- Совершенно верно. Говорите всю правду, так будет лучше для вас и для Анны Юриковой. А я все переведу инспектору Миллеру.
Пауза.
- Так вы уже допрашивали Анну?
- Мы с нею встречались и беседовали, - ответила графиня.
Пауза.
- Хорошо, в таком случае я все расскажу. Именно из-за Анны я молчал об этом до сих пор. Надеялся, что все как-нибудь обойдется. Не обошлось…
- Нет, не обошлось, - подтвердила графиня.
- И теперь, когда вы знаете часть правды, - сказал Каменев, глубоко вздохнув и решительно выпрямляясь на стуле, - лучше вам узнать всю правду целиком, иначе все может запутаться самым ужасным образом.
- Разумное решение. И, пожалуйста, господин Каменев, не торопитесь, чтобы я успела все перевести и записать, - попросила Апраксина. - И начните с самого начала - с ваших отношений с Анной Юриковой.
- Хорошо, - сказал Каменев. - Понимаете, случаются такие невероятные происшествия, такие стечения обстоятельств, в которых обыкновенному человеку не разобраться. Именно так случилось со мной. Надеюсь, господин инспектор как профессиональный детектив лучше меня разберется в этой истории, но я, честно говоря, до сих пор многого не понимаю. Так вот, я солгал не только относительно нашего пребывания в отеле: я скрыл характер наших отношений с Анной. Дело в том, что мы уже давно любим друг друга. Эта связь началась еще в Ленинграде, незадолго до эмиграции Анны. Ее принуждали покинуть Россию…
- Кто принуждал?
- КГБ, естественно, - пожал плечами Каменев. - Но она готова была ради меня остаться в России, а это означало бы неминуемый новый арест. Я уговорил ее эмигрировать. Я поклялся ей, что рано или поздно тоже приеду на Запад, и мы будем вместе. И вот полтора года назад мне представилась такая возможность. Моя жена знала об этой связи и смирилась с нею. Я хотел перед отъездом развестись с Наташей, и она как будто была согласна. Но она совершенно справедливо заметила, что бракоразводный процесс замедлит наш выезд, а там еще неизвестно что будет впереди, - вся эта перестройка так ненадежна! - и лучше нам выехать вместе, а развестись уже потом, на Западе. Но когда мы выехали, она чуть не в первый день заявила, что ни о каком разводе и речи не может быть, что она никогда не уступит меня Анне, и стала грозить самоубийством. По приезде в Мюнхен - я все-таки настоял на том, чтобы начать новую жизнь в городе, где жила Анна. Это была моя ошибка: Наташа превратила нашу жизнь в сущий ад. Каждодневные скандалы, угрозы, истерики, непрерывная слежка за каждым моим шагом. Мы с Анной встречались тайком, но что это были за встречи! Я вырывался к ней на час-другой и, когда мы были вместе, постоянно посматривал на часы. А на разных эмигрантских сборищах, выставках, на парти мы разговаривали как добрые знакомые, не более того. Я даже перестал ходить в церковь, потому что Наталья и в храме не сводила глаз с Анны. Я стал бояться за психику Натальи и просил Анну набраться терпения и подождать, пока мы с женой получим политическое убежище: Наталья найдет работу, жизнь войдет в спокойное русло, вот тогда и можно будет снова начать с нею разговор о разводе. Конечно, Анна тоже страдала и не всегда сдерживала свои эмоции. В общем, от скандалов жены я уходил к любовнице - а там меня ожидал другой скандал.
Пятнадцатого апреля я должен был ехать в Париж на выставку. Картины я отправил заранее с мюнхенскими художниками, ехавшими в Париж на машине. И вот тут мы с Анной решили, что нам выпадает редкий случай побыть вдвоем, не нарываясь на скандал. План придумала Анна, и мне он пришелся по душе: я беру билет, на первой же остановке от Мюнхена схожу с поезда, а она меня там встречает на машине. Вот почему у меня оказался этот билет на поезд Мюнхен-Париж, подтверждающий мое алиби. Я сошел с поезда, пересел к Анне, и мы с нею поехали в обратную сторону - в Альпы.
