- Разойдись! - бросил Дюкин и гневно обратился к Игошеву: - Видал, как по дисциплине прошлись? Над святым надругались! - он ткнул в плац. - Ниче! Немедленно Чурбанову доложу. Чтоб ножом этот гнойник к чертовой матери! Всех!
- Вот как? И с кем он останется? С вами, что ли? - холодно кивнув, Игошев повернулся спиной.
Детали случившегося далее у разных рассказчиков расходятся. Достоверно известно лишь, что, прежде чем Дюкин доехал до министерства, Чурбанову позвонил начальник академии Бородин и предельно лояльно, без комментариев проинформировал, что порядка двадцати докторов наук, в том числе две трети состава ученого совета, написали рапорта об увольнении.
- Шантажом занялись, стало быть, - недобро констатировал тот. - Что ж, вольному воля. Может, давно пора. Что сам думаешь?
- Что тут думать, товарищ первый заместитель министра? КГБ, прокуратура, Минюст, ИГПАН с руками оторвут. Давно мечтают милицейскую науку под себя подмять.
Чурбанов опамятовал. К юридической науке он относился прохладно, как к делу несерьезному, искусственному. Но позволить ведомственным интересам прокуратуры и особенно КГБ хоть в чем-то восторжествовать над милицейскими, - об этом нельзя было и подумать.
В тот вечер я заступил помощником дежурного по академии. К восьми часам академия опустела. Дежурный отлучился, и я в одиночестве, в мертвой тишине, штудировал очередную монографию. Внезапно началось шебуршение у входа, засуетились постовые, затопали тяжелые шаги, и в дежурную часть вошел полковник Дюкин.
- Товарищ полковник!.. - я взметнулся, одновременно поправив сползшую повязку. Взмахом руки он прервал рапорт и тяжело осел подле, в свободное кресло.
- Кто будешь?
- Адъюнкт кафедры уголовного права МФЮЗО капитан…
- Помню. Тоже, поди, уже знаешь?
Я продолжал стоять навытяжку.
- Знаешь, конечно. Всякая сошка уж знает, как Дюкину рыло начистили. И норовят ведь судить! - Тут я подметил, что Дюкин - диковинное дело - был нетрезв. - Главное, сам же поставил задачу. Сунул в паучью банку, а теперь я же, выходит, и склочник. Ты, говорит, на золотой запас министерства посягнул. А я всей душой! Понимаешь? Чтоб без беспредел… - язык его заплелся. - По уму в общем. Но где ж видано, чтоб строй, - он потряс пальцем, - безнаказанно поганить? Наука здесь, видишь ли! Да я против неё ничего не имею, раз уж иначе нельзя. Мне вот Чурбанов советует и самому тему диссертации приглядеть. Опыт-то ого-го! Против одних бандеровцев сколько накопил. Автомат в правой, подсумок с гранатами под левой!.. Уж не хуже ваших болтунов сумел бы. Что думаешь?
Я благоразумно смолчал. В отличие от всесоюзного светила Машевича адъюнкт-капитанишка перед гневом Чурбановского ставленника был беззащитен, как одуванчик перед прихотью ветра.
- Ниче! - Дюкин стиснул зубы. - Всё образую и отделю. Ученый - ученый. Офицер - офицер. Чтоб всё ранжированно. И нечего меня гарнизонами пугать. Видывал я гарнизоны, какие тому же Чурбанову и не снились. Ништяк, пробьемся!
Голос Дюкина дрогнул. Он тяжело поднялся и, не кивнув, вышел.
С этого дня противостояние Дюкин - профессура перешло в вялотекущую фазу.
Каждый занимал свой окоп. Профессора при встречах с ним раскланивались. Дюкин в свою очередь с интересом осваивал местоимение "вы".
Казалось, мир восстановился и наступило благолепие.
И тут по академии просквозил слух: полковник Дюкин заявил на утверждение ученого совета тему диссертации на соискание степени кандидата юридических наук.
За несколько дней до совета Бородину позвонил Чурбанов и предложил лично проконтролировать процесс утверждения. Бородин, в свою очередь, попросил об этом своего зама по науке и председателя ученого совета Игошева. Попросил, отводя глаза, как о личном одолжении.
