Меж тем второй месяц на излет пошел. Начала я сама с собой психотерапию: выбрось, мол, из головы. Тем более будущего здесь изначально не было. Что ж пустые слёзы лить? Наоборот, радуйся, что ни разу не застигли. А то бы новый срок схлопотала. И вообще всё, что свершается, к лучшему: из ниоткуда пришло, в никуда уйдет. Здорово я себя укрепила. Прямо якорем!
К вечеру - гудение. Сердце захолонуло, якорь сорвало, как не бывало, ноги сами к калитке понесли. Вся терапия, само собой, разом с меня слетела. Даже в голову не пришло, что это могут оказаться лагерные - по мою душу.
И точно - знакомый газик подъехал. И в нем всего один человек - Медведик. Оказалось, Володька ногу сломал. Так Медведик, чтоб ко мне приехать, научился сам машину водить. Это он мне после сказал. А в тот момент хотела для порядка отсобачить. Только он как шел, так, не останавливаясь, подхватил меня вытянутыми руками и понес перед собой. А в доме даже на пол не поставил. Приблизил глаза в глаза и…
Дыхание тёти Оли сделалось прерывистым, взор замутился. Вялые щечки зарумянились, по лицу забродила томная улыбка. И это в шестьдесят четыре! Каким же сладким призом становилась она для мужчин, которых любила в молодости.
- Что дальше-то? - некстати поторопил я.
Тетка вздрогнула, смутилась.
- Что могло быть дальше? Пропала тётка. Я ему в ту ночь впервые о себе рассказала, чтоб понимал, какой чумной заразы коснулся, и - бежал, пока не поздно.
Глазищи ее потеплели:
- Не убежал, конечно. Не того калибра мужик. Медведи, говорит, к чуме невосприимчивы.
Тётя Оля хмыкнула растроганно.
- С тем и простились на две недели. То есть это я думала, что на две недели. Забыла влюбленная баба, что нельзя жить надеждами. На другой день поехала на своей Алке в лагерь - сдуру верхом. А та - даром что кляча - с чего-то понесла. Мне после в больнице объяснили, что чудом жива осталась.
И бывают же подарки судьбы - после больницы освободили. Приехала в Караганду к врачихе своей. И что думаешь? В самом деле приняла. И дочка ее меня не забыла - на шею кинулась. Ещё и в больницу к себе нянечкой пристроила. Она же мне и жильё подыскала. Нет, что ни говори, а если человек настоящий - он во все времена настоящим остается. А кисель - всегда кисель.
- А как же?!.. - в нетерпении перебил я.
- О чем ты? - тетка усмехнулась. - Я ж пораженная в правах. И ты хотел, чтоб я к директору комбината заявилась: мол, вот она, ваша нечаянная радость. Одно дело Метка, где никто не видит, и совсем иное среди злых глаз. Правда, Медведик клялся, что вдовец и что будет ждать. Так ночью в чем не поклянешься! Нет уж, не в моих правилах других подставлять.
Тётка глянула на ходики - вот-вот должна была забежать на обед Верочка - и принялась сгребать рассыпанные бумаги обратно в конверт. Должно быть, вид у меня был совершенно разочарованный. Тётя Оля смилостивилась.
- Он меня сам разыскал, - небрежно сообщила она. - Прямо в больнице на глазах у всех подлетел и тряхнул так, что косынка с головы свалилась. "Где ж ты пропадала, стерва?" Думала, прибьет прилюдно. Лицо пунцовое, губы дрожат, глазки навыкате. После выяснилось, что он к моему освобождению руку приложил и, когда не появилась, чуть ли не в розыск объявил. В общем, сгреб в охапку и поволок к себе в берлогу, то бишь в квартиру.
Тётя Оля отчего-то вновь углубилась в обе свои фотографии. А я с нетерпением жду: если о самом Медведике среди родственников смутные разговоры ходили, то почему и как тётка с ним рассталась, никто толком не знал.
