- Я не знаю.
- Но догадываетесь?
Пеев замялся. Потом сказал:
- История, вообще-то, долгая…
- Ничего, вы рассказывайте. Даже роман Вальтера Скотта, если убрать страницы о красотах природы, можно пересказать довольно быстро.
- Я… Я - единственный ученик профессора Бахметьева. Вы о нем, конечно, слышали?
- Если вы имеете в виду Порфирия Ивановича Бахметьева, то слышал.
- Да, именно Порфирия Ивановича. Он преподавал у нас в Софийском университете. Студенты его боготворили, начальство недолюбливало: слишком уж необычные идеи выдвигал профессор. Среди них - теория анабиоза, состояния, при котором организм не стареет, а, напротив, омолаживается.
- Это как? - не выдержав, перебил тезка О.
- Сродни медведям, впадающим в зимнюю спячку, только спячка та куда глубже. Порфирий Иванович считал, что шестидесятилетний человек может уснуть лет на сто и проснуться, биологически соответствуя сорокалетнему возрасту, если не моложе.
- Вот так прямо взять и уснуть? - не поверил Сашка.
- Сон этот - холодный. При отрицательной температуре. Минус пятьдесят по Реомюру. Разумеется, если человека просто взять да и заморозить, он умрет: вода превратится в лед и безнадежно разрушит структуру любой ткани. Но определенные субстанции, вырабатываемые организмом, переводят воду в переохлажденное состояние. Ее температура отрицательная, а она, вода, все равно жидкая.
Если эту субстанцию ввести в организм человека, то он перенесет минус пятьдесят безо всякого вреда для себя; напротив, те изменения, что накапливаются в тканях с возрастом, могут исправиться. Должен сказать, что насчет омоложения профессор не был решительно уверен, но в достижимости долгой и безвредной спячки не сомневался…
- И ему это удалось?
- Отчасти. Он погрузил в анабиоз при минус десяти градусах летучую мышь и продержал ее в таком состоянии месяц, после чего вернул ее к полноценному существованию.
- Летучие мыши, как известно, и сами впадают в спячку.
- Именно поэтому с нее и начал Порфирий Иванович. Но затем он повторил опыт с кошкой, существом совершенно иной организации. Десять дней при минус десяти градусах - и та ожила, да еще как ожила! Убежала из лаборатории!
- Вы говорите о минус десяти, а вначале упоминали о минус пятидесяти.
- Ведь это только опыты. Для ста лет минус десять градусов мало, а для месяца достаточно. И потом, есть сложности с аппаратурой. И главное, профессора Бахметьева начала преследовать некая секта. Он получал письма с угрозами.
- Откуда вы знаете?
- Я уже сказал - я был его единственным учеником. Порфирий Иванович считал, что и я подвергаюсь опасности.
- Но была ли эта опасность реальна?
- Была, - коротко ответил Пеев.
- Хорошо, допустим. Но полиция…
- Болгарская полиция, вернее, один умный полицейский, хорошо относившийся к профессору, сказал, что реально защитить полиция не может никого, даже царя.
- Что ж, сараевское дело, да и другие показали, что он был прав, ваш полицейский.
- Обстоятельства сложились так, что профессору пришлось покинуть Софию и вернуться на родину, в Россию. Вместе с ним приехал сюда и я. Профессора пригласили в народный университет Шанявского, он возобновил научно-практическую работу, но в декабре 1913 года скоропостижно скончался. Меня не было в Москве, по просьбе профессора я совершал поездку в Румынию, потому утверждать, что смерть профессора вызвана внешними причинами, не могу, хотя сомнения у меня есть: Порфирий Иванович здоровьем обладал отменным, вредных привычек не имел, его образ жизни любой физиолог назвал бы образцовым, да и шел ему всего пятьдесят четвертый год.
После смерти профессора я, в меру своих скромных сил, продолжил работу учителя. Война, конечно, вредила и здесь: стало трудно заказывать оборудование, которое мы обыкновенно покупали в Германии. Трудно было и с деньгами; впрочем, Институт экспериментальной медицины проявил большой интерес к моей работе и финансировал ее довольно-таки щедро, применительно к военному времени.