Бородин знал, кого просил. Профессор Константин Еремеевич Игошев среди членов ученого совета был своим среди своих. Не раз и не два по просьбе то одного, то другого он вытягивал нужные "диссеры", решал вопросы с публикациями. Игошеву и с куда более крупными просьбами не было отказа. Но в этот раз все, включая лучших друзей, упрямо отмалчивались.
- Не хочешь за него голосовать, не приходи на совет вовсе, - заканчивал Игошев очередной приватный разговор.
Пришли все, за исключением Машевича. Даже глуховатый генерал Весельчук. Прежде ершистый и гонористый, наживший кучу врагов, с возрастом он сделался покладистым и бесконфликтным. Самую острую критику в свой адрес выслушивал вполне благодушно и без обиды. За что снискал всеобщую симпатию. Мало кто знал, что, выступив на очередном симпозиуме или семинаре, Весельчук тут же отключал слуховой аппарат - чужие мнения его давно не интересовали.
Заполненными оказались и зрительские, обычно полупустые, ряды - всё было забито адъюнктами и преподавателями. Даже слушатели, чуравшиеся туманных научных диспутов, на этот раз примчались и за неимением мест расселись прямо в проходах.
В первом ряду среди прочих соискателей раскинулся Дюкин. О команде Чурбанова ему было известно, и он то и дело внушительно поглядывал на часы с видом занятого человека, впустую теряющего время.
Наконец в президиум поднялся Игошев. Постучал ручкой по графину, обвёл взглядом враждебный сегодня зал и предпринял последнюю попытку спасти ситуацию:
- Товарищи, у нас обширная повестка плюс две защиты. Кроме того, вынесены на утверждение пять кандидатских тем. Все предварительно согласованы с научными руководителями и одобрены кафедрами. Предлагаю для экономии времени утвердить пакетно, как мы частенько практикуем. Если нет возражений, переходим ко второму вопросу повестки…
- Как то есть пакетно? - прошелестел слабый голос генерала Весельчука. Оказывается, когда надо, он слышал. - Почему пакетно? Нет уж, давайте без халтуры. По каждой кандидатуре.
И, разумеется, был поддержан.
- Ну, если не жалко времени… - Игошев укоризненно покачал головой.
Первые четыре темы просвистели, как пули, - через пяток минут были утверждены.
- Последняя тема: "Действия органов внутренних дел в период массовых беспорядков". Соискатель Дюкин. Кафедрой общественного порядка одобрена. Полагаю, и нам следует сделать то же самое. Кто за? - Игошев бодренько поднял руку и умоляюще посмотрел на лучшего друга - Арапетяна.
- Рука не поднимается, - извинился тот.
- А что это за тема такая? - свежо поразился Юрий Игнатьевич Липатов, будто никогда прежде не слышал ни о теме, ни о соискателе. Зал предвкушающе затих. Липатов, автор известных монографий по уголовному праву, снискал репутацию крупного ученого. Но куда круче была его слава полемиста. Потому что в трудах его, обстоятельных, но холодно-бесстрастных, пропадало главное человеческое качество Юрия Игнатьевича - едкая и всепрожигающая, словно соляная кислота, язвительность. Оппонентов в научном споре он просто сжигал. А уж что за оппонент для него косноязыкий Дюкин?
Игошев безнадежно прикрыл глаза.
- Пусть соискатель для начала объяснит, где это он на седьмом десятке лет советской власти выискал массовые беспорядки? - потребовал Ляпунов. - Только встаньте, когда к вам обращается член ученого совета.
Дюкин поднялся.
- Может, щас и нет. А если будут?
- Откуда вдруг будут? - Липатов плотоядно сощурился. - Или вы не слышали, что у нас общество развитого социализма построено?
- Что ж с того, что построено? - Дюкин набычился. - Бывает-то всякое. Я вот много лет по Прибалтике служил. Там разные настроения. Есть и которые экстремисты - за отделение. И если вдруг полыхнёт, надо ж знать, кто, куда, за кем. Чтоб без паники. Ранжированно.