Теперь эта совершенно непонятная для меня история с отелем. Мы собирались остановиться в отеле, но мы не выбирали заранее, в каком именно и где. Потом увидели отель "У Розы", он нам понравился, мы остановились и спросили комнату. Как могла Наталья узнать, где нас искать, - это для меня полная загадка!
- В котором часу вы остановились в отеле?
- Где-то около двенадцати, я думаю.
- А когда появилась Наталья?
- К вечеру.
- За это время кто-то из вас мог ей позвонить и пригласить в отель.
- Ни я, ни Анна никому из отеля не звонили.
- Почему вы так уверены, что Анна тоже не звонила?
- Да потому, что она все время была у меня на глазах.
- Простите, но это невозможно!
- Мы все время были вместе, уверяю вас!
- Нет, не все время. Это, повторяю, совершенно невозможно: есть места, куда и короли ходят без свиты.
- Ах да, конечно! Кроме того, я принимал душ - вы ведь понимаете…
- Не углубляйтесь! Вы принимали душ, и за это время Анна могла позвонить по телефону. Кто из вас расплачивался за номер?
- Анна. Я в это время ждал ее возле машины.
- Таким образом выходит, что если она звонила по телефону, и плата за звонок была поставлена в счет, вы этого не видели. Интересно, сохранился ли у Анны Юриковой счет из отеля?
- Не знаю… Навряд ли: она ужасно небрежна с бумагами, если это не касается картин.
- Когда, вы говорите, в отеле появилась ваша жена?
- Я ее увидел вечером, часов в семь. До вечера мы с Анной не выходили из комнаты, а потом спустились в ресторан поужинать, и вот тут неожиданно появилась Наталья. Она подошла к нашему столику и заявила: "А вот и я! Не ждали?" Она была довольно пьяна. В последнее время, несмотря на все мои уговоры и требования, она пила все чаще и больше. Я испугался, что она устроит скандал прямо в ресторане, и предложил выйти на улицу прогуляться. Но она сказала, что уже успела снять комнату и приглашает нас с Анной к себе в номер. "Нам надо поговорить!" - заявила она. Анна отказалась, но Наталья стала громко настаивать. Я крепко взял Наталью за руку, честно говоря, мне даже пришлось слегка заломить ей руку, и вывел ее из зала. Я спросил, в каком она номере, и отвел ее наверх и велел ждать. Потом спустился за Анной, и мы вдвоем поднялись в номер к Наталье.
- Как вела себя Анна?
- Внешне совершенно спокойно. Она умеет держать себя в руках, когда хочет.
- Что же было в номере?
- На столе у Натальи стояла уже почти пустая бутылка "Асти спуманте" и еще одна, непочатая, - это ее любимое вино. Наталья предложила нам выпить за благополучное путешествие. Мы с Анной не любители спиртного, но я видел, что, если мы не присоединимся к Наталье, она будет пить одна. В пьяном виде Наталья была ужасна, и, чтобы не допустить какого-нибудь безобразия, я сказал, что мы тоже выпьем. Анна возражать не стала и молча села за стол.
- Из какой посуды вы пили вино? Вы позвонили хозяйке и попросили бокалы?
- Подождите… Ах да! Я сходил в наш номер и принес из ванной комнаты стаканы. Такие пластмассовые стаканчики…
- Пока вы ходили, женщины оставались вдвоем?
- Да. Они, судя по их виду, в мое отсутствие не разговаривали: напряжение висело в воздухе, но держались обе спокойно.
- И что же было потом?
- Я разлил вино по стаканам, а Наталья произнесла тост. То, что она сказала, не стало для меня неожиданностью - я ожидал чего-то подобного: она пожелала нам с Анной счастья и заявила, что больше не хочет стоять у нас на дороге. Если бы я сообразил, что она задумала… - Голос Каменева дрогнул, и он умолк.
- А что вы подумали тогда, услышав ее тост?