Но здесь моя несчастная родина вступила в войну на стороне противников России! Я испугался, что меня интернируют, и поспешил… поспешил с экспериментом. Я решил погрузить в анабиоз человека. Один из студентов ассистировал мне при синтезе жидкости Ку - так я назвал (временно) состав, открытый профессором Бахметьевым, состав, предотвращающий образование льда в тканях. Так вот, этот студент пришел с войны, на которой получил ранение… довольно неприятное ранение. И он настаивал, чтобы именно ему выпала честь стать первым человеком, испытавшим анабиоз.
А я… Я согласился. Я был уверен в успехе эксперимента и надеялся, что успех упрочит мое положение, и даже, может быть, исправит представление о Болгарии как стране неблагодарной, бьющей в спину России.
Эксперимент удался. Свою помощь и свою клинику для эксперимента предоставил другой энтузиаст науки. В университетской лаборатории опыт над человеком я поставить, разумеется, не мог. Это не был глубокий анабиоз, на первом этапе мы ограничились преданабиозом: температура тела была охлаждена до плюс двенадцати градусов по Реомюру. Все физиологические процессы замедлились приблизительно в сто раз.
Спустя неделю мы начали процесс восстановления жизненных функций, и еще через день студент восстал с экспериментального ложа в полном здравии и ясном сознании. Так мне, во всяком случае, тогда думалось. Он был полон энергии, новых идей.
Но на второй день нахождения в клинике студент исчез. Убежал.
Вскоре я получил письмо, в котором студент писал, что задумал истинную революцию: пересадку головы. Если взять умную голову неизлечимо больного человека и пересадить на туловище здорового глупца, писал он, общество выиграет вдвойне - избавится от дурака и сохранит умного. Этим он и решил заняться.
Я не думаю, не уверен, что именно пребывание в анабиозе изменило психику студента. И до того он был личностью странной, эксцентричной. Чего скрывать, сам факт согласия стать объектом эксперимента говорит сам за себя.
Я отложил письмо, не решив, признак ли это психоза или просто неумная шутка. Но тут случилось страшное событие: одного из студентов университета, также интересовавшегося проблемами анабиоза, нашли обезглавленным. Тело его было практически лишено крови. А спустя пять дней я получил первую посылку… - И Пеев указал на одну из склянок с плавающими глазами.
- Вы не назвали имени студента, - негромко сказал Арехин.
- Имени? - Пеев заглянул в блокнотик. - Валентин Кожи-нов, он открывает список жертв.
- Я говорю о другом студенте. О том, кого вы погрузили в холодный сон.
- Холодный сон? Пусть холодный сон. А имя его… Имя его полиции известно. Это Матвей Доронин.
Арехин посмотрел на Сашку, впрочем, больше для порядка.
Сашка дернул головой - полиция, как же? Они - не полиция, а революционный уголовный сыск.
- Боюсь, мне… нам об этом ничего не известно.
- Неудивительно. Полицию разгромили в первые революционные дни, погибли архивы, пострадали люди… Насколько я помню, Доронин попался во время второго убийства, его схватили, доставили в полицейский участок, допросили, а потом, при пересылке в тюремный изолятор Матвей бежал, выказав невиданную силу. Трое конвоиров серьезно пострадали.
- У него оказалось оружие?
- Руки. Зубы.
Пеев помолчал, затем продолжил:
- Я потому и не сообщал в полицию об этих посылочках. Знал, что Матвей Доронин в розыске, что именно он подозреваемый номер один во всех ужасных убийствах. Рассказать, что он посылает мне глаза своих жертв, - значило только связать свое имя с убийцей, привлечь ненужное внимание полиции. А я еще и подданный враждебной страны…
Потом свершилась революция, погибли сотни, тысячи людей, в гражданскую счет идет на миллионы. И вот приходите вы, новая полиция новой власти.
- Мы не полиция, - вскинулся Сашка.
