза в Париже.
– Надеюсь, вы прекрасно проведете время, – сказал он.
Глава 37
Она быстро замела следы своей поездки в Тунис. Горничная из отеля "Гиллеспи" за две тысячи евро согласилась не ставить никого в известность насчет довольно длительного отсутствия мадам Левен в номере. Амелия заплатила ей половину в то утро, когда улетела в Тунис, и договорилась о том, что отдаст вторую половину по прибытии. Пока она собирала вещи, горничная как раз успела добраться в "Гиллеспи" с окраины Ниццы, где она жила.
Затем Амелия позвонила австрийке, разведенной жене, которая организовала курсы живописи. Бригитта Веттиг выслушала поток извинений Амелии за то, что она бросила курсы, посетив всего два занятия, и заверила ее, что ничего страшного не произошло. Она так и подумала, что мадам Левен заболела или что-то в этом роде. Бригитту волновало только, не захочет ли Амелия, чтобы ей вернули деньги.
– Конечно нет, Бригитта. И я очень надеюсь, что в один прекрасный день я все же вернусь. Мне очень, очень у вас понравилось.
Потом она забрала свои вещи из багажника арендованной машины на улице Ламартен, и уже через три часа после того, как ее самолет приземлился в Ницце, Амелия снова ехала в аэропорт. К восьми вечера она была в Лондоне, на пути к дому Жиля в Челси. Они договорились, что поужинают вместе; Амелия сказала мужу, что должна сообщить ему "кое-что важное".
Они отправились в свой любимый тайский ресторан в западном конце Кингс-Роуд. Жиль заказал зеленое карри, Амелия – жаренного в воке цыпленка с овощами и базиликом. Был вечер субботы, и час был довольно поздний; в ресторане было не больше дюжины посетителей, и все они сидели далеко от их столика. Кроме того, большинство уже ожидало счета.
– Итак, ты хотела мне что-то сказать, – начал Жиль. Он надеялся поскорее проскочить неприятную часть вечера, чтобы насладиться карри в более-менее спокойной обстановке. Когда Амелия выражала желание "поговорить", это, как правило, означало признание, что она в очередной раз "сорвалась" и встретилась с Полом Уоллингером, своим давним любовником. Жиль уже давно перестал переживать по этому поводу, ему было все равно, и, честно говоря, он предпочел бы ничего не знать. Кроме того, его раздражало, что для своих покаяний Амелия всегда выбирала их любимые рестораны, так что он даже не мог дать выход своему недовольству.
– Боюсь, я не была с тобой до конца откровенна. Насчет моего детства.
Это было нечто новое. Обычно она заявляла: "Боюсь, я вела себя не очень хорошо по отношению к тебе" или "Боюсь, ты будешь мной недоволен". Однако на этот раз Амелия желала открыть ему тайну из своего прошлого.
– Твоего детства?
Она промакнула лоб салфеткой и откусила кусочек креветочного крупука.
– Ну… то есть не совсем детства. Скорее юности. Когда мне было двадцать.
– Ты имеешь в виду Оксфорд?
– Я имею в виду Тунис.
Таким образом он узнал все. О ее связи с Жан-Марком Домалем; о рождении ребенка; о том, как его усыновили Филипп и Жаннин Мало. Принесли заказанное карри, но Жиль осознал, что не может проглотить ни кусочка. Волна шока и отвращения накрыла его с головой. Первые десять лет их брака с Амелией были настоящим кошмаром: тесты на бесплодие, выкидыши на третьем триместре, переговоры с различными агентствами по усыновлению. Вердикт был шокирующим: Жиль и Амелия Левен, несмотря на свою финансовую состоятельность и эмоциональную зрелость, были признаны слишком старыми, чтобы заботиться о малолетнем ребенке. И теперь Амелия как ни в чем не бывало заявила ему, что в возрасте двадцати лет произвела на свет здорового ребенка и этот ребенок вдруг объявился в Париже тридцать лет спустя. И мгновенно завоевал ее любовь и еще больше отдалил ее от Жиля! В первый раз в жизни ему захотелось ударить женщину. Обрушить к чертовой матери это здание, эту декорацию, их ненастоящий, лишенный секса брак.
Но Жиль Левен не был вспыльчивым. Ему не хватало храбрости, и он ненавидел сцены. Если бы он был склонен к самоанализу, то признал бы, что женился на Амелии именно потому, что эмоционально она была сильнее его, в то время как интеллектуально они были на равных. Кроме того, Амелия была его пропуском в те социальные круги, куда иначе он попасть бы не смог. Жиль заставил себя сделать глоток белого вина и попробовать карри.
– Я рад, что ты мне это сказала, – заметил он неожиданно для себя. "Должно быть, я говорю точь-в-точь как мой отец, – подумал Жиль. – Тот же примирительный тон". – Как давно ты знаешь?
– Примерно месяц. – Амелия протянула руку и сжала его ладонь. – И как ты понимаешь, я понятия не имею, как уладить все это с конторой.
– Они не знают? – изумился он.
– Я тогда решила, что лучше будет им не говорить. – Амелия подбирала слова очень аккуратно, как будто вылавливала из блюда кусочки перца чили. – Я не хотела, чтобы эта информация была в моем личном деле. Я подумала, что это может помешать мне сделать карьеру.
Жиль кивнул:
– И естественно, во время проверки это не всплыло.
– Естественно. – Амелия почувствовала, что должна объяснить. – Усыновление было организовано через католическую организацию в Тунисе. У них было отделение во Франции, но мое имя в бумагах не фигурировало.
– Тогда как же Франсуа нашел тебя?
Скорее по привычке, чем намеренно, Амелия решила не называть имя Джоан Гуттман.
– Через знакомых в Тунисе, которые помогли мне в тот период.
– Через отца? Через этого Жан-Марка? – предположил Жиль.
Амелия покачала головой:
– Нет. Я не видела его много лет. Сомневаюсь, что он вообще знает о существовании Франсуа.
Они продолжили ужин. Постепенно гнев Жиля утих, и Амелия рискнула рассказать о своих планах перевезти сына в Лондон. Они говорили об этом в Тунисе. Теперь, когда его родителей не было в живых, Франсуа чувствовал, что к Парижу его ничто не привязывает и что ему нечего там делать. Он признал, что перемена обстановки, возможно, пошла бы ему на пользу.
– Как насчет его друзей? – спросил Жиль. – У него есть жена или подружка? Кем он работает?
Амелия помолчала, вспоминая, что рассказал ей Франсуа.
– У него никогда не было серьезных отношений. Видимо, он по натуре одиночка. Меланхолик. Подвержен частым сменам настроения. В принципе, очень похоже на его отца.
Слушать про отца Жилю не хотелось, и он спросил, как она собирается разобраться с МИ-6.
– Я думаю, единственный выход – это представить все как случившийся факт. Fait accompli. Вряд ли можно уволить женщину за то, что когда-то она родила ребенка.
Жиль заметил, что она произнесла это с некоторой гордостью, и снова передернулся от отвращения, еще острее ощутив собственное одиночество.
– Понятно. Но они, видимо, захотят узнать, действительно ли он твой сын.
Совершенно случайно он попал в больное место. Амелия отреагировала так, будто он плюнул ей в тарелку.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ну, они же захотят его проверить. Амелия, ты вот-вот станешь главой Секретной разведывательной службы. Вряд ли им нужен кукушонок в гнезде.
Она отодвинула от себя тарелку; приборы звякнули по фарфору.
– Он мой, – с силой сказала она и бросила на стол салфетку. – И пусть они устраивают хоть миллион своих гребаных проверок.