- Вы что же, не верите в интернационализм братских советских народов? - перебил его Липатов.
Наступило неловкое молчание. Использовать в научном споре популистскую риторику здесь всегда считалось моветоном. В стремлении отхлестать выскочку-солдафона Липатов нанес удар за гранью фола.
Положение поправил Безродный.
- Давайте обсудим заявку по существу. Пусть соискатель для начала обоснует новизну, актуальность исследования. Изложит диссертабельные положения. Готовы сформулировать собственный концептуальный подход? - обратился он к Дюкину с любезностью распахнувшего пасть крокодила.
- Так… Раз положено.
- Только, пожалуйста, кратко, по основным дефинициям.
- По чему? - помертвел Дюкин.
- Вот именно.
Дюкин стиснул челюсти. Он уже понял, что будут мордовать. Но сделать ничего не мог. Теперь это был бой на чужой территории. И под рукой ни одной гранаты.
Мордовали его нещадно. Со всей возможной вежливостью и предупредительностью. Так что через полчаса вышел он из аудитории совершенно оплеванный и, само собой, неутвержденный.
Тему, конечно, через неделю утвердили. Закулисно. Настоять на своем для Чурбанова стало делом принципа. Но только сам Дюкин с этого момента к науке остыл окончательно.
А вскоре случилась смерть генерального секретаря. Из кресла замминистра на скамью подсудимых пересадили Чурбанова.
И как-то незаметно, в одночасье, исчез из академии притча во языцех полковник Дюкин. Говорят, канул обратно в омут внутренних войск. Академия отторгла инородное тело. Цветник остался цветником, не дав "опустить" себя до скрещивания с брюквой.
Но я часто вспоминал полковника Дюкина. Прошло каких-то семь лет, и массовые беспорядки покатились, нарастая, по огромной Стране Советов.
И все: КГБ, внутренние войска, прокуратура, да и высоколобые ученые тоже, оказались к этому совершенно неготовыми.
Гулливер
Из цикла "Академия МВД"
Я потянулся постучать, но дверь сама распахнулась: то ли от прикосновения костяшек пальцев, то ли от дуновения ветра с лестничного пролёта. Сидевший в кабинетике человек недоумевающе вскинул плоское лицо с вдавленным боксерским носом.
- Что? В школе не научили стучаться? - хмуро съязвил он.
"Ну, попал", - расстроился я. Еще не зная, что в самом деле попал - в десятку. Нашу судьбу определяют характер и удача. Характер, если его достает, ведет тебя к цели. Удача, если милостива, расставляет на твоем пути людей, придающих ускорение либо подправляющих маршруты твоего движения. Ворвавшись в октябре 1984 года в кабинет № 714 на седьмом этаже Академии МВД, я не догадывался, что именно удача сюда и привела. Та осень выдалась для меня тяжеленной. В сентябре едва не сорвалась защита кандидатской диссертации по причине, совершенно невероятной, - один за другим слегли оба оппонента. Одного из них - спасибо ему огромное - пришлось привозить на защиту прямо из больничной палаты, в промежутке между утренней и вечерней капельницами.
Но главное - в ноябре истекал срок адъюнктуры, и необходимо было срочно определиться с трудоустройством. В адъюнктуру я поступил из Калинина, где работал в следствии.
Возвращаться на практику, имея ученую степень, понятно, не собирался. Напротив, мечтал, подобно своим учителям - Гаухману, Ляпунову, - посвятить дальнейшую жизнь правовой науке. Само собой, в Москве. Адъюнктом я оказался не из худших, и варианты трудоустройства намечались, но при одном непременном условии - наличии московской прописки. А для этого необходимо было обменять однокомнатную "хрущевку" в Калинине, в которой жил с женой и восьмилетним сыном, на комнату в Москве или Подмосковье. После долгих мытарств нашелся вариант в химкинской коммуналке. Само собой, с изрядной доплатой.