- Прошу прощения, - без малейшей иронии ответил Пеев. - Уголовный сыск, конечно. Надеюсь, вы сделаете больше, чем полиция прежнего режима.
- Мы постараемся, - пообещал Сашка.
- Но почему - глаза? И почему - вам? - спросил Арехин.
- Не знаю. Быть может… быть может, он меня не любит. Или, напротив, любит, как понять мысли сумасшедшего? Я считаю, что он каким-то образом пытается оживить головы своих жертв. А когда это не удается, извлекает глаза, консервирует их и присылает… Думаете, я сам не ломаю голову, почему - мне?
- А список жертв? Он ничего вам не говорит?
- Некоторые из этого списка были моими студентами.
- А последняя жертва? Елизавета Смолянская?
- Она посещала лекции профессора Бахметьева, но после его кончины прекратила. Мы были знакомы, хотя гораздо лучше я знаю ее сестру Наталию.
Дверь без стука распахнулась:
- Доктор, там больному хуже стало, - позвал санитар. С порога слышалась сивуха.
- Иду, иду, - Пеев поднялся. - Извините, должен вас покинуть.
- Я вас провожу. Только два вопроса. Тот доктор, в клинике которого вы проводили эксперимент, кто он и где он?
- Клиника перед вами, сейчас это госпиталь для раненых. До революции она принадлежала доктору Вандальскому, Петру Николаевичу. Сразу в феврале он написал дарственную на клинику на мое имя - не знаю, имела ли она тогда законную силу, сейчас-то очевидно нет. А сам отправился в Финляндию, откуда намеревался перебраться в Швецию, а после окончания войны - в Германию. Ему, специалисту по челюстно-лицевой хирургии, война заготовила работы на многие годы вперед. Вестей от него не имею.
- Доктор, поживее, - нетерпеливо позвал санитар.
- Вот видите. Страна победившего пролетариата.
- Ну, от санитара-то я вас, пожалуй, избавлю, - ответил Арехин. - Ну-ка, милейший, извольте подойти поближе.
- Это ты мне говоришь, что ли? - с удивлением спросил санитар.
- А разве здесь есть еще кто-то?
- Коли нужен, сам и подходи. Теперь не прежние времена, когда буржуйские вши нами помыкали.
- Ах, подойти. Ну, хорошо, подойду. - Арехин неторопливо приблизился к санитару. Сашка и глазом моргнуть не успел, как санитар скрючился.
- Иййй, - тоненько застонал санитар. Тоненько и тихо.
- Ты, дружок, верно сказал, теперь не старое время. Чикаться с тобой некогда и некому. Фамилия?
Санитар пытался ответить, но, кроме судорожного писка, ничего не выходило.
- Зачем вы так? - спросил Пеев.
- Надо, Христофор Теодорович, надо. Вы идите к больному, вдруг действительно медлить нельзя, а я с санитаром немножко побеседую. Идите, - сказал он тихо, но вышло, что не подчиниться нельзя.
Пеев только вздохнул, бочком проходя мимо согнутого санитара.
- Итак, повторяю - но только один раз. Фамилия?
- И… Иванов, - с трудом выговорил санитар.
- Иван Петрович, Курской губернии, Щигровского уезда, Каменской волости, деревня Лыково?
- Так точно.
- Что ж ты, Иван Петрович, воруешь? И у кого, у своего брата-пролетария?
- Ни… Никак нет…
- Нет? Не верю. Ну-ка, братец, вставай.
С трудом, но санитар стал во фронт.
- Ну-ка, левый карман выверни, быстро!
- Я… - Но, взглянув на Арехина, зачастил: - Это я больным нес, да позабыл…
- Ты выворачивай, выворачивай. Нет, не так, дай-ка, я тебе помогу.
Карман у санитара оказался хитрый: к дну его был пришит чулок, набитый бинтами, коробочками, пузырьками.
- По законам революционного времени за кражу медикаментов, предназначенных для солдат-красноармейцев… - деревянным, казенным голосом начал Арехин.