- Ничего не подумал, а принял ее слова спокойно, как всегда принимал: Наталья и прежде отпускала меня к Анне, соглашалась на развод и даже прогоняла меня к ней. Я пару раз в самом деле уходил к Анне, но уже на другой день Наталья начинала меня преследовать, донимала Анну отчаянными телефонными звонками, то проклиная, то умоляя вернуть ей мужа. Она дежурила по ночам возле дома Анны…
- Возле кладбища на улице Капуцинов?
- Совершенно верно. Она звонила с улицы по телефону, звонила в дверной звонок, тревожа соседей, и в конце концов добивалась своего: я выходил к ней на улицу и увозил ее домой на метро или на такси.
- Так что вы и на этот раз не поверили ей?
- Не поверил. То есть я знал, что она сама себе верит, пока говорит, но потом… Да, наш брак разорвать она не могла. Она искренне хотела, но не умела дать мне свободу. И вот, оказывается, она нашла способ и вправду освободить меня.
- Сделав вас вдовцом?
Каменев кивнул и опустил голову.
- Значит, вы ей тогда не поверили, - задумчиво проговорила графиня.
- Я не принял ее слова всерьез и оборвал ее, сказав ей что-то резкое.
- Что именно, не помните?
- Смысл моих слов был в том, что она не должна больше пить и что лучше ей пойти спать. Она раскричалась, и мне пришлось даже вывести ее в коридор, чтобы успокоить. Кое-как удалось ее утихомирить, и мы вернулись в номер, потом еще немного посидели за столом. Мы с Анной допили свое вино - Наталья пила минеральную воду, вино пить я ей не разрешил.
- А как вела себя в это время Анна?
- Анна? Молча сидела за столом, пила вино, потом встала и ушла в наш номер. Анна терпеть не может сцен и всегда старается уйти от них. Ну, я побыл немного с Натальей, успокоил ее, приласкал, пообещал, как всегда, что все как-нибудь устроится, раздел ее и уложил спать. Мне показалось, что она уснула сразу же, как только голова ее коснулась подушки. Мне вспоминается, что она даже не помолилась на ночь. И уже одно это должно было бы меня насторожить!
- А что, обычно ваша жена на ночь молилась?
- Всегда! Хотя бы короткую молитву она обязательно произносила вслух перед сном, какой бы усталой ни была. Но, видно, она не осмеливалась молиться перед тем, что она задумала: самоубийство - это ведь страшный грех…
- Во всяком случае, самоубийцы не просят у Бога благословения на то, что они задумали, - сказала графиня. - Когда ваша жена уснула, вы вернулись в номер к Анне?
- Да, конечно. Мы собрали вещи, расплатились и выехали из отеля.
- И продолжили путь?
- Нет. В машине Анна начала тяжелый разговор, но с меня было достаточно Натальи. Я попросил высадить меня у первой же бензоколонки.
- И она так и поступила? Оставила вас поздним вечером одного на автобане?
- Почему бы нет? Это вполне в ее духе, да и я не ребенок: попутной машиной я вернулся в Мюнхен и оттуда первым же поездом отправился в Париж.
- Каким именно поездом, вы не помните?
- Поезд отходил в полночь, и я еще успел выпить кофе на вокзале.
- Ровно в полночь?
- Нет, в 11 часов 52 минуты. Я это запомнил, потому что устал и считал минуты, чтобы поскорей оказаться в поезде и уснуть.
- Вам пришлось купить новый билет?
- К сожалению, да. Если бы я лучше владел немецким, я бы сумел объяснить контролеру, что вынужден был прервать поездку, и тогда мне пришлось бы заплатить только до Пазинга, а так пришлось снова брать полный билет.
- Билет этот у вас сохранился?
- Да, конечно. - Каменев достал бумажник, извлек билет и протянул его Апраксиной.
- Я могу приобщить его к делу?
- Да, разумеется. Но потом, когда расследование закончится, я смогу получить его обратно? Для предъявления в социаламт, - пояснил он.
- Вы получите назад оба ваших билета. Правда, я не знаю, как вы будете объяснять чиновникам, как вы ухитрились в один и тот же день дважды выехать из Мюнхена в Париж, но это уже ваша проблема.