Вскоре, впрочем, выяснилось, что сговориться друг с другом - это даже не полдела. Куда важнее - убедить жилищную комиссию райисполкома, что, совершая обмен, стороны не покушаются тем самым на подрыв социалистической экономики, на совершение массовых беспорядков, в том числе с использованием пиротехники и взрывчатых веществ, что обмен не является посягательством на основы конституционного строя СССР и что под его прикрытием ты не планируешь развязать агрессивную войну против мирного человечества.
После я снял с книжной полки "Божественную комедию". Искал у Данте, в какой круг ада поместил он членов жилищных комиссий райисполкомов. Не нашел. Оказывается, не было во Флоренции тринадцатого-четырнадцатого веков жилкомиссий. Дальше листать не стал. Если Данте не знал обменов, значит, не ведал истинного ада. Сколько же невидимых миру слез, несбывшихся надежд и разбитых иллюзий осталось намотано на том крюку, что торчал возле зала заседаний химкинской жилкомиссии, - на нем вывешивались списки разрешенных обменов. Я оказался из редких везунчиков.
Порхающей птичкой, помахивая ордером, полетел я в Академию МВД - рапортовать, что препятствий для моего трудоустройства более не существует. Тогда мне так казалось. Правда, свободных вакансий на моей кафедре - уголовного права МФЮЗО - не было. Но начальник адъюнктуры, грубейший и добрейший Николай Иванович Майоров, тут же предложил вариант: на седьмом этаже академии разместили лабораторию проблем предварительного расследования ВНИИ МВД. Есть пара мест. Вновь назначенный начальник отдела Анатолий Петрович Гуляев попросил подобрать кого-нибудь посмышленей.
- Звонить?
Гордясь собственной смышленостью, я вытянулся и пристукнул каблуками. Жизнь вновь улыбалась. Вот так, улыбаясь, я и зашел в тот самый кабинет 714.
- Так чего не стучишь? - буркнул Гуляев.
- Пытались приучить стучать, да не вышло, - сдерзил я. - А насчет стучаться, дверь у вас, похоже, сама открывается… Я от Майорова.
- А я думал, от науки, - Гуляев выжидательно прищурился. Я догадался - это он так пошутил. И теперь ждет реакции. Должно быть, проверяет чувство юмора. Юмор, по мне, был весьма среднего разлива, но я коротко подхихикнул. Чуткий к фальши Гуляев поморщился, кажется, заподозрил во мне подхалима.
- Защищался по уголовному праву?
- Так точно.
В желании понравиться я переусердствовал. Не монтировались мои очочки и джемпер из лапши с бравой подтянутостью прирожденного строевика.
На узком лбу Гуляева проступила глубокая морщина разочарования.
- Ну, а у нас совсем другой профиль: уголовный процесс, криминалистика. Думаю, тебе не подходит.
- Я, на минуточку, до адъюнктуры начальником районного следствия работал, - напомнил я.
- Слышал. Но теперь-то ты "уголовник". Почему же согласился перепрофилироваться? - Маленькие острые глазки испытующе вонзились в меня.
- На кафедре у Гаухмана вакансий не нашлось, - честно ответил я.
Гуляев неприязненно хмыкнул. Ничего другого он и не ждал.
- Мотылек, стало быть. Решил пересидеть, где ни попадя, лишь бы в Москве.
Положительно, с каждой секундой я нравился ему всё меньше.
- Именно так, - подтвердил я. Объяснять, что, работая в лаборатории, рассчитывал засесть за докторскую диссертацию на стыке права и процесса, счел излишним.
Гуляев намекающе глянул на часы, давая понять, что аудиенция закончена. Следовало отдать ему должное - действовал он честно и прямо. Кандидат не понравился, и скрывать это он не считал нужным.
Я сделал движение к двери.
- Странно, - засомневался вдруг Гуляев. - Коля Майоров за тебя просит. И Лёва Гаухман очень хорошо отзывается. - Нижняя губа его озадаченно наехала на верхнюю. Что-то ему мешало так быстро распрощаться со мной. Должно быть, рекомендации близких друзей. - Очень странно. Ладно, присядь. Попробуем всё-таки познакомиться.