- Пощадите, - рухнул на колени санитар, - пощадите, Александр Александрович, заставьте век Богу молиться за вас.
- Признал? - усмехнулся Арехин.
- Признал, ваше высокоблагородие.
- И ждешь, что - пощажу?
Санитар не ответил, только всхлипнул.
- Ладно, иди. Я подумаю, - махнул рукой Арехин.
Санитар поднялся и, сгорбленный, на полусогнутых ногах, вышел за дверь.
Сашка молчал, дивился.
- Вот так, Александр. Мир тесен, а натура человека неизменна. Кто до революции крал, тот и сейчас крадет, если возможность видит. Ну, ладно, больше нам здесь делать нечего. Держи, - он дал Сашке коробочку со склянками.
- А… А зачем они?
- Вещественные доказательства.
7
Что такое вещественные доказательства, Сашка не знал, но звучало серьезно. Он вертел слова и так, и этак. Получалось просто: вещи, которые что-то доказывают. Что? Кто-то убивает людей, отрезает их головы, затем вырезает человеческие глаза, кладет их в склянку, заливает музейным спиртом и посылает доктору Пееву.
Сидя на кожаных подушках "Паккарда" он поделился соображением с тезкой А.
- Не факт, Александр, не факт. Не факт, что глаза эти взяты у жертв. Не факт, что брал их тот же человек, кто совершал убийства. Не факт даже, что все убийства совершал один и тот же человек. Не факт, что их посылали доктору Пееву.
- Но он сам говорил…
- Вот именно - говорил. О посылках мы знаем только со слов доктора. Но вдруг он сам собрал эту коллекцию?
- Доктор и есть замоскворецкий упырь?
- Не факт. В госпитале, где он работает, люди умирают постоянно, слишком тяжелые ранения они получили на фронте. Никакого криминала. Ну, вот Пеев и решил заняться коллекционированием.
Слова "коллекционирование" Сашка не знал, но смысл понял. Собирает глаза на память. В детстве брат его ракушки собирал, что на берегу реки в песке находил. А этот - глаза. Сумасшедший, что ли?
- Нет, Александр, ваша мысль о том, что глаза присылал убийца, вполне здрава, ею мы и будем руководствоваться. Но не следует забывать: есть и другие возможности. Много других возможностей…
- Взять этого Пеева да поговорить с ним по душам, вот как вы с санитаром.
- Санитара я взял с поличным. Поймал на краже то есть. А ударил…
- Сгоряча, я понимаю.
- Сгоряча? Никоим образом. Доктора Пеева санитар просто третирует. Да и других докторов тоже. Хам и после революции - всё хам. Сейчас санитар Иванов боится. Через полчаса начнет злиться. К вечеру начнет хорохориться и подначивать дружков-приятелей напакостить доктору Пееву всерьез.
- Пожалуй, так и будет.
- Но завтра дружки-приятели узнают, что санитар Иванов исчез. Сгинул. И они трижды подумают, прежде чем начнут пакостить и воровать. Я не питаю иллюзий - пакостить и воровать они все равно будут, натуру не изменишь, но делать это будут тайно и куда более скромно, нежели сейчас.
- Сгинет? То есть…
- Нет, расстрельную команду я посылать к нему не стану. Просто завтра утром на фронт отправляется новая часть, которой не помешает опытный санитар. Этим санитаром и будет наш Иванов. Ночью к нему придут и… того… срочно мобилизуют. Пусть защищает власть рабочих и крестьян.
- А… А вы его знали прежде, Иванова?
- Да. Он служил в моем отряде. И тогда он тоже крал медикаменты и сбывал их в обмен не на водку даже, а на золото.
- Это - до революции?
- До революции, до революции. - Арехин откинулся на кожаную подушку сиденья. - Вы, Александр, в электричестве разбираетесь?
- Нет. Ни капельки, - ответил Сашка.
- Я, к сожалению, тоже не специалист. Но у меня есть товарищ, дельный инженер. Он нас натаскает немножко. Краткий курс революционного электротехника.
- Зачем?