- Разумеется, моя, - невесело усмехнулся Каменев. - Одной проблемой больше, одной меньше…
- А как вы полагаете, расставшись с вами у бензоколонки, Анна могла снова вернуться в отель "У Розы"?
- Зачем? - удивился Каменев.
- Чтобы поговорить с Натальей.
- Нет, не думаю. Она же видела, что Наталья пьяна. И потом утром я позвонил в Вену друзьям, у которых она должна была остановиться, и она была там.
- А могу я узнать, что это за друзья?
- Да, разумеется. Это музыкант Гранатов, старинный друг мой и Анны.
- Вы позвонили, и Михаил пригласил к телефону Анну?
Каменев удивился:
- Вы знакомы с Майклом?
- Мы с Мишей Гранатовым и его детьми старые друзья: эмигрантский мир тесен, знаете ли. Так Анна была уже в Вене, когда вы позвонили, и вам удалось с нею поговорить?
- Нет, мы не разговаривали. Майкл, сказал, что она только что приехала, приняла душ и легла спать.
- И когда же вам удалось с ней поговорить?
- Когда я вернулся из Парижа. Оттуда звонить было очень дорого.
- Вы встретились с Анной по приезде в Мюнхен?
- Да.
- И вы рассказали ей о смерти Натальи и о том, что вас уже допрашивала полиция?
- Конечно! Я же должен был ее предупредить.
- И как она приняла известие о смерти Натальи?
- Она была потрясена и все время твердила о том, что это мы виноваты в смерти Натальи. Я понял, что лучше ей оставаться в стороне от этого расследования: у Анны нервы тоже далеко не в порядке, и я посоветовал ей вернуться в Вену и пожить некоторое время у Майкла Гранатова. Я очень надеялся, что ее имя не всплывет в ходе расследования, но все-таки всплыло…
- Все-таки всплыло, - подтвердила Апраксина. - И не могло не всплыть, вообще-то говоря. А кому из вас первому пришло в голову, что Анне лучше на время покинуть Мюнхен?
- Мне. Можно сказать, что именно я настоял на ее отъезде, хотя знал, что она была готова разделить со мной все неприятности.
- Ну, блажен, кто верует, - тепло тому на свете.
- Я хотел бы подчеркнуть, - Каменев выпрямился на стуле, и голос его приобрел необычную для него твердость, - что в случившемся виноват я один. Я не собираюсь делить ответственность с женщиной, чьи нервы и так уже издерганы до крайности.
- В чем отчасти виноваты и вы, не так ли?
- Да, и в этом тоже виноват я. Поэтому прошу вас, пусть Анна останется в стороне!
- Увы, это вряд ли будет возможно, - мягко сказала Апраксина. - Но пока вызывать ее из Вены мы не станем.
Каменев снова сник и опустил голову.
- Как это все досадно! Как это все печально! - пробормотал он, снимая очки и принимаясь протирать их платком; глаза его опять стали беспомощными и грустными, как у несчастного ребенка.
- Я думаю, на этом мы сегодня закончим наш разговор, - сказала Апраксина. - Сейчас я переведу протокол инспектору, и если у него к вам не будет дополнительных вопросов, мы с вами простимся. На время.
Апраксина перевела инспектору последние показания Каменева, и тот согласился, что на этом допрос пока можно прекратить.
Вежливо попрощавшись, Каменев встал, взял из угла свой зонт, с которым, похоже, не расставался ни при какой погоде, и покинул кабинет.
После его ухода Миллер встал из-за стола, потянулся и сказал:
- А жаль беднягу! Сдается мне, еще совсем немного, и он сам покончил бы с собой из-за этих двух отчаянных соперниц. Не обижайтесь, графиня, но мне кажется, наши немецкие женщины ведут себя в подобных ситуациях менее истерично, чем русские.