- Да я-то с вами знаком, - я мотнул подбородком в сторону сейфика, на котором среди прочих углядел монографию - "А. П. Гуляев. Следователь в уголовном процессе". Книга эта была знаменита. Почти в каждом следственном подразделении стояла на полке.
- Вот как? - Гуляев заинтересовался. - И что скажешь?
- Полезная книга, - вяло начал я. Но запас подхалимажа иссяк. Я решился: - Или - честно?
- А ты меня не пугай, - он насупился.
- Видно, что сам автор на следствии давным-давно не работает.
- Ну-ка, ну-ка? - упершись локтями в стол, Гуляев подался вперед. Будто в боксерскую стойку встал.
- В эмпиреях пребываете. Многие рекомендации на уровне мечтаний. А в жизни неприменимы.
Гуляев насупился, кожа натянулась на скулах, нижняя губа наползла на верхнюю. Он вскочил, оказавшись сбитым, невеликого росточка человеком, схватил монографию, впечатал передо мной:
- Докажи!
- Сейчас как будто не время! - попытался увильнуть я. Увы, я еще не знал железную хватку этого человека.
- Можешь - докажи! Не можешь - не болтай! - властно потребовал Гуляев.
Что оставалось?
- Да вот хоть здесь, - я ткнул в оглавление. - Насчет обжалования следователем указаний надзирающего прокурора. Как вы думаете, сколько он проработает, если объявит войну собственному прокурору?
- При чем тут это? - Гуляев набычился. - Принципиальный следователь должен не за кресло держаться, а во имя установления истины по делу идти на любой служебный конфликт.
Я исподтишка пригляделся, не издевается ли. Нет. Кажется, в своем негодовании он был искренен. Он тоже подметил моё удивление:
- Давай, давай, спорь. Приводи аргументы.
Я привел, он возразил. То же и со следующим. Самые убойные, казалось мне, доводы отметались как смехотворные. Я понял: передо мной не человек - железобетон. При этом Гуляев не защищал свои положения. В них он не усомнился ни на минуту. То, что для других - защита, для него - лишь повод перейти в контратаку. Он и перешел - принялся обращать в свою веру меня. Но и я не видел причин отступаться. Постепенно оба вошли в раж.
- Легко казаться принципиальным, если самому на баррикады не идти! - кричал я в запале. - Вы ж своими подстрекательскими советами беззащитных следователей под расстрельный прокурорский огонь подставляете! Поп Гапон вы, вот кто!
- Аргументов не слышу! - отвечал Гуляев.
- Чтоб слышать, надо слушать.
- Что ж, тогда слушай, - кротко вздыхал Анатолий Петрович. И принимался вразумлять меня. Минут через десять уже он в сердцах лупанул кулаком по столу: - Я тебе третий раз очевидную вещь талдычу. Что ж ты такой тупой-то?!
Я наконец опамятовал. Чем это я здесь занимаюсь? Пытаюсь убедить работодателя, что главный труд его жизни - галиматья! Ничего не скажешь, Данилюк, силен ты вести переговорный процесс. Умеешь расположить к себе людей.
Оставалось быстренько свернуть дискуссию:
- Впрочем, вам видней.
- Не понял. Ты согласен, что я прав, или нет? - потребовал Гуляев. Двусмысленности он не принимал. Хмурый взгляд призывал: "Смирись и отрекись от ереси". А пошло оно!
- Нет, конечно! Только переубедить вас все равно что… - Я огляделся по сторонам, ткнул пальцем в кряжистый металлический сейфик, который теперь мне казался сродни хозяину. - Извините, что отнял время.
Коротко кивнув, шагнул к двери.
- Скажи Майорову - беру, - донеслось вслед.
Предположив издевку, я резко обернулся. Гуляев поводил плечами, будто воробей, отряхивающийся после доброй драчки. Поймав мой озадаченный взгляд, вдруг подмигнул.
- Твой недостаток - что ты упертый, - объявил он. - Но кой-какие здравые мысли проскользнули. Придется учесть, чтоб усилить позицию.
Было заметно, что случайный спор наполнил Гуляева новой энергией и новыми идеями. И теперь ему не терпится вернуться к столу.