В тётке умерла актриса - усиливая эффект, затягивает и затягивает паузу. И, только когда от тишины начинает звенеть в ушах, выдавливает:
- Вот и от него у меня даже фотографии не осталось. Так внезапно всё произошло. Три года прожили вместе. Я уж в судьбу была готова уверовать - будто человеку за несчастья обязательно должно воздаться. И считала, воздалось. Наивная! Как-то вечером возвращаюсь с работы, вижу у подъезда газик, а в нем Володька за рулем. Сразу недоброе почуяла. Он тоже меня увидел, выскочил:
- Ольга Михайловна, поторопитесь, вещи уже в машине.
- Какие еще вещи?
Метнулась наверх, в квартиру. Медведик на диване сидит.
Открыла было рот, чтоб закричать: что, мол, за дела за моей спиной? Но по тому, как он поднялся, поняла: нет времени на бабьи истерики.
Протянул мне листок.
- Здесь адрес моего друга. В Киеве всё может. Он тебе уже комнату выделил и с работой всё организует так, что никто вопросов задавать не станет. Билеты на поезд у Володьки. Он и поса дит.
Обхватил меня, приподнял как когда-то - глаза в глаза. И такую я там тоску разглядела, что можно и не спрашивать. Всё-таки пролепетала:
- Неужели и до тебя добрались?
Медведик насупился:
- Только не вздумай написать. Когда всё уладится, сам приеду.
- Так и не приехал! - тоскливо выдохнула тетка. - Я потом рискнула - врачихе своей черканула. От нее узнала, что арестовали их с Володькой чуть ли не на другой день после моего бегства - за вредительство. Какой-то безумный план не выполнил. А еще через два года звонок в квартиру. Открываю, а там врачихина дочка подросшая стоит. Мать от перитонита умерла, так эта стервочка ко мне сиганула. Так и приросла на всю жизнь. Тётка намекающе ждет. Я уже давно догадался. Но, чтоб доставить ей удовольствие, делаю изумленные глаза:
- Неужто Верочка?!
Тетя Оля, довольная удавшимся розыгрышем, кивает.
- А о Медведике так больше и ничего? - со слабой надеждой напоминаю я. - Может, всё-таки?…
- Сгинул, - тетка посмурнела. - Это у птичек-невеличек вроде меня шанец какой-никакой оставался, а как медведю на лагерной баланде выжить? Да с его-то шатуньим норовом!
Она угрюмо скрежещет зубками.
- Какое племя под корень вывели, сволочи! Зато теперь сплошное быдло свинячье жирует. Вот они, племяш, зигзаги истории. - с привычной ностальгией оглаживает томик Ленина. - Всего-то трех-четырех лет ему не хватило. Совсем в другой стране жили бы!
На этот раз я не спорю. В шестьдесят восьмом сам был в том же уверен.
- А еще я им Мишку Кольцова никогда не прощу! - внезапно выпаливает тётя Оля.
У тётки серьезный счет к советской власти. Нынешних властителей она считает сталинскими последышами, извратившими ленинские идеи, и ведет с ними непримиримую борьбу. На ее счастье, советская власть об этом не догадывается и не мешает ей тихонько стариться в чистенькой комнатенке на Владимирской, под любимыми киевскими каштанчиками.
Золотой мальчик
На всё про всё оставались жалкие три недели. Три недели из трёх месяцев после дембеля.
Еще в армии Игорь Владимирович отвел себе этот срок, чтоб оформить накопленные сюжеты в рассказы и повести и разослать их по журналам.
По возвращении домой, полный радостного нетерпения, принялся он за работу. С азартом, какого не знал прежде, набрасывался на чистые листы бумаги. Два месяца, превозмогая соблазны, просидел, закрывшись в комнате.
Увы! Предвкушение успеха обернулось душевной мукой. Юнцом, стоило остаться одному, воображение захлёстывало его, так что едва находил время наспех записать обрывочные пометки. А чаще не находил вовсе. Слишком сладкими, волнующими были мечтания, в которые погружался, чтобы отвлекаться на ручку и бумагу. И удивительные истории и образы, заслонённые новыми, забывались. А эти новые растворялись среди следующих. Это огорчало, но не пугало. Казалось, избытка им не будет. Всего-то надо наконец заставить себя сесть и записать.
Он заставил. Спустя пять лет. Но что-то надломилось за эти годы душевного простоя. А главное, фантазия, сладкая и верная, казалось, подруга его, испарилась. Быть может, перелетела к другому, более усердному.