- Это вам только кажется, инспектор, - пожала плечами Апраксина. - Есть такие глубины страстей, до коих национальные перегородки не доходят. Оставленные жены и брошенные любовницы ведут себя в каждом обществе по- разному, это правда. Но женщина, которую то бросают, то снова любят, то отталкивают, то приближают, теряет не только личные, но и национальные особенности и становится просто психопаткой - а психопатии все нации покорны.
- Но разве Каменева и Юрикова, находясь в одинаково сложной ситуации и будучи обе русскими, не проявляли свои чувства по-разному?
- Проявляли. Потому что они были с самого начала безумны по-разному. У бесов для каждой дурочки свои дудочки, - проговорила Апраксина, собирая бумаги.
- Вы считаете любовь - безумием?
- Отнюдь! Но любовь этих двух дам считаю явным помрачением ума и души. Как и всякую страсть, впрочем.
- У вас и на этот счет имеется своя классификация?
- А как же!
- Ну и к каким же типам принадлежат Эти дамы?
- Наталья Каменева - типичный гиперсимбиотик.
- Никогда не слыхал ни о чем подобном.
- Ничего удивительного, ибо термин этот науке неизвестен, я его сама изобрела. Если симбиотик - это человек, который убежден, что не может существовать один, не прилепившись к другому лицу - к мужчине, ребенку, родителю, подруге, то гиперсимбиотик - это тип женщины, или реже мужчины, срастающийся с партнером намертво.
- Но разве не таков принцип всякого идеального брака?
- Что вы, инспектор! Идеальный брак - это здание, которое строят всю жизнь, по кирпичику, и только в конце жизни старенькие супруги, бывает, сближаются так, что следом за одним умирает и другой. А гиперсимбиотик прилипает сразу и намертво! Женщины этого типа, потеряв мужа или любовника, довольно часто кончают самоубийством. Если же им удается удержаться на плаву год-другой, они неизбежно и с той же самоотверженной страстью прилепляются к другому мужчине и врастают в него всеми своими присосками. Хуже, если после брака у них остается ребенок - такому страстно любимому дитяти не позавидуешь.
- Гм. А я-то считал, что именно такое отношение жены к мужу желательно в браке.
- Боже упаси!
- Ну а если это любовь?
- Да нет там никакой любви! Обыкновенный симбиоз.
- А как же чудесная сказка про две половинки одного яблока, которые ищут друг друга?
- Вздор! Из двух яблочных половинок можно разве что компот сварить, потому как разрезанный плод - продукт скоропортящийся. "Они жили долго и умерли в один день" - это не про гиперсимбиотиков сказано, они обычно и сами живут недолго, и партнеры со временем стараются от них избавиться.
- Понятно. Ну а вторая женщина, госпожа Юрикова, - что вы скажете о ней?
- Это наркоманка. Случай тоже тяжелый, но излечимый.
- Боже мой! Госпожа Юрикова - наркоманка?!
- Да. Она подвержена распространенному типу женской наркомании - любоголизму. Женщины этой категории самостоятельны, часто самодостаточны и могут успешно вести одинокую жизнь. Но их все время пожирает любовь к любви, страсть к страсти. Поразительно, но чаще всего именно талантливые, одаренные, яркие женщины подвержены этому виду наркомании. Любоголички могут глубоко страдать, умирать от любви и ревности и в это же самое время с громадным успехом заниматься творчеством, бизнесом или политикой. Но лиши их возможности кого-нибудь любить - они хиреют, бледнеют и теряют жизненную энергию. А вот брак им по большому счету не нужен.
- Наркомания, вы говорите? А ведь наркоман в поисках любимого наркотика способен на любое преступление.
- Браво, инспектор! Вы уловили самую суть проблемы, я как раз собиралась об этом сказать. Анна Юрикова отчетливо сознает, что эта любовь ей не нужна, она ей вредна, разрушает ее духовно и физически, но бороться с собой она не может. Чем сильнее человек - тем сильнее его страсти и тем труднее ему справиться со своими страстями. И если его союзником не станет Бог, человек изнемогает в этой борьбе, и вот тут становится возможным крайнее проявление страстей - преступление.
- Так вы думаете, это - она?