- Во-первых, в жизни очень даже пригодится. Электротехник скоро будет самым уважаемым человеком в России. Может быть. А во-вторых, скоро нам предстоит стать на время электротехниками.
Следующие четыре часа они провели в мастерских Всероссийского электрического общества, где молодой инженер рассказал и показал столько, что у Сашки голова если не распухла, то поумнела наверняка. Как и влезло. Они с тезкой А даже попрактиковались: умными приборами мерили напряжение, силу тока, зачищали и соединяли провода, меняли плавкие предохранители, чинили розетки, разбирали патроны, выковыривая цоколи разбитых лампочек…
- Ну, букву "аз" в электричестве вы освоили, - сказал на прощание инженер-электротехник, - поучиться бы вам, молодой человек, побольше, тогда…
- А много нужно в электричестве учиться? - спросил он тезку А, когда они покинули мастерские.
- Как и в любом другом деле. Всю жизнь.
- Это да, у нас в селе мастера так и говорят - жизнь живи, жизнь учись.
- А что за село, Александр?
- Дулево, может, слышали?
- Слышал.
- Но вот чтобы работать электротехником?
- Понравилось?
- Интересно просто.
- Как учиться. И как учить. Есть курсы, скоро их будет больше. Но на курсах людей много, учителя разные. Мы за день получили знаний довольно, но практика нужна, навык.
До трех часов ночи, теперь в МУСе, они продолжали практиковаться: с собой им дали инструменты, провода, лампочки, патроны и прочую мелочь. С возвратом, конечно.
- Для этого дела оно, возможно, и не понадобится, но мы должны выглядеть уверенно. Потому - учиться, учиться и еще раз учиться, - сказал тезка А.
Руки у него хоть и белые, однако ловкие. Ничего, Сашка тоже навострился. Вот победят преступность, он в электротехники пойдет.
Остаток ночи ему снились провода, амперы и вольты - последние почему-то в виде белок голубого цвета, пускающих искры во все стороны.
Поутру (спал Сашка в дежурке МУСа, слишком поздно кончили практику, чтобы идти домой, да и не дом у него, а так, каморочка в бараке) тезка пришел, одетый не щеголем, как прежде, а попроще, хотя и добротно, не в рвань. Под пальто у него была форма работника мастерских Всероссийской электрической компании - ношеная, но чистая.
- Диспозиция такова: сейчас мы идем проверять дома. Я мастер-электротехник, ты мой ученик. Тебе, как ученику, положено молчать, смотреть мне в рот, выполнять все мои указания, а на вопросы любого рода от разных граждан отсылать к мастеру, то есть ко мне.
- Но зачем?
- Будем искать замоскворецкого вампира.
- Оружие брать? - деловито спросил Сашка.
- Оно бы и неплохо, но… Нет. Ваш маузер, Александр, не спрячешь, а электротехник с маузером - это даже по революционному времени слишком изысканно. И потом - я сказал искать, а не задерживать.
- А как мы будем его искать?
- Да просто. На ловца и зверь бежит, особенно если у зверя неполадки с электричеством.
- Но почему вы, Александр Александрович, решили, что у него неполадки с электричеством?
- Потому что они - неполадки - сейчас у всех. У кого электричество осталось. Электростанции простаивают. Разруха. Саботаж. Топлива не хватает. Даже в Кремле вожди порой при свечах работают. А тут - научное исследование, пересадка головы. Очень возможно, что упырь использует аппаратуру, приводимую в действие электричеством. И потому неполадки дота него - острый нож в чужих руках. Но как с ними, неполадками, справиться? Вот и пишет в газеты, прикрываясь именем академика Павлова.
- Как вы догадались, Александр Александрович?
- Видите ли, тезка, я именно догадался. А догадка - штука крайне ненадежная. Может, верно догадался, может - ошибся. Сидеть и гадать - дело пустое, нужно проверить. Поэтому и пойдут в дом номер сорок два, что на улице вождя товарища Троцкого, два электротехника проверять, как в означенном доме обстоит дело с электрификацией.