Всё-таки он написал с десяток рассказов, наброски к пьесе. Но сам видел, что всё это не дотягивает до серьёзного уровня. Даже лучшее требовало переделки или правки. А сил на кропотливую работу после двух месяцев разочарований более в себе не находил.
Вчера, правда, проблеснул недурной этюд, - Игорь Владимирович самодовольно улыбнулся и потянулся перечитать.
- Игорёк, иди обедать! - крикнула из кухни мать.
Игорь Владимирович в сердцах захлопнул тетрадку, убрал ее в ящик и выскочил из-за стола. Задержался у зеркала. Там отразилась высокая гибкая фигура. "И чего девки во мне находят? Плечи могли бы быть пошире, да и голова мелковата. Будто у ихтиозавра", - ненароком подумал Игорь Владимирович, с удовольствием разглядывая тонкие чистые черты лица.
Из кухни вновь донесся призывный крик матери.
- Да иду же! - Игорь Владимирович раздраженно отбросил расческу.
В коридоре столкнулся с вышедшей из гостиной младшей сестрой. При тусклом свете сорокаваттной лампочки лицо сестры показалось бледнее, чем обычно. Она нервно потерла длинными пальцами виски и прошла на кухню, словно не заметив брата. После последней ссоры они перестали разговаривать.
Поначалу все трое ели молча. Иногда Игорь Владимирович резким голосом просил у сестры передать ему солонку или горчицу, и та, не отрываясь от книги, придвигала требуемое. Бесстрастное равнодушие сестры задевало Игоря Владимировича, и он с трудом удерживался от ядовитой реплики.
Мать ела неспокойно. Всё время порывалась что-то сказать. Догадываясь, о чем зайдет речь, Игорь Владимирович с неудовольствием дул на горячий борщ. Наконец мать решилась. Будто только сейчас вспомнив, хлопнула себя по лбу:
- Вчера Марка встретила. Говорит, у них в газете освободилось место. Может похлопотать.
Игорь Владимирович, не ответив, подвинул ей тарелку с остатками овощей. Мать вспылила:
- Ты что ж так и собираешься дома до пенсии отсиживаться?
- Но, испугавшись, что обидела сына, поспешно поправилась:
- Мы, конечно, можем тебя одевать и кормить, но только если ты будешь занят делом… Пойми, сынок, тебе двадцать пять. Позади институт, армия. Надо бы наконец устраиваться. Отец в двадцать пять уже начальником цеха работал.
- Ну да, он и сейчас им работает, - не удержался Игорь Владимирович. Сам понял, что сказал лишнее, но увидел, как зыркнула исподлобья сестра, и распалился: - Мне по закону после армии три месяца отдыхать положено. А прошло чуть больше двух. Может, за оставшееся время найду себе дело по призванию? Что ж мне, учителишкой, что ли, идти, если вы меня в своё время в проклятый пед засунули?
При этом привычном упреке мать тяжело замолчала. Но вступилась сестра:
- А почему бы тебе, собственно, и не пойти учителем? Раз ничего другого не умеешь.
Обида охватила сразу, всего:
- Это ты завалишь вступительные и пойдешь в какой-нибудь Дворец культуры соплежуев гаммам натаскивать. Учить она меня вздумала. Курица!
Еще три года назад сестра начала бы спорить, кричать, быть может, заплакала. Теперь допила компот, поблагодарила мать и вернулась в гостиную, откуда тотчас послышалась мелодия Бетховенской сонаты.
- Вот так целыми днями, - вздохнула мать. - Трудится до отупения. Как бы не переиграла. Я Норе написала насчет Киевской консерватории, та похлопотала. Но - наотрез отказалась. Задалась целью в Гнесинку и - больше никуда. А куда ей с её техникой в Гнесинску? Но я уж молчу как рыба. Помню твой горький опыт. Эх, к ее бы старательности да твой талант!
- Ты не виновата, - великодушно утешил ее Игорь Владимирович. - В семнадцать лет у самого голова должна быть на плечах.
- Я ведь думала как лучше, сынок! - растроганная мать притянула его к себе. - Рассудила: провалишься в МГУ - душевная травма. Ты ж такой ранимый. Да и армия маячит. А пед - вариант беспроигрышный. К тому же можно было в аспирантуру или журналистом. При твоих-то способностях! Вот Марк вчера…
- Я тебе уже объяснял, мама, - Игорь Владимирович освободился из ее рук. - Газета - это штамп. Хочешь погубить себя - иди туда.
Мать никогда этому не верила. Но спорить с сыном с его гипертрофированным самолюбием не решалась. Всё-таки попыталась осторожно возразить:
- Но ведь многие начинали с мелочей. А потом стали международниками. Талант, он всюду пробьётся.
- Талант, талант! Да нет у меня никакого таланта! - как всегда неожиданно, вспылил Игорь Владимирович. - Выдумали байку про золотого мальчика. А я обычный. Обычный! И отстаньте все от меня!
Он пробежал по наполненному музыкой коридору, подскочил к гостиной, крикнул в склоненную близоруко над пюпитром фигурку:
- Закрываться надо! Гилельс задрипанная!
Хлопнул от души дверью.
- И не входите ко мне! Я занят! - рявкнул он в сторону кухни, вбежал в свою комнату и вжался лбом в тёплое оконное стекло.
- Сволочь! Какая же я сволочь, - зашептал он. Как-то всё нескладно выходит. Всё как-то… Вот ведь любит он мать и сестру, а что на деле? Мать всегда в слезах, с сестрой и вовсе будто чужие. Почему всё так сложно и почему он такой сложный? А ведь со стороны, верно, натуральным подлецом выглядит.
Игорь Владимирович представил, что за происшедшей сценой наблюдал кто-то посторонний, невидимый. И его бы спросили потом: "Ну, как этот Игорь Владимирович?" - "Неврастеник и пустышка". Так бы, наверное, и сказал.
Все мы с плеча рубим, торопимся ярлыками обклеить. Но ведь грязь, что на поверхности, порой не суть, а ширма. Ты не поленись, в глубину загляни. Вот в чем настоящая задача мастера - добраться до человеческой изнанки. Ведь это так заманчиво: постичь человека обстоятельно, скрупулёзно и найти точные, единственные слова, что лягут в текст одно к одному, как жемчужинки в колье.
От красивых этих мыслей Игорю Владимировичу сделалось уютно. Домашние склоки, собственные неурядицы отдалились, и он принялся мечтать, как входит в ресторан ЦДЛ, никому ещё не известный, не состоявшийся. Играет музыка. И вдруг всех присутствующих откуда-то сверху будто током пронзило: "Снимите шляпы, рядом с вами гений!" И зал замирает завороженно. А красавица фигуристка, отмечающая победу на последней Олимпиаде, поднимается и под завистливыми взглядами приглашает его на белый танец. И они вальсируют, вальсируют. Раз-два-три. Раз-два-три.
- Раз-два-три, - Игорь Владимирович сделал круг.
В дверь протиснулась голова матери. Игорь Владимирович замер, отчего-то притворился, будто занимается гимнастикой, прервался, поняв, что выглядит глупо, и с такой злостью глянул на беспардонную мать, что та поспешно отскочила.
- Я тебя уж два раза к телефону звала! - донесся из коридора обиженный ее голос. - Дружки названивают.
Игорь Владимирович хотел убрать тетрадь, но вспомнил, что так и не достал ее. Приятели приглашали разгуляться пивком. Накануне изрядно перебрали в кафе.
"Ну и черт с ним, - решил Игорь Владимирович. - Все равно не пишется".
- Я прогуляться, - бросил он.
Мать пожала плечами.
Компания уже понуро сидела в полупустом ресторане вокруг покрытого неопрятной скатертью стола, в ожидании похмелья перебрасываясь квёлыми, через силу фразами. Игорь Владимирович оглядел пообтершихся, начавших лысеть друзей, увязших в семьях, заботах, карьерах, и вспомнил, какими они были всего восемь лет до того. Молоденькие, звонкие, один другого краше, будто их таких специально подбирали.
- "Золотые" мальчишки пришли, - радовались официантки, когда шумно и нахально вваливались они без очереди в рестораны. Те официантки, их подружки, давно замужем; кто остался, поднялись до метрдотелей, а новенькие не больно-то обращают на них внимание. Вот и теперь изнемогающий с перепоя Мишка изо всех сил гипнотизирует смазливую официанточку своей безотказной прежде улыбкой, но та что-то не больно реагирует.
С подошедшим Игорем Владимировичем поздоровались скупыми кивками. Плохо скрывая, что, в сущности, им нет до него никакого дела.
А ведь еще недавно повсюду его "подавали": "Наш писатель". Хотя никаким писателем он, конечно, не был. А был лишь автором небольшого рассказа, который Марк приметил и опубликовал в своей газете.
"Недурной, кстати, получился рассказик", - потеплело внутри у Игоря Владимировича. После, набравшись смелости, он переправил его в "Юность". И хоть не напечатали, но отзыв прислали очень доброжелательный. С предложением присылать ещё. Как же коротка дистанция от преклонения до разочарования!
"И зачем мне всегда твердили, что я талантлив? - с обидой подумал он. - В школе, в институте. А уж дома-то! "Ты же можешь!"; "Ах, вы могли бы!"; "Несомненно, вы могли!" - со злой иронией передразнил он восхвалителей и осекся, поняв, что в трех этих фразах невольно воспроизвел свою нынешнюю судьбу.
Мог! Только всё ждал чего-то. Будто само придумается, само напишется. Не придумалось и не написалось. Как смешон ему ныне тот самоуверенный мальчишка, что с калькулятором прикидывал возраст, к которому станет Нобелевским лауреатом. Его давно нет. Ничего не случилось. Просто шарик крутнулся десяток раз вокруг солнца, и мальчишка, "золотой" юнец, всеобщий баловень, исчез. Никто и не заметил пропажи. Все думают, что тот мальчишка - он. Наивные!
Игорь Владимирович зло хмыкнул. На него удивленно скосились.
- Джентльмены, покидаю вас, - он поднялся. - Потешный час закончился. И снова - делу время. Деньги будут, высылайте. - Пожал вялые ладони. Никто не остановил его.
В скверике возле троллейбусной остановки, на витой скамейке, сидела пожилая женщина с книгой, а в траве, рядом с ней, копошился мальчуган в панамке.
Игорь Владимирович застыл. За восемь лет, что не видел он свою классную руководительницу, она ощутимо сдала. Мешки под глазами, и прежде заметные, набухли и потемнели, лицо покрылось пигментными пятнышками.
- Здравствуйте, Вероника Капитоновна, - бодро и одновременно чуть томно поздоровался Игорь Владимирович.
- Здравствуйте, - Вероника Капитоновна подняла голову, прищурилась.
Игорь Владимирович выдержал кокетливую паузу. Вероника Капитоновна продолжала всматриваться. Потом глаза её как-то потускнели. Она, похоже, смирилась, что не сможет припомнить этого молодого человека. Однако, боясь обидеть, напряженно ждала.
- А вы, должно быть, всё так же верны шестой школе? - намекнул Игорь Владимирович.
- Была, была верна, - учительница поправила воротничок на подбежавшем малыше. - Теперь уж три года на пенсии… А как вы? - она сбилась смущенно.
"Неужели и впрямь так изменился?" - Игорем Владимировичем овладела досада. Захотелось даже уйти не узнанным, но теперь это было неудобно.
- Ай-я-яй, Вероника Капитоновна! Ученика признавать не хотите. А говорили, будто я у вас из любимчиков.
Смущенная учительница грустно улыбнулась.
- А такого Маргелова помните? - не выдержал Игорь Владимирович. Он улыбнулся широко, готовый принять восторженные извинения. И - посерел: старушка смотрела всё так же старательно и напряженно.
- Да я ж учился у вас! - принялся уговаривать её Игорь Владимирович. - Во всех школьных спектаклях играл. Даже сценарий для выпускного написал. Вы мне, когда аттестат вручали, ещё сказали: "С нетерпением жду твоей первой книги"… Ну, Маргелов же я! - он окончательно сбился. - С Бурханчиком за одной партой сидели!
- Бурханчик! - обрадовалась Вероника Капитоновна. - Да, да, помню! Заходил два года назад. Знаю, что успел защитить диссертацию. Уже завлаб. Очень оказался способный мальчик.
- Вот-вот. А я Маргелов. За партой вместе…
Глаза Вероники Капитоновны наполнились